Свитки Серафима

23.

В холоде и темноте Степан просидел несколько часов. Думал об одном: с третьими петухами его ожидает обоз в Троицкий монастырь. Как выбраться, чтобы успеть исполнить договор?

Погреб был старый, сырой. Яму давно не использовали для хранения припасов. Не осталось лестницы, чтобы подняться к доскам, которыми закрыта дыра. Через неплотно сбитые деревяшки просачивался дневной свет.

На ощупь Степан обследовал земляной пол, стены: плохо видно, одна серая муть перед глазами. Волной накатила боль от поступка бывшей невесты. Себя Степан винил не меньше. Нехорошо, что слова не сдержит перед купцом и его дочкой, ответит злом на добро. Но оставаться ему подобно смерти.

Если поженят, он знал, что не никогда не притронется к Василинке. Никто не заставит. Монахом станет жить при ней, а случится, то и уйдёт, куда собирался. На беду попросился мальчишкой к дядьке Василию. Всё нехорошо вышло. И снова не даёт покоя нелёгкий выбор.

— Лишь бы не поздно было, — вздохнул Степан, помня о словах странника о своевременности выбора.

Ответы сами собой рождались в сердце. Уйти он должен сегодня. В темноте Степан наткнулся на старый, развалившийся бочонок. Подумав, подобрал дощечки. Время полетело незаметно, пока почти голыми руками вгрызался в землю, краем дощечки прорубал ступени в глинистой почве. Пот лился ручьём с юноши. Отсвет наверху угас, что означало наступление ночи.

Копал он до первых петухов. Замер, услышав надрывные крики птиц со всех дворов в городище. Тогда же подобрался к настилу, закрывавшему дыру в земле. Утих, пытаясь понять, не рядом ли работники. В этот час в доме должны спать, но Василий мог оставить охрану рядом с ямой.

Минуты бежали. Второй раз прокричали петухи. Утвердившись на краю погреба, Степан начал ломать доски. Навалился всем телом, головой и руками, напряг плечи. Никогда он не отличался богатырской силой, но отчаянье его было так велико, что запор поддался.

Никто не рассчитывал на хитрость и ловкость пленённого. Так и выбрался на волю. Быстро осмотрелся, омыл руки и лицо из бочки во дворе. Весь в глине, отыскал кусок рванины вместо накидки и выскользнул из владений купца. Ничего больше Степан не взял из дома.

Ночной страж у торговой площади не заметил тихой тени, залёгшей под навесом. Отсюда была видна стена городища и ворота. Ветер гонял солому. Степан не позволил себе уснуть, дожидаясь третьих петухов.

Он плохо запомнил крик предвестника раннего утра, обозначившего новое начало. Не заметил морось, пролитую с серого неба. Замотанный в тряпьё, пробрался к обозу. Хозяин не сразу его узнал.

— В берлоге, что ли, ночевал? – рассмеялся мужичок.

— В ней самой, — спокойно отозвался Степан.

Юноша долго смотрел на ворота городища в утренней полутьме и прощался со всем, чем когда-то дорожил, но то была не горестная печаль. Степан приготовился идти по пути, указанному странником. Тёплая сила прочно обосновалась в сердце. Стальной стержень помог уйти от боли воспоминаний о людях, что стали дороги, о Василинке, ударившей в спину.

«Это у неё разум на время помутился от страха потерять любимого. Решила навсегда ложью привязать меня к себе. Да и поделом мне, обманувшему надежды», — оправдывал Степан бывшую невесту, желая ей другого счастья.

В дороге он понял, что не чувствует одиночества, которое мучило его с детских лет. Будто странник так и остался рядом, подсказывал и отводил беду. Какое-то особое служение ожидало Степана. Голос звал его вперёд.

Далеко обоз уехал от городища: не сыскать теперь Степана купцу. Они остановились на отдых ближе к ночи, развели костёр. Помощники хозяина распрягли лошадей. В небольшом озерце юноша смыл грязь и постирал одежду. Ни минуты он не думал о будущих трудностях. Господь даст нужное в свой час, а странник подскажет, если Степан споткнётся на пути.

— Зачем тебе в монастырь-то, парень? – Щуря глаза, торговец развлекал себя разговором возле костра.

А правда, зачем? Степан и не искал ответа после встречи с давним знакомым, велевшим ехать в иные места.

— Благословение получить. — Внезапное знание озарило ум. – Скит буду строить.

Погладил рыжеватую бороду хозяин обоза. Как-то сочувственно поглядел на спутника не понимая.

— Зачем же тебе, такому молодому да ладному жизнь свою иссушать в молитвах и одиночестве?

— Человек никогда не бывает один. Вокруг нас жизнь. Мир с нами. — Задумавшись, Степан долго смотрел на огонь, искры поднимались и улетали в черноту.

Он точно знал, о чём говорит, но не до конца понимал, откуда приходят слова. Стальной стержень в самой его сути удерживал силу, будто веретено с накрученной тугой нитью. Казалось, что Степан на многое способен, но не ведает до конца возможного.

— О, тебе правда в монастырь надо, — захохотал торговец.

Расположились они для сна, а утром снова отправились в путь. Так довёл окрылённого Степана зов до Троицкого монастыря.

Хорошее это было место, светлое и простое. Без тревоги юноша ступил на монастырский двор. Прежде всего помог разгрузить мешки с провиантом и скарбом хозяину обоза. А тот замолвил за Степана доброе слово, шепнул настоятелю, что молодой путник пришёл с особым делом.

Игумен Илия со стороны наблюдал за работой Степана. Затем подозвал к себе.

— Остаться хочешь? — Строго поглядел на юношу с высоты немалого роста.

— Если позволите, — с готовностью поклонился тот, но без подобострастия и не принижая себя, чем пришёлся по душе Илие.

— Звать как?

— Я бы желал принять иное имя, — пришлый был серьёзен. – Серафим имя моё теперь.

Ничему не удивлялся игумен Илия. Многие люди приходили к нему, некоторые оставались среди братьев, кто-то жил и работал на благо монастыря. Знавал он и иных гостей.

Размышляя, коснулся светлого перстня на пальце — у каждого была своя цель. Иногда Илия забывал за нелёгкими делами, откуда и зачем пришёл сам. Предупредили его о появлении юноши в монастыре.

Терпеливо Степан ждал ответа, заметив, что игумен думает о своём.

— Быть тому, Серафим, — сдержанно кивнул Илия. – Живи и работай на благо братьев. Позову я тебя, когда придёт срок. Расскажешь, что задумал.

И хотя сердце юноши требовало немедленного исполнения замыслов, но укротил он его разумом. Стальным стержнем запер в себе торопливость и пламя желаний. Всё шло верным путём.

Не меньше месяца он трудился в монастыре, не избегая никакой работы. С каждым днём сильнее чувствовал, как неведомая, но волнующая сила наполняет душу, как крепнет стержень, а сердце наполняется радостью. Наружу рвались слова, чтобы остаться в свитках, но он знал — рано дарить их миру. Не вызрело слово, не возросла душа в своей силе. Как-то сразу всё сделалось просто и понятно.

Все называли его Серафимом. На иные имена он и не откликался, был молчалив и спокоен, дожидаясь решения игумена. А когда спрашивали его монахи, не собирается ли он стать одним из них, отвечал:

— Нет на то воли господа. Другим путём мне идти.

Братья удивлялись, что же тогда делает Серафим в монастыре, но больше не задавали вопросов.

Вскоре, Илия позвал юношу к себе.

— Вижу, новые силы в тебе, — сразу же сказал игумен. – Теперь сможешь идти дальше. Что вложил господь в сердце?

— Я должен уйти из монастыря в пустое место и выстроить скит с божеской или людской помощью, — не задумываясь, ответил Серафим. – Благословите на служение.

Поглядел Илия долгим взором, зная точно, что должен передать юноше.

— Испытание тебя ждёт, Серафим. Выстоишь, отпущу. Нет, значит, не готов.

— На всё воля божья, — сдерживая мечущееся сердце, он опустил голову.

Разве мало Серафим сделал для странника? Вспыхнуло в груди недовольством и непониманием. Почему же не пускают его исполнить, что должно´?