Книги
Глава четвертая
В семь часов, к ужину, в дом Полесовых приехал старинный друг семьи – граф Афанасий Никитич Курбатов с внуком. Курбатовы и так навещали нас не менее двух раз в неделю, но сегодня их ждали обязательно. Дело в том, что в будущий вторник состоится день памяти Сергея Васильевича Щербинина – отца хозяйки дома, героя Кавказской войны и блестящего дипломата. Так привыкли думать в этой семье, и я почти не испытывала уже по этому поводу эмоций. Лишь иногда задумываясь, почему одним суждено считаться героями и посмертно, а другим покоиться в безымянной могиле в чужой стране.
Каждый год в день тезоименитства Щербинина Полесовы устраивали званый вечер, на который съезжались друзья по академии Генштаба, где тот когда-то учился, друзья по службе в дипкорпусе, боевые товарищи – официальный послужной список Сорокина был достаточно длинен. Одним из таких друзей по службе и был граф Курбатов – он поддерживал семью Полесовых финансово и фактически на его средства организовывались эти званые вечера.
Да, кстати, Афанасий Никитич является первым и самым главным моим подозреваемым. Мне показалась очень странной его задушевная дружба с Еленой Сергеевной – они слишком много времени проводили вместе, гуляли наедине, встречались где-то за пределами дома, часто переписывались и вообще вели себя как лучшие друзья. И я предположила: не могло ли случиться так, что Щербинин-Сорокин после того, как исчез в 1874 во Франции – стал выдавать себя за Курбатова? Если исследовать биографию графа, то можно отметить, что в юности, едва окончив академию, он был направлен в посольство в Лондоне. Вскоре он женился там на англичанке, но жена его умерла в родах, а новорожденного сына увезли родственники в Россию. В Лондоне Курбатов пребывал именно до 1874 года. Совпадение? К моменту его возвращения в Россию уж не осталось людей, которые помнили бы его прежнего: взрослый теперь сын с невесткою постоянно путешествовали, не думая возвращаться на родину, старинные друзья помнили его совсем юным курсантом, а из всех родственников остался один только внук.
То есть, чисто теоретически, ничего не мешало Сорокину встретиться с Курбатовым в Лондоне в 1874, ликвидировать его и вернуться в Россию уже под его, Курбатова, именем.
Но сейчас мы с графом и Еленой Сергеевной просто сидели в гостиной и играли в преферанс, наслаждаясь вечером – собеседником граф был исключительно приятным.
— Нет, Еленочка, я вам говорю, что на Кушке была не просто очередная стычка между русскими и афганцами… - очень по-домашнему делился мыслями Афанасий Никитич, - англичане теперь знают, что мы ни пяди земли русской не отдадим, и что полководцев их хваленых разделаем по орех, ежели понадобится. – Курбатов ткнул пальцем все в ту же пресловутую статью в «Ведомостях»: более шестисот погибших афганцев против сорока раненых русских! Это надо ж! Притом, что афганцы превосходили нас по численности: их – четыре тысячи душ при восьми боевых орудиях, а наших – две тысячи. Думаете, простят нам англичане такое унижение? Не-е-т! Будет война с англичанами – помяните мое слово, Еленочка, будет…
Курбатов являл собою высокого, статного и довольно привлекательного мужчину, хоть и было ему уже за шестьдесят. Выправку имел военную, даром, что в армии никогда не служил – по данным Платона Алексеевича, по крайней мере. Движения его всегда были ловкими, а ум острым.
— А я все же надеюсь, Афанасий Никитич, что не будет, - возразила ему с крайне озабоченным видом Елена Сергеевна. – Потому как нет на свете ничего хуже войны – должны же дипломаты наши взять это в разумение. Уж лучше худой мир.
— Ежели дипломаты понимали бы это, то войн и вовсе не случалось бы, - мягко и доходчиво пытался настоять на своем Курбатов, однако, он явно пасовал перед обезоруживающей искренностью Полесовой.
— А я все ж таки надеюсь… - еще тише и мягче повторила та.
Елена Сергеевна приняла новость о возможной войне с англичанами очень близко к сердцу. Хворала, не вставая с постели до самого ужина, и даже сейчас поминутно вздыхала и прикладывала подрагивающую руку к губам. В этом была вся Елена Сергеевна. Право, более доброго, ранимого и чувствительно сердца я не знала.
Это была дама тридцати шести лет – темноволосая, несколько расплывшаяся в талии, с сеточкой едва заметных морщин возле глаз и легкой, притаившейся на губах улыбкой. Улыбка эта всегда казалась столь теплой и искренней, будто каждый собеседник Елены Сергеевны был самым дорогим ее человеком. Ей хотелось улыбаться в ответ и немедленно завести с нею дружбу.
— Глаза у вас, Еленочка, как у рафаэлевской Мадонны… - сказал вдруг Курбатов совершенно некстати, поймал руку Полесовой и поцеловал. – Как же похожи вы на вашу маменьку.
— Да полно вам, Афанасий Никитич, - смутившись, отобрала руку та, - глядите лучше в карты, а то, пока мы отвлекаемся, Лидочка нас снова обыграет.
— Всенепременно обыграю… - отозвалась, задумавшись над картами, я.
— Ну, уж нет, Лидия Гавриловна, только не в этот раз! – рассмеялся Курбатов, возвращаясь к преферансу.
Надо отметить, что хозяин дома – Жорж Полесов – все это время находился здесь же, в другом конце просторной, оформленной в голубых тонах гостиной. Он сидел вполоборота к фортепиано, закинув ногу на ногу, и лениво наигрывал что-то меланхоличное, видимо, соответствующее состоянию его души в этот момент. Огорчен Жоржик был из-за того, что намеревался ужинать по обыкновению в клубе, но погода на улице стояла слякотная, в то время как соседский пудель некстати изгрыз левую калошу Полесова. А две остальные пары не подходили по цвету к новому английскому пальто. Потому Жоржик остался дома и был в печали.
— Вот вы говорите, Афанасий Никитич, как у Мадонны глаза у Еленочки, - молвил вдруг Полесов, когда о Мадонне уже все забыли, - так ведь у Мадонны-то Рафаэля прикрыты всегда глаза или в сторону смотрят. Это как же?
На что Курбатов по-доброму рассмеялся:
— Ничего-то вы не понимаете, милый Жорж. Светлый у Еленочки взгляд – с таких иконы пишут. Ох, не цените вы своего счастия, Жоржик, не цените…
— Это отчего же не ценю? – не оборачиваясь, возразил тот. – Ценю и даже весьма высоко.
За дверью в этот миг послышались шаги, а вскоре перед всеми предстали, держась за руки, Мари и графский внук Алекс Курбатов – молодой человек двадцати лет, про которого говорили, что он большой повеса и дебошир.
Мари, цепко держа Алекса за руку, прошла через всю гостиную к столу, за которым мы играли, и громко, почти торжественно провозгласила:
— Maman, Афанасий Никитич, m-lle Тальянова… мы с Алексом хотим вам сообщить кое-что. Papa, прекратите играть и подойдите, пожалуйста, это важно!
— Мне и отсюда все прекрасно слышно, крошка! – крикнул в ответ Жоржик и стал играть, кажется, громче.
Мари смирилась и пихнула зачем-то Алекса в бок, но тот молчал, явно чувствуя себя неловко. Тогда Мари заговорила сама:
— Маменька, мы с Алексом решили пожениться, - выдала она.
Я вскинула на них пораженный взгляд – первой моей мыслью было, что Полесовым незачем теперь держать гувернантку. И мысль эта оказалась отнюдь не печальной. Потом я посмотрела на родительницу Мари – но та и бровью не повела, а спросила только:
— Хорошо, ma chere. А отчего вы с Алексом не вышли к ужину?
— Я же говорю, маменька: Алекс делал мне предложение.
— Ах да, понимаю. Но вы все же поужинайте, милые мои, в столовой еще не убирали…
— Мама, ты что не слышишь, о чем я говорю?! – вспыхнула девица.
— Мари, ну право, не смешно!.. – Жорж, который все это время терзал клавиши, лениво прервал спектакль.
Похоже, я была единственной, кто на мгновение поверил несносной девчонке.
