Книги
ГЛАВА 10
С момента того разговора на бабулином крыльце я старалась обходить Костю Лукьянчикова стороной еще упорнее, чем раньше. Весь остаток отпуска выдумывала окружные маршруты, чтобы не попадаться ему на глаза, отчасти потому что чувствовала себя виноватой за вранье о себе и Ростиславе, отчасти потому что просто не хотела лишний раз видеться и говорить с ним... особенно после слов о том, что у него никого уже давно не было.
Костя, черт бы его побрал, разбередил мои раны — старые, глубокие, чуть только затянувшиеся в Уренгое тонкой новой кожицей, и теперь они болели и напоминали мне о том, что было давно и недавно, и я уже почти радовалась тому, что уезжаю из дома, хоть это и было нехорошо.
— Юстина Борисовна, а ну-ка отвлекитесь от задушевных бесед с начальником ОМТС и зайдите ко мне.
Нет, я была так рада вернуться к Ростиславу Макарову... обратно в Уренгой.
***
Жена Макарова, Лида, работала лаборанткой на нефтегазовом месторождении и ездила по вахтам по графику «неделя через неделю». В ее отсутствие за сыном присматривали сам Ростислав и соседка, старенькая бабушка, Степанида Назаровна, которая нет-нет, да заглядывала к Макаровым вечером, спросить у Сережки, как дела и не скучно ли ему одному. Чаще всего Сережке было не скучно. Парень он был самостоятельный, да и компьютер был всегда под рукой. Вечерами Макаров-младший проводил время за игрой.
Степанида Назаровна позвонила Ростиславу как-то вечером в середине сентября. Мы сидели в его кабинете, обсуждали рабочие вопросы, и вибрация телефона застала Ростислава прямо на середине:
— Да мне плевать, веришь? Пусть она свой срочный ремонт вне бюджета сама с Горским и...
Он извинился и вышел с телефоном в руке, а когда вернулся, был расстроен так, что это было видно невооруженным глазом. Мы закончили обсуждение и должны были идти к Горскому на вечернюю планерку, но Ростислав замялся у шкафа с одеждой, глядя на меня, и я поняла, что случилось что-то нехорошее.
— У Сережки температура поднялась. Тошнит его, дышать, говорит, тяжело, — сказал он, и я едва ли не впервые увидела на его лице что-то кроме привычной уверенности. Это был страх, страх за мальчика, которого он поначалу не любил, и беспомощность оттого, что он, взрослый человек, росчерком пера решающий судьбы стольких людей, в этот раз оказывается бессилен. — А Лида, как назло, на вахте и приедет только в среду.
Он потер лицо уже хорошо знакомым мне жестом усталости и раздумий.
— Я поеду, Юстин. Сама доложишься? Все в рабочем порядке.
— Да без проблем, — кивнула я уверенно, прижимая к груди рабочую папку, — ни о чем не думай, иди.
Ростислав кивнул и направился вслед за мной к выходу из кабинета, надевая куртку, и я, хоть и знала, что это лишнее и наверняка не стоит, не удержалась: обернулась уже в коридоре, остановилась рядом, глядя, как он запирает дверь на замок.
— Ростислав.
Он повернулся ко мне, чуть сведя брови в ожидании очередного рабочего — и такого несвоевременного сейчас, когда мысли совсем не о том — вопроса.
— Позвони мне, когда узнаешь, что и как, ладно? Я буду волноваться.
Какое-то мгновение он смотрел на меня с выражением легкого удивления на лице, и я почти пожалела о том, что спросила, влезла со своим неуместным волнением в его семью...
— Я позвоню. — И он быстрым шагом направился прочь, оборвав мои мысли.
Сережку положили в больницу с острой пневмонией. Оказалось, они с ребятами в честь первого снега уже несколько дней подряд после школы играли в снежки, и он приходил домой весь распаренный и мокрый. Одежду до прихода Ростислава сушил, но организм в какой-то момент решил, что с него хватит, и выдал температуру под сорок и жутчайшую интоксикацию.
Сережку тошнило, рвало, он бредил и все время звал папу. Скорая забрала его в Первую детскую. Ростислав провел бессонную ночь и наутро выглядел так, что краше в гроб кладут, и срывался на всех подряд, включая меня — еще и из-за того, что никак не мог дозвониться до Лиды и рассказать ей, что случилось.
Я старалась не огрызаться в ответ, понимая, чем вызвано такое настроение... было только хуже.
— Ты -то что глаза отводишь, Юстин, ты -то что со мной, как с больным, обращаешься? — цедил он сквозь зубы. Я молча подавала документы. — Что на этот раз?
— Приказы на сверхурочную работу и на работу в выходной.
— Опять под конец месяца всех скопом и задним числом? — Ростислав отодвигал приказы в сторону, даже не заглянув, отворачивался к компьютеру, не удостоив взглядом и меня. — Где согласия работников на привлечение к работе?
— Приколоты к приказам. Я просмотрела, все на месте.
— Она просмотрела. — Тон был издевательским, но я молчала. — Ладно. Потом гляну. Завтра зайдешь.
— Хорошо.
— Если пошлю куда подальше, тоже скажешь «хорошо»?..
— А если я? — взрывалась я, уже поднимаясь со стула, и Ростислав резко оборачивался и хватал меня за руку свободной рукой.
— Извини. — Выражение лица, голос, тепло его ладони на запястье — все это било в меня наотмашь, и я безвольно опускалась обратно за стол, хотя мгновение назад была готова пулей вылететь из кабинета. — Погоди две минуты. Сейчас согласую.
В субботу я собрала пакет с яблоками, апельсинами и всей той глупостью, что носят в больницу взрослые, ничего не понимающие в детях, и пришла к квартире Макаровых, решив отдать Ростиславу, чтобы тот передал Сережке. Но его дома не было. Степанида Назаровна, вышедшая на трезвон из соседней квартиры, сообщила мне, что Сережке стало хуже, и Ростислав уехал к нему еще рано утром.
— Господи ты боже мой, мальчишка-то какой хороший, так жалко, — запричитала вдруг она, и я вцепилась в пакет мгновенно омертвевшими пальцами и уставилась на бабку, как на кликушу, не зная, что делать, и испытывая жгучее желание рявкнуть на нее, чтобы она заткнулась и не смела говорить о Сережке так, словно его нет. — Такой славный мальчишка-то... И всегда поздоровается, и «баб Степ, идем-ка чай попьем», и пакеты поможет дотащить, и улыбнется всегда, такой парнишка добрый, такой молодец, как же так, ну как же так-то случилось...
Я не выдержала и позорно сбежала.
Как в тумане, не соображая, что делаю, добралась на такси до больницы, рванула бегом к отделению мимо стола справок — «Вы куда? Женщина, а ну стойте!» — думая только о том, что если эта идиотка Степанида наговорила чего-то подобного Ростиславу, то я ее просто задушу!
Я увидела Ростислава, сидящего на кушетке возле палаты, и вся моя злость в мгновение ока прошла, сменившись бурей других эмоций, среди которых было все: от облегчения до жалости и какой-то щемящей радости, которую я не могла понять. Он обернулся на звук шагов, поднялся и молча стоял и смотрел, как я иду к нему, а я, не замедляя шага и не думая о том, что делаю и как это может выглядеть, врезалась в него, обняла свободной рукой за шею и на мгновение просто прижалась щекой к его щеке.
Его рука машинально скользнула вверх по моей спине, притягивая меня ближе, и я опрометчиво закрыла глаза.
Кедр, сандал, что-то еще ...
— Все наладится, наладится, вот увидишь. — Я еще раз вдохнула его запах и все-таки отстранилась, но Ростислав словно этого не заметил и разжал это полуобъятье, только когда я заставила себя отступить. — Как Сережа?
Он не спросил, что я здесь делаю и как вообще меня пустили, и ответил так, словно ждал вопроса:
— Стабильное. Доктор сейчас у него, жду.
— Все наладится, — снова уверенно повторила я и, не удержавшись, погладила его по плечу. — Лида знает? Ты ей дозвонился?
— Не дозвонился, — сказал он, снова будто не замечая прикосновения. — Она с ума сойдет. И так узнала только вчера, что Сережка заболел. Я штук двадцать СМС написал, ни одной доставки.
