Книги
– …Я умру?
Вздрагиваю, услышав этот вопрос из уст Аннабель. Ей всего пятнадцать, она самая младшая из нас, четырёх сестёр, и у неё вся жизнь впереди.
Но она первая заболела в нашей семье.
И, сколь мне известно, пока никто из заболевших ещё не сумел оправиться после неведомого этого, страшного недуга. Привычные методы лечения не помогали, запершиеся в корпусе ведуны молчали, то ли и сами знать не зная, что за мор поразил княжество, то ли попросту опасаясь лишний раз покидать старую цитадель. Будто каменные стены могли защитить…
– Глупости какие! – я заставляю себя улыбнуться, меняю полотенце, лежащее на влажном от пота девичьем лобике, словно вымоченная в холодной воде ткань могла по-настоящему унять жар и облегчить страдания. – Конечно же, ты выздоровеешь.
– Я умру, – Аннабель больше не спрашивает, но утверждает, и от обречённого спокойствия сестры ужас охватывает моё сердце.
– Нельзя так говорить, Анни, если не хочешь накликать беду.
Были и те, кто шептался, да так, чтобы было слышно всем, что болезнь – наказание божье за содеянное пресветлым князем два года назад, за зло, совершённое монархом над своими подданными, за ложь и нарушенное слово. Но коли так, то почему страдают и те, кто всегда был далёк что от княжеского престола, что от деяний великих?
За что наказана Аннабель? В чём провинилась пред богами моя семья и многие другие?
Или всё… из-за меня?
– Беда уже пришла, Шиана, поздно закрывать двери и чертить обережные знаки. Остаётся лишь богов молить, чтобы… – сестрёнка вздыхает с тайной надеждой, – чтобы поскорее.
Я вижу, как опускаются длинные чёрные ресницы и Аннабель затихает, забывшись тревожным сном. Тогда я поднимаюсь с края постели сестры и, пошатываясь, иду к окну. Голова кружится, в теле слабость, меня саму бросает то в жар, то в холод, я еле на ногах стою.
Я тоже больна.
Как и сёстры. Как и отец. Как и последние оставшиеся в доме слуги.
Присаживаюсь на подоконник, прижимаюсь горячим лбом к холодному стеклу. За окном сгущаются вечерние сумерки, за окружающей дом невысокой оградой расстилается лес, но кажется, будто даже отсюда виден город, окутанный траурной пеленой дыма и зловонием, охваченный огнём огромных костров, на которых сжигают тела умерших. Я задыхаюсь, перед глазами всё плывёт, сердце колотится у горла, того и гляди вовсе остановится. Выжидаю минуту-другую в надежде, что приступ пройдёт сам собой, затем оборачиваюсь, смотрю на хрупкое неподвижное тело под одеялом, озарённое пламенем оплывших свечей в канделябре на столике.
Осознание непоправимого накрывает внезапно.
Аннабель умерла.
– Я же говорила, – зыбкая тень возникает подле кровати, глядит равнодушно на тело. – А ты не верила.
Тень бесплотна, подобно всякой тени, но даже в посмертии она не теряет изящества и грации. У неё небесно-синие глаза и густые каштановые волосы, как у меня, и она так похожа на прежнюю юную красавицу Аннабель и одновременно не похожа на нынешнюю, похудевшую, измученную, с заострёнными болезнью чертами белого лица, что я теряюсь.
– Анни?
– Я уйду. Мы все уйдём.
– А я?
Тень качает головой и растворяется в неверном сплетении света свечей и наполняющего спальню полумрака. А я остаюсь сидеть на подоконнике, нет у меня сил ни чтобы позвать кого-то, ни даже чтобы оплакать ушедшую за грань сестру…
Открываю глаза, пробудившись то ли от тяжёлого сна, то ли от лихорадочного забытья, и в первую минуту не могу понять, где нахожусь.
Комната одновременно и просторная, светлая, и явно меньше площадью, чем привычные мне покои дома Ридальских. Здесь не так много мебели, и вся она лёгкая какая-то, миниатюрная, будто кукольная. Окно большое, почти во всю стену, закрыто странными белыми занавесками, состоящими из узких длинных полосок. Сквозь них пробивается шум, показавшийся поначалу настолько резким, оглушающим, что я пытаюсь спрятаться под одеялом.
– Шиана?
Я осторожно выглядываю из-под одеяла.
– Л-ларио?
– Он самый, – горгул улыбается, но улыбка выходит кривоватой, натянутой. – Как ты себя чувствуешь?
Прислушиваюсь к себе и с удивлением отмечаю, что чувствую себя хорошо, ничего не болит, не ломит и не ноет, разве что само ощущение собственного тела, живого, дышащего, подчиняющегося мне, вызывает растерянность и непонимание.
– Хорошо, – повторяю я вслух.
Высовываюсь из-под одеяла, приподнимаю его край и начинаю рассматривать тело, пытаясь понять, как подобное возможно.
Я умерла. Так давно, что для нынешнего поколения времена моей жизни превратились в пустые, равнодушные строки в учебниках истории, сухую сводку минувшего и позабытого наполовину.
Я была призраком, привязанным к месту своей гибели, духом, не способным покинуть дом, некогда принадлежавший моему отцу. Долгие века я существовала в стенах фамильного особняка рода Ридальских, наблюдала, как одно поколение семьи сменяет другое, как беднеют её члены и ветшает дом.
И вдруг я… ожила?
Обрела плоть и кровь, получила физическую оболочку и возможность прожить жизнь заново?
Провожу ладонью по телу, щупаю себя в попытке убедиться, что оно моё, что ничего в нём не изменилось, оно такое же, каким я его помню. Внезапно Ларио издаёт невнятный звук, выпрямляется и отступает от кровати, встав так, чтобы не видеть происходящего под одеялом. И я понимаю запоздало, что обнажена и трогаю себя суетливо, будто помешанная, на глазах постороннего мужчины, пусть и нечеловеческого рода. Смутившись резко, прижимаю одеяло к груди, оглядываю комнату.
– Можно мне… зеркало?
Ларио кивает и выходит. Возвращается с маленьким квадратным зеркальцем без оправы – рассматривать себя в таком неудобно, но мне хватает и этой малости, чтобы действительно убедиться, что моё лицо осталось прежним. Лишённое лёгкой полупрозрачности, оно выглядит немного непривычно. Поднявшись выше по подушке, я поворачиваю зеркальце то так, то этак, изучаю лицо в отражении, провожу кончиками пальцев, знакомлюсь с ним заново, а заодно и с ощущением прикосновения, теплом и мягкостью кожи.
– Что произошло?
– Что последнее до пробуждения в подвале ты помнишь?
Что я помню?
Опускаю руки, беспомощно пожимаю плечами.
– Холодное голубое пламя. Оно везде… оно пожирает меня, и я… я растворяюсь в нём без остатка, – зеркало в моей руке отражает послушно, как я морщу лоб в задумчивости. – А чуть раньше… раньше я говорила с Лин. Она поддалась собственной же силе, потеряла контроль и над ней, и над собой, никто ничего не мог предпринять, чтобы удержать её от последнего шага, даже Трей… и я единственная могла обратиться к ней. Только Лин всё равно не желала меня слушать. И тогда я… я приняла её энергию. Поглотила всё, что могла, пользуясь тем, что Лин стала частью дома, как и я когда-то… хотя не совсем так, конечно, но всё же другого выхода не было… я не видела иного шанса вернуть её… Она ведь в порядке?
– Лин? – уточняет Ларио и снова кивает. – Насколько мне известно, да. Она, Трей и все их друзья ещё находятся в доме Ридальских, однако уже готовятся покинуть и его, и Брийское княжество.
– А я? – спрашиваю с замиранием сердца.
Аннабель не ответила на тот мой вопрос.
