Книги
Еще минуты три я пялюсь в уплывающий корабль, чуя спиной любопытные взгляды первораздельцев. Вот это шоу я им устроил! Их так шокировало произошедшее, что они и рта не раскрывают. Сверлят меня немыми взглядами, ожидая, что же будет дальше.
А вот я совсем не хочу этого знать. И так понятно: все закончится наказанием. Первораздельцы – боги этого острова. Любой из них может влепить мне штраф, назначить отработку или отправить на Исправительный остров. Даже ребенок! Право белого костюма – так мы это называем. Единственное, что не попадает под их юрисдикцию – смертная казнь. Такие решения могут принимать только верховные судьи и стратеги, а они уплыли в закат. В смысле, к горизонту. И слава Богам Пандоры! Проверять степень их лояльности я не хочу, да и испытывать терпение первораздельцев тоже, потому медленно разворачиваюсь и пускаюсь бежать со всех ног и как можно дальше.
Я жду, что хоть один учетник или комендант бросится за мной, схватит и влепит штраф, или запрет в тесной заводской комнатушке дожидаться стратегов, а те уже перевезут меня на Исправительный остров, откуда я никогда не вернусь. Но ничего такого не происходит. Белоснежная компания первораздельцев провожает меня взглядом сотни пар глаз и только. Всем плевать на забравшуюся в раздел серую мошку. А это значит, что их головы заняты более серьезными проблемами.
В два часа за ними прибудет другой корабль. Я кидаю взгляд на время. Мои часы поперхнулись морской солью, трещат и выдают половину седьмого то ли вечера, то ли утра. Ясное дело, сломались. Форменные часы нам выдают не для плавания, а чтобы на работу не опаздывать и в академию.
В мозг забирается ужасающая мысль: если все первораздельцы здесь, значит, в Управлении никого нет, и наше заявление некому подписать. Я резко торможу, оборачиваюсь и приглядываюсь к лицам в толпе. Где-то там должен быть мэр или его секретарь. Но толпа слилась в сплошное белое полотно, я даже не уверен, что передо мной стоят люди.
Всю дорогу к заводу меня потряхивает. Мокрая одежда липнет к телу, и соленый зуд усиливается, а мне еще предстоит встреча с обиженным вахтером. Как пройти мимо незамеченным, я не представляю. О трюке со столом лучше и не думать. Не такой он дурак, чтобы попасться на него еще раз. Да и я слишком сильно устал, потому просто вхожу на завод и прислоняюсь спиной к дверям, виновато опустив взгляд. Вахтер в зеленой форме третьего раздела замирает на месте. Руки его крепко вцепляются в столешницу, костяшки пальцев белеют от напряжения.
- Давайте я просто покажу вам номер, и вернусь в свой раздел, - предлагаю я, примирительно подняв руки.
Пару секунд он обдумывает мое предложение. Желваки играют на его щеках, а брови почти сходятся на переносице, но я не переживаю. Будь на мне форма четвертого, пятого или шестого раздела, я бы так легко не отделался. Но серо-голубой комбинезон делает свое дело. Он кивает.
Я задираю рукава куртки и рубашки на правой руке и показываю метку: «консерваця142». Вахтер фиксирует происшествие в журнале, и я спокойным шагом возвращаюсь на склад, пересекаю его и поднимаюсь на вахту к Джимми.
- Все в порядке? – беспокоится он, оглядывая меня с ног до головы. – Где ты промок?
- В заводском душе, - вру я. – Трубу во время тряски прорвало.
Он понимающе кивает.
- Я чуть в штаны не наложил, когда завод тряхануло. Ты знаешь, что случилось?
- Говорят, землетрясение.
- На каком этаже прорвало? Я отправлю туда сантехника.
- Не надо, уже отправили. Там был комендант.
Джимми моментально белеет.
- Он тебя видел?
Я прикусываю губу, решая, стоит ли его предупредить о предстоящих разборках. Когда тот вахтер расскажет об инциденте коменданту, он обязательно начнет выяснять, как я вообще проник на завод. И тогда придут к Джиму, потому что именно под его ответственностью охрана нижнего входа со второго раздела. Но если скажу ему сейчас, он будет психовать весь день, в ожидании расправы. Да и мне от него попадет. Мы вроде как подружились, и моя форма не станет преградой для его словесных излияний. А мне и так сегодня здорово досталось. Да он и сам виноват! Никто не заставлял его нарушать правила.
- Не волнуйся, ты меня знаешь, - давлю я совесть ко всем чертям, и выхожу с завода на улицу.
Легкий ветерок заставляет поежиться. Последние дни погода на острове радует, но не настолько, чтобы купаться. Я с ног до головы промок и несколько раз громко чихаю. Этого еще не хватало! Морская соль пристала к ткани куртки, застряла в швах и весело поблескивает, словно вырытые на кладбище брюлики. Волосы слиплись в сосульки. В таком виде не соврешь. У Саймона чуйка – будь здоров! В два счета поймет, что я накосячил. Потому я решаю сначала привести себя в порядок, а потом уже идти на занятия.
Туалет в академии находится на первом этаже под лестницей, и очередь в него не тянется до соседнего раздела только потому, что я пришел сюда в середине урока. Сказать, что здесь пованивает – все равно, что ничего не сказать. Стоило открыть дверь, как благоухание человеческих фекалий тут же ударило в нос. Тесная комнатушка совсем не проветривается, и голова идет кругом.
Сняв со стены академическую газовку, скрепленную цепочкой, я поджигаю две подвесные лампы возле зеркала над раковиной и запираюсь на засов. На двери висит объявление: «Экономьте газ! Уходя, гасите лампы. Помните, плата за обслуживание изымается из ваших стипендий». А когда мы закончим учиться, из наших зарплат будет изыматься плата за обслуживание завода. Интересно, на овощных и фруктовых островах вычитают плату за землю, на которой пашут рабочие?
Я скидываю с плеча тяжелую сумку и вытряхиваю содержимое. Рисовальные листы, пруты и баночки с чернильными красками с грохотом вываливаются на грязный пол. Консервная банка катится в угол. Последним выпадает документ, удостоверяющий личность – единственный бумажный предмет на всем острове. Он сильно вымок и измялся. Черт! Совсем про него забыл. Надо было Саймону отдать, так надежнее.
Аккуратно расправив листок, я вешаю его сушиться на раковину. Один уголок надорвался, а буквы слегка расплылись от воды, но, слава Богам, все еще читабельны. И кто только придумал делать такую важную вещь из бумаги? Да еще и выпустил запрещающий восстановление закон. Типа, жестяную карточку проще подделать, а вот бумагу на острове днем с огнем не сыщешь, потому и восстанавливать утерянный документ никто не станет – слишком дорого. Потеряй его или испорть и станешь никем. Навсегда. А у нас он и так всего один на двоих. Я представляю, что брат со мной за это сделает, и меня тут же бросает в дрожь.
Снимаю куртку, выжимаю из нее воду над унитазом, несколько раз встряхиваю, расправляя складки, и проделываю тот же фокус с сумкой. Затем подбираю рисовальные листы и складываю их стопкой. Что-то острое впивается в палец. Я отдергиваю руку и с удивлением смотрю на льющуюся кровь. О рисовальные пруты я кололся сотни раз, но они не настолько острые, чтобы оставить такую рану. Дыр в сумке я не заметил, а если бы разбилась банка с червячной краской, ее прожгло бы насквозь.
Я отодвигаю листы в сторону и сдавленно икаю. Взгляд скользит по резной рукояти кортика и устремляется дальше на стену, исписанную порядковыми номерами учеников академии. Среди десятков чисел, нацарапанных на обитой железом стене, я вижу свое – Сто Сорок Два. Это не мой подчерк. Так ровно и аккуратно в нашей семье пишет только Саймон.
