Свитки Серафима

34.

Рассказчик умолк. Серафим подал ему воды, чтобы утолить жажду. Чем больше говорил бродяга, тем спокойнее становился. С благодарностью он посмотрел на отшельника.

— Отцу не нравилось, что я малюю на стенах, земле, досках. Но ещё больше его пугало, что люди замирают при взгляде на дело моих рук. Одни начинают улыбаться, хотя были хмуры, а другие плакать, хотя веселились. Были и такие, кто тут же каялся в тайных грехах. И за это невзлюбили мальчишку, способного вывернуть человеческую душу, очистив от кривды.

— Я понимаю тебя, — согласился Серафим, вспомнив, как сам попал в монастырский подвал за непотребную икону.

— Отец отвёл меня к священнику. Я доверял батюшке. Ведь он так был близок к богу. Должен быть близок. Меня назвали одержимым. Почти все в городище отвернулись от семьи, с опаской ходили в кузню. Доски с рисунками сожгли. Каждого, кто заговаривал со мной или смотрел на мазню, считали знающимся с дьяволом. Отец не мог долго этого выносить. Да и доход потерял. Кормить семью стало нечем. Кто-то шепнул ему, что надо прогнать бесноватого сына из городища, и тогда всё будет по-прежнему. Так я остался один, но продолжал любить этот мир. Мне было дано так много света. Он горел внутри, согревая в странствиях.

Снова гость замолчал, утомлённый болезненной памятью и долгим разговором. Слушал Серафим историю гостя, всей душой сочувствуя ему.

— Я знаю этот свет, — тихо проговорил отшельник. – Он умеет согревать, но и причиняет страдания, если отступишь.

— И я отступил, — горько ответил нищий. – Мир испытывал меня. Как я скитался, как был одинок, я умолчу. Неважно это. Совсем неважно. У меня было то, что ценнее. У меня был свет и дар. В эти годы я ощущал, что ангел рядом со мной и ведёт по пути. Иногда странник мог появиться прямо из ниоткуда. Он помогал мне. После долгих мытарств я осел в далёком городище. Один человек взял меня к себе в дом. Как был я счастлив тогда. Мой хозяин показался человеком добрым и знающим, обучил меня читать и, самое приятное, ему нравились мои рисунки. Часами он мог сидеть рядом, когда я работал с доской и углём. Потом принёс краски, и всё время я уделял лишь огню, что горел во мне. Плоды лихорадочного труда наполняли дом этого человека. Очень часто слышал я восторженные слова от него. Очень часто говорил он, что никому не доступно понять сотворённую красоту, и нет мне равных на земле среди мастеров. Так стал он мне другом, сочувствуя прошлым горестям, поддерживая в настоящем.

Вроде бы о приятном говорил пришлый человек, но голос дрожал от горечи.

— Я работал. Доски и холсты с рисунками заполнили дом хозяина. Мало мне было тех стен. Ничьи глаза не видели силы моей любви к миру, ничьи сердца не загорались в ответ. И вспомнил я слова незнакомца: «Чем больше отдашь миру, тем больше дара останется у тебя». Почувствовал, огонь и жажда, что утолялись только в работе, стали утихать. Пора было идти к людям. Я решительно попросил хозяина, чтобы пришли люди в дом и увидели сотворённое. Но он отговаривал.

«Никто и никогда не поймёт тебя, как я», — говорил этот человек. – «Никому не нужна твоя любовь к миру, лишь мне. Зачем кому-то видеть, какой ты, знать, что скрыто за красками и линиями? Мир гнал тебя, мир делал тебе больно и втаптывал в грязь. Я поднял, укрыл. Останься и навсегда будешь счастлив. Никто не посмеет обидеть тебя боле. От всех защита тебе в моём доме».

— Я согласился. Но не прошло и недели, как скука овладела сердцем, свет огня стал как тонкая свечка на час. Стал искать я других развлечений, других радостей. Просто говорил целыми днями с хозяином, либо смотрел в окно, читал книги, не запоминая ни сути, ни смысла. Кажется, я упоминал, что человек этот был очень знающим, учёным, а родство с князьями сделало его богатым. В барском доме я ни в чём не знал недостатка, но пустыми стали дни.

Он опустил голову, сожалея о прошлом. Серафим положил руку на плечо гостя, призывая продолжать.

— Беспокойство овладело душой. Принялся я бродить по дому среди своих работ, не узнавая их, не ведая себя в них. Я стал замечать, как запирает хозяин двери и окна, чтобы не ушёл, навсегда остался в доме. Часто он спрашивал меня, почему невесел, почему не работаю? Я просил отпустить, молил даровать свободу, но каждый раз хозяину удавалось уговорить меня остаться. Но однажды, настал чёрный день. Душно, страшно стало. Кто-то забрал мир и любовь из сердца. И я осознал, что не понимал меня хозяин, не видел он моего истинного пути. Для мира была любовь, для людей дар. С ужасом я огляделся, со страхом искал внутри себя дар и не находил. Так я потерял всё. И уже ничто не могло удержать меня в доме. Не знаю, что случилось с хозяином, да и всё равно теперь. С силой оттолкнул я его и вырвался на свободу. Стал опять скитаться по миру, только не находил более света, что жил когда-то во мне. Не говорил со мной тёплый голос, ведь предал я то, ради чего был рождён. Лишь недавно вновь увидел спасителя. Он назвал твоё имя.

Весь разговор Серафим слушал внимательно, лишь изредка откликаясь словом. Печалью наполнилось сердце, вспомнил, как сам чуть не потерял всё, но сумел вырваться из обыденности и уйти дальше, туда, где ждали. Таким, как этот безумец было нужно слово отшельника, а скит мог стать приютом. Понял Серафим, что в этом часть его служения.

— Ты сам себя проклял. Сам себя и спасёшь. Найдёшь, что потерял. Всё, что надо уже в тебе есть. Не останавливайся. Мир понимает, что ты хочешь сказать. Всегда есть ожидающие именно тебя. Тот, кто помогал, всегда рядом. Я чувствую его взгляд, я знаю, что он ведёт и меня. Верь и иди.

Посмотрел мужчина в глаза Серафима и увидел своё прощение. Он освободился, осознав путь, успокоился. Немного потеплело в груди.

— Оставайся, — предложил молодой послушник. – Найди себе место в общине, вспомни о даре. Есть внизу место для молитвы, да стены там пусты.

— Отшельник ты, а чужих привечаешь к себе, — удивился гость.

— Отшельник я до первого страждущего. Таким, как мы легче вместе.

Человек остался. Постепенно появлялись в уединённом месте новые пристройки, разрастался двор. Первый выпавший снег покрыл крыши. Для каждого нашёлся угол и лежанка, а дел всегда было много.

Ищущие слова Серафима продолжали приходить. Немного реже с наступлением холодов, но самые упорные. Тот беседовал, давал совет, оставлял жить или отпускал с миром. Немало историй пришлось услышать послушнику. Вся горечь чужая прошла через его сердце.

Изредка видел он в лесу дружину городского головы. Проезжали мимо, бряцая оружием, смотрели искоса, предупреждающе, недовольно сводили брови, наблюдая за появлением новой общины. Обо всём они докладывали хозяину, а Серафим помнил о тёмном огне, горящем у того в душе. Не принёс бы беды он им.

Пришлый бродяга Андрий, что нашёл свой путь, остался рядом. Нашлось для него дело. По-своему воплощал он дар для мира. Очень скоро все стены молельни были украшены росписью. С белёных стен подземного храма смотрел на людей оживший лик странника. Под его взглядом не утихал огонь дара.

Глядя на знакомый образ, выписанный мастерски и с душой, подумалось Серафиму, что следует расширить подземные кельи. Как бы ни пришлось им скрываться от напастей. Если увидит чужой фрески, не поймёт, пойдут кривотолки о ските.

От найденных чудом подземных сводов, укреплённый ход шёл дальше. До времени Серафим не трогал его. Теперь подошли сроки. Начали собирать запасы еды для долгого хранения.

— Чего ты опасаешься? – спрашивал Андрий, не понимая действий отшельника.

— Людской злобы и глупости, — отвечал Серафим и с большим рвением продолжал подготовку к неведомой беде.