Замуж за коня

Глава 1. (не)доброе утро

ГЛОРИЯ

– Папа, нет! Не надо! Пожалуйста! – молила, всеми силами упираясь, чтобы замедлить процесс моего выдворения из фамильного дома.

Стражники расторопней обычного распахнули ворота на улицу, отводя глаза от нас с папой. Вмешиваться они не рискнули, на собственном опыте зная, какой тяжёлый характер у моего родителя.

– Отдам за первого, кто пройдёт в город через главные ворота, – настаивал отец, волоча меня за руку за собой.

– Папа, пожалуйста, люди же смотрят! – предприняла я очередную попытку вразумить его, заметив ошарашенные взгляды жителей Остловки – нашего маленького приграничного городка, в котором папа был бургомистром. – Опять слухи поползут, – увещевала я, нажимая на больные точки.

– Срать я хотел на слухи. Хотел, но не могу, потому что о тебе уже чёрт-те что судачат, – выплюнул он, больно дёрнув меня за руку, которая чудом не выскочила из сустава и вовсе не оторвалась. – Одним слухом меньше, одним больше, это же как с достойными женихами: можно игнорировать, потому что есть ещё города в нашей стране, куда твоя слава не успела просочиться.

Я захныкала, жалуясь на прострелившую плечо боль, но папа был глух к моим речам и не обращал внимание на слёзы, которые я старательно нагнала на глаза, искусав в кровь губы. Стальной хваткой впившись в запястье он волочил меня всё дальше и дальше от дома по кривым улочкам, самым коротким путём к главным воротам Остловки.

Утро совсем не задалось: подняли ни свет ни заря и позавтракать толком не дали. А всё из-за того, что на вчерашнем благотворительном приёме в опере я смела отказать двадцать пятому просителю моих драгоценных запчастей: руки и сердца, конечно, с расчётом на богатое придание. Отцу абсолютно не понравилось моё заявление, что я достойна лучшего, чем сыновей владельцев банка, завода, мельницы и тем более старика Говарда Дака, который решил, что я отличная кандидатура на роль его пятой жены. Я не могла радостно воспринять перспективу ютиться с какими-то незнакомками на кладбище через год другой, потому что Говард Дак быстренько бы меня там прописал. Мне ли это не знать. С моим характером мало кто будет со мной церемонится, даже отец сломался.

– Рано мне замуж! – попробовал другой довод, чуть не запнувшись о торчавший камень в мостовой.

– Двадцать лет – рано?! – рявкнул отец, резко затормозив. – Твоя мать в двадцать тебя уже ходить учила. И лучше бы на этом и остановилась! – махнул он свободной рукой и потащил меня дальше, пропуская мимо ушей мои увещевания.

Мы вышли, точнее выскочили на дорогу, ведущую прямиком к воротам. В этот час они уже были распахнуты: многие горожане уходили на реку, в лес и на поля, которые находились за надёжными стенами Остловки.

– Пап, пожалуйста...

Отец замедлил шаг, позволив мне перевести дыхание и осознать, как же сильно ноет рука, за которую он тянул меня всю дорогу.

– Доброе утро, – обратился он к стоявшим на воротах парням. Те поприветствовали его, вытянувшись по струнке и приложив ладони к краям козырьков своих картузов.

– Мы можем здесь весь день проторчать, лучше пошли домой и спокойно поговорим.

– Я устал с тобой говорить, – рыкнул папа.

– К нам только купцы иногда заезжают по делам, – наседала я.

– Вот и отдам тебя за самого удачливого купца, – заявил родитель, подведя к воротам. – Кто-нибудь уже проезжал? – спросил он у стражей.

– Нет, – ответил один из них.

Папа выглянул за ворота, продолжая крепко держать меня за руку, не давая мне призрачной надежды на бегство. Широкая дорога бурым полотном простиралась вдаль, со временем истончаясь и превращаясь в точку. И из этой точки что-то двигалось к нам.

Папа приложил ладонь ко лбу, прикрывая глаза от солнца, и вгляделся в даль.

У меня сердце замерло в груди. Я последовала его примеру: приложила не обременённую отцовской бдительностью ладонь ко лбу и стала вглядываться в увеличивающуюся на горизонте точку.

– Кто-то едет, – с облегчением выдохнул отец, опустив руку. – Так что недолго тебе осталось в девках ходить.

– Пап!

Щёки лизнул огонь. Стражники давились смешками — бесспорно, слова отца достигли их ушей.

Время тянулось нестерпимо долго. Мы словно бельмо на глазу стояли перед распахнутыми воротами, ожидая гостя, только угощений, музыки и ковровой дорожки не хватало, чтобы обставить всё на должном уровне.

Точка на горизонте медленно, но уверенно росла, приближаясь к нам. Наконец стало ясно, что это не торговый обоз, а не особо спешащий в Остловку путник, который не поддавался моим мысленным уговорам свернуть на одну из троп, уходящих в лес или в поле, а лучше к реке, чтобы там освежиться, не потеряв ни единой монеты в местном трактире или гостинице. С чужаков у нас три шкуры сдерут, не моргнув и глазом.

От разглядывания дальнейших метаморфоз с серым пятном на горизонте нас с отцом отвлекла карета, подъехавшая к воротам. Кучер слез с козлов, открыл дверцу и подал руку даме, помогая ей выбраться наружу.

– Только не это, – простонала я, мечтая исчезнуть с лица земли.

– Жаннет, не стоило тебе выходить из дому! – бросил отец, примчавшейся поглумиться надо мной даме.

Оправив юбку, Жаннет раскрыла зонтик от солнца, так как микроскопическая шляпка на её огромной (частично из-за причёски) голове не могла справиться с этой задачей.

– Милый, – приближаясь к отцу, проворковала мачеха, которая мне в сёстры годилась, – не стоит пороть горячку, она же твоя единственная дочь, – театрально произнесла она, послав взгляд искрящейся неподдельным интересом.

– Очень смешно, Жаннет, – огрызнулась я.

– Глория! – прикрикнул на меня отец.

– Я хотела сказать «мило». Хотела, но это не мило, – поморщила я нос, копируя гримасу мачехи. – Может, её отдашь кому-то другому.

Жаннет вытянула шею, устремив на меня испепеляющий взгляд.

– Ты поосторожней, а то глаза выскочат из орбит, а ты у нас и так не красавица.

– Глор-рия, – прорычал папа, готовый заступиться за честь главной женщины в его жизни после смерти мамы и того фестиваля урожая, на котором он познакомился с этой Жан-нет. – Не смей хамить мачехе.

– Дорогой, я, конечно, женщина добрая и понимающая... – затянула Жаннет писклявым голоском, рисуясь перед отцом и городскими стражами.

– Конечно, добрая и понимающая, – пробурчала я под нос.

– ...но это уже слишком! – возмущённо заявила она, повысив голос, чтобы её недовольство резануло по ушам всех присутствующих добровольно, случайно и насильно. – Выдать такую замуж – будет неуважением к мужчине, который решится связать свою жизнь с такой невоспитанной особой.

– Вот тут согласна по всем пунктам! – встряла я. – Подумайте о бедном и несчастном человеке, у которого, возможно, вся жизнь ещё впереди, а ты его хочешь принудить обременить себя узами брака.

– Когда к узам прилагается щедрое придание, они не так сильно тяготят, – возразил папа.

– Надо быть сумасшедшим, чтобы согласиться на брак с первой встречной, или предложить пол королевства, чтобы придать толику здравого смысла положительному ответу, – не соглашалась я.

– Или конём, – пробасил кто-то из солдат у ворот, запустив хохот в своих рядах.

– Отставить! – рявкнул на них отец, развернувшись.

– Конь. – Я смотрела на белое непарнокопытное животное, замершее в нерешительности у черты, отделяющей город от всего остального мира.

– Или кобыла, – предположила Жаннет.

– Я конь. У меня документы есть, – заявило животное, шагнув в город. – Только не надо заглядывать под попону, – попросил он.

– Не надо документов, и никто вам под попону смотреть не будет, – заверил его отец. – В Остловке хорошо относятся к разумным животным.

– Да? – засомневался гость города, шлёпнув большими губами.

– Мы очень хорошо относимся к разумным животным, – поддакнула Жаннет.