Руины веры

ГЛАВА 1

Я больше не верю.

Я говорю не о доверии к людям, с ним мы распрощались давно. А вот вера каким-то загадочным образом задержалась. Даже не знаю во что, не в Бога уж точно. Скорее, вера в лучшее, в светлое будущее, как бы нелепо это ни звучало. Светлое. Будущее. Как бы не так…

Сегодняшний день ничем не отличается от других. Еще затемно звонит будильник, звук которого напоминает, скорее скрип несмазанных колес, чем звон. Поднимаюсь рывком. Наскоро одеваюсь, пока колючий холод не успел пробраться под тонкую рубашку. Накидываю тысячу раз штопаное покрывало на койку. Надеваю кепку и выхожу из своей комнатушки два на два метра.

Новый день, такой же, как сотни до него. Сколько еще таких холодных пробуждений будет в моей жизни? По правде говоря, мне безразлично. Ничего не чувствую, двигаюсь подобно машине. Потому что, когда остановлюсь, сломаюсь.

Иду темными коридорами нашего общежития. Что-то все же изменилось. Вчера здесь под потолком висела тусклая лампочка. Сегодня ее нет. Должно быть, выкрутил тот, кому она оказалась нужнее. Хмыкаю себе под нос, но уже не удивляюсь. Вера в людей ушла еще раньше, чем вера в будущее.

На заводе горит свет. Сонные работники выстроились в очередь на пропускном пункте. Кто-то — отчаянно зевая, а кто-то и вовсе дремля на ходу.

Пристраиваюсь в конец очереди. Ни с кем не здороваюсь, и никто не обращает внимания на меня. Я не лучший собеседник. Пустой треп мне неинтересен. Тебе обещают дружбу и поддержку, а когда пахнет жареным, каждый сам за себя.

Очередь двигается. Суровый охранник с длинным шрамом поперек лица проводит ручным сканером по одежде, чтобы убедиться, что никто не несет с собой приспособлений для совершения диверсии на производстве. Дает уже порядком ободранный, но еще работающий планшет для идентификации, а затем пропускает в цех.

Тоже подхожу к охраннику. Знаю его. Это Билли. Он раньше работал вместе с нами, но, благодаря постоянным доносам на сослуживцев, сумел подлизаться к начальству и получил должность получше. Не испытываю зависти, только отвращение. Помню, как Билли получил этот шрам, когда с потолка отвалилась балка и упала прямиком промеж глаз. Тогда он не казался мне таким уродливым.

— Кэмерон Феррис, — зачитывает Билли с планшета, когда тот идентифицирует отпечаток моей ладони. Будто и так не знает, как меня зовут. Впрочем, это Билли-с-завода знал, а Билли-охранник — птица не того полета, чтобы якшаться с простыми смертными.

Он еще зачитывает мой личный номер, будто это кого-то волнует. Но формальность есть формальность. Сканер равномерно гудит, когда Билли проводит им в нескольких сантиметрах от моего тела. Дрожу. Зубы стучат, на ресницах оседает мелкий снежок, но Билли не торопится пускать меня внутрь. Он идеальный работник, не спешит. На нем толстая телогрейка, ему некуда спешить.

Вхожу внутрь. Скидываю куртку. Здесь тоже не слишком тепло, чтобы раздеваться, но работать в верхней одежде неудобно.

— Привет, Кэм! — вот и меня кто-то заметил.

Рост у меня невысокий, а потому приходится поднять глаза. Глен. Тип вроде Билли, только помладше, лет восемнадцати. Якшается с местными громилами, подхалимством обеспечивая себе защиту. Сначала мил со всеми, но, если где-то засветит выгода, продаст родную мать. Мне таких не понять. Может быть, потому, что у меня нет матери.

— Привет, — бормочу. Стоит открыть рот, тут же закашливаюсь.

Не свожу с него внимательного взгляда, не могу понять, что ему нужно, раз удостоил меня персональным приветствием. Во внезапный порыв дружелюбия не верю. Надо же, улыбается. Точно, добра не жди.

Уже откровенно хмурюсь. Пошел он со своими любезностями.

— Чего хотел?

Теряется от моего резкого тона, убирает руки в карманы висящих на нем, как на жерди, штанов.

— Ничего, — бубнит, отступая на шаг, — уже и поздороваться нельзя.

— Поздороваться можно, — отвечаю, сменяя гнев на милость. Достаю из кармана рабочие перчатки, надеваю и обхожу Глена. Не о чем нам с ним разговаривать.

Он молчит и часто моргает, провожая меня взглядом. Все равно не верю, что подошел просто так. Вероятно, что-то намечается, а вот то, что пока не знаю что именно, плохо.

День идет без неожиданностей, конвейер работает исправно, мои руки летают над ним с привычной скоростью, отработанной не одним годом на злосчастном заводе. А потом звенит гонг, и все идут на обед.

Плетусь в конце, никуда не тороплюсь. От того, как быстро примчусь в столовую, порция больше и вкуснее не станет. Ловлю на себе взгляд Глена, отбиваю его своим. Что-то мне не по себе. Что задумала эта крыса?

Стою в очереди с пустым подносом. Он старый, щербатый, но чистый. Стою, опустив голову, изучая узор из царапин на его поверхности.

— Щиц-щиц, — раздается в районе плеча. Вздрагиваю и резко оборачиваюсь.

Еще один, так сказать, коллега.

— Чего тебе, Мо?

Мо — мой ровесник, ему шестнадцать, и тоже изгой. Вот только я изгой, которого не трогают, а он — которого можно лупить ради развлечения. С развлечениями у нас небогато, поэтому каждый веселится, как умеет.

Я не благородный рыцарь в сверкающих доспехах, не защитник слабых, и Мо люблю не больше остальных. Но, видя свежий фингал у него под глазом, все же морщусь.

— Кэм, это правда, что твой отец убил твою мать?

А вот это сюрприз. Удивленно распахиваю глаза. В голове сразу же рождается куча вопросов: «Кто тебе сказал?», «С чего ты взял?», «Какое твое дело?»… Но произношу только короткое:

— Да. — А потом отворачиваюсь, делаю шаг вперед в такт движению очереди.

— Да я… это… — Мо продолжает идти следом. — Предупредить хотел… Ребята считают, тут таким не место…

Крепко сжимаю губы и несколько раз глубоко дышу, чтобы унять подступившее к горлу бешенство.

— Каким — таким? — спрашиваю глухо, не оборачиваясь.

— Детям преступников.

Бешенство проходит, теперь меня душит смех. Скажите-ка мне, кто здесь дети и кто не преступники? Понимаю, что дело вовсе не в том, за что отбывает срок мой отец. Раз откуда-то всплыла эта информация, то выплыла и сопутствующая ей — я из богатой семьи, Верхнего мира, как говорят здесь. А вот за это в нашем, Нижнем мире, могут даже убить…

Дергаю плечом.

— Расслабься, Мо.

Но он не унимается и только подтверждает мои умозаключения:

— Они хотят тебя проучить, говорят, за твою семейку.

Слово «семейка» режет слух. Хотя чего я хочу? У меня нет ничего и никого, кого можно было бы назвать серьезным словом «семья».

— Тебе-то что? — На этот раз все-таки оборачиваюсь. Встречаюсь своими со светло-серыми глазами Мо. Выцветшими, как у старика, а не подростка.

Он мнется, пожимает тощими плечами, но все же отвечает:

— Ты единственный, кто меня не бил.

И мне хочется сделать это прямо сейчас. Взять и ударить. Резко, жестоко, без всякой причины. Сдерживаюсь. Только сжимаю свободную от подноса руку в кармане в кулак.

Больше ничего не говорю, мне нечего сказать. Меня поражает этот сгорбленный тощий тип с подбитым глазом. Он ведь живет в том же мире, что и я, так как в нем еще умудрилась остаться наивность? Если кто-то тебя не бил, значит, он хороший, а остальные плохие?

Не считаю себя хорошим человеком, будь я им, у меня было бы желание вступиться за того, кого избивают на моих глазах. Но его нет. Не до смерти — и ладно. Убить можно лишь раз, а избивать каждый день. Так что Мо ничего не грозит. Никто не хочет потерять забаву.

На обед каша. Не могу понять из чего, да и не хочу знать. Бежевая масса, питательная, но совершенно безвкусная. Соль нынче дорого стоит, а о сахаре никто в Нижнем мире давно и не вспоминает. Сажусь с краю длинного стола, ставлю перед собой поднос и начинаю есть. Аппетита нет, но понимаю, что, если не поем, сил не будет.