Мой милый босс

21. Общага

— Всё, доча, у меня рассол закипел. Пока!

— Пока, — пробурчала я в уже замолчавший телефон, догрызая подсохший пряник, и с грустью посмотрела сначала на опустевшую вазочку, а потом на окно, в которое хлестали потоки воды.

У мамы — огурцы, у Светы — уборка. Даже поболтать по телефону, чтобы выплеснуть накопившиеся эмоции, не вышло. Прогнозы синоптиков обещали улучшение погоды к концу недели, но наступило воскресенье, а просветления на небе всё ещё не наблюдалось. Я окинула взглядом идеально вылизанную комнату, убрала в сумку дочитанный роман, который предстояло вернуть в буккроссинговый шкаф, и со спокойной совестью завалилась на кровать — листать ленты в соцсетях и деградировать.

А ещё — мечтать, вспоминая пятничные посиделки-переглядки, и отчаянно завидовать несдержанной Тане, которая подсела к Денису, воспользовавшись моим кратковременным отсутствием, и имела возможность безнаказанно касаться и вдыхать его тепло. Ах, этот запах! Я так и не узнала название парфюма, но, поддавшись минутному порыву, прикупила себе похожие масляные духи, когда наткнулась в торговом центре на островок, торгующий репликами известных ароматов.

Рука сама потянулась к тумбочке, в которой лежал заветный флакончик. Капелька масла на запястье, растереть и поднести к лицу, глубоко вдыхая тёплый, пряный и будоражащий воображение аромат с коньячными и древесными нотками. Такой уютный и почти родной. Маленькая слабость, в которой я не признавалась даже Свете, потому что чувствовала себя начинающей фетишисткой.

Выходить за пределы комнаты очень не хотелось — ещё в пятницу, возвращаясь с офисных посиделок, я напоролась на недовольное лицо одной из соседок, живущей от меня через стенку с мужем и маленьким ребенком. Она фыркнула, развернулась и ушла в свою комнату, явно избегая малейшего контакта. После такой встречи я ожидала новых сюрпризов, но дверь оказалась чиста, если не обращать внимания на записку, которую я выбросила, не разворачивая, чтоб не портить себе настроение.

Но долго валять дурака не получилось — всю расслабленность как рукой сняло, когда в дверь начали барабанить.

— Открывай, мы знаем, что ты там! — голос не оставил надежды затаиться и переждать.

Я медленно поднялась, оправила непослушными руками спортивный костюм и на деревянных ногах пошла к двери, всё ещё сотрясаемой ударами кулаков, а может и ног. Щелчок открываемого замка показался очень громким — я расслышала его даже через накатывающий волнами шум в ушах.

В коридоре около моей комнаты стояли трое — дородная деваха лет двадцати пяти, щуплый парнишка и та самая фыркающая соседка — счастливая жена и мама маленького ангелочка. И на всех оказались костюмы, очень похожие на мой — просто четверо из ларца.

— Идем в холл, у нас собрание, — женщина окинула меня неприязненным взглядом и пошла вперёд, а двое её сопровождающих оказались позади, словно конвой.

Так называемый холл располагался напротив двери, ведущей на лестничную клетку, которая разделяла здание на два несимметричных крыла — левое, в конце которого располагалась моя комната, было ощутимо длиннее. Обычно это место служило курилкой и точкой наблюдения для одиночек, ищущих себе компанию или собутыльника на вечер — в окно было видно всех входящих в здание, что позволяло подкараулить нужного человека на лестнице.

По периметру холла, подпирая спинами стены, выстроились жильцы — студенты, молодые служащие, работники расположенного неподалеку швейного цеха — в общем те, кто по разным причинам не мог себе позволить более солидное жильё. Оба кресла и табуретка оказались заняты, а несколько человек даже взгромоздились на подоконник, напоминая то ли кур на насесте, то ли злых нахохлившихся воробышков. Меня, бесцеремонно подтолкнув в спину, выставили внутрь образовавшегося круга. Шепотки, прекратившиеся было при нашем приближении, зазвучали с новой силой.

— Ты понимаешь, ради чего тебя сейчас позвали. Официально мы повлиять не можем, по крайней мере, но так продолжаться больше не может, — слово взяла одна из женщин, которую я часто видела гуляющей во дворе в компании соседки. Наверняка подружка.

— А Петрову звонили? Пусть выселит её, и всех делов, — раздался голос какого-то парня из толпы, я даже не успела понять, с какой стороны — из-за волнения в ушах все ещё шумело, и мысли метались в голове как бешеные пчелы, не находя выхода.

— Петрову насрать, деньги платишь — и хоть притон устраивай. Не ему же здесь жить, — заводила встала в стороне от меня, подбоченясь, и окидывала взором свою паству, — и не его детям! По крайней мере, мы не должны это терпеть ради собственных детей!

— Чего вы от меня хотите? — из-за пересохшего горла мой голос прошелестел еле слышно.

— Ты дура, да? Выметайся отсюда, вот чего! И если ты не понимаешь мирных намёков, придётся, по крайней мере, найти другие способы. Но «селёдочницу» мы рядом с нашими детьми не потерпим! — сейчас эта воительница на страже добродетели была даже прекрасна в своем праведном гневе.

Я стояла столбом, чувствовала себя облитой помоями, и никак не могла взять в толк, при чем тут рыбная тарелка. А когда поняла, меня бросило в жар, и последующих слов, сопровождающих моё позорное бегство в комнату, уже не слышала. Захлопнув дверь, сползла по ней и какое-то время приходила в себя, с трудом осознавая происходящее, ощущая охватившую тело дрожь и волны паники.

Руки и ноги мелко трясло, а воздух вдруг оказался невыносимо тяжёлым и сдавливал грудь, мешая вдохнуть и расправить скукожившиеся легкие. Сфокусировав взгляд на сумке с торчащим из неё потрепанным переплётом, которая почему-то валялась на полу, направила все силы на дыхание, стараясь ни о чем не думать. Стоило поднять руки к лицу, как меня окутало терпко-коньячное облако. Пожалуй, духи придется выбросить — теперь они будут напоминать о презрительно брошенных мерзких словах, ожесточенном блеске глаз, окружающих со всех сторон, и моём беспомощном блеянии. Что ж, зло повержено и, поджав хвост, спряталось в свою нору.

Через добрых полчаса, очнувшись от невменяемого состояния, я обнаружила, что всё это время накручивала на палец выбившуюся из растрепанного пучка прядь, и сломанный ноготь насмерть застрял в получившемся колтуне. Отчаявшись его выпутать, со злостью дернула рукой, безжалостно выдирая клок волос. Ноготь оторвался, повиснув на самом краешке, потекла кровь, а из глаз хлынули обжигающие слезы бессилия и обиды. Уже не сдерживаясь, я рыдала, опустив голову на колени и баюкая пострадавший палец.