Книги
12. Страхи
Нет!
Нет-нет-нет! Мне не нравятся девушки. Ну то есть в этом плане.
Совершенно не нравятся!
Я довольно резко оттолкнула от себя Аню, уперевшись ей в плечи.
— Перестань! Что ты делаешь?! — я вздрогнула, удивившись, насколько громко прозвучал мой голос в вечерней тишине.
— Извини, — она резко отстранилась, глядя на моё пылающее от смущения лицо, прижала к губам тыльную сторону ладони, будто защищаясь, — вот черт! Забудь. Извини.
Я заледенела, не в силах осознать свою реакцию на произошедшее. Краем глаза заметила тень, отделившуюся от бетонной ограды в глубине двора. Проклятье, никуда без свидетелей. Теперь поползут шепотки по общаге. Я поёжилась от одной только мысли о том, в какие сплетни может перерасти эта неловкая ситуация.
Наверное, нужно было остановить, объясниться, но я не решилась. Всё, что оставалось — наблюдать за удаляющейся фигуркой, не осмеливаясь даже окликнуть и извиниться за свою невольную грубость. Аня покинула двор, не оглянувшись, будто специально избегая зрительного контакта. Мимо меня, выразительно хмыкнув, прошмыгнул малознакомый парнишка с третьего этажа. Ну всё, сплетни обеспечены, к бабке не ходи.
Через пятнадцать минут страданий я добралась до комнаты. Светка, усадив меня на кровать, заохала над пострадавшей ногой:
— Дура ты, слов нет. Надо было мне позвонить, помогла бы дойти, — подружка, закусывая губу и бросая испепеляющие взгляды из-под челки, мазала мою лодыжку какой-то мазью, — в пятницу замуж выхожу, а у меня подружка хромая. Я просто уверена, что есть какая-то плохая примета на этот счет.
— И давно мы стали такие суеверные? Неужто боишься? Предсвадебный мандраж?
— Ничего я не боюсь! Просто на твою помощь с переездом рассчитывала. Думала, сумки поможешь таскать, а теперь тебя саму таскать надо, — Света недовольно фыркнула, рассматривая результат своей работы, — завтра эластичный бинт надо купить.
— Стоп, а Виталя, лоб здоровый, тебе на что? На нем пахать можно, не то, что вещи возить.
— А он на следующий день после регистрации уезжает, — она отпустила мою ногу и неуклюже плюхнулась на пол, вытирая остатки мази прямо об штаны, — с мамой в санаторий. На две недели.
— Чего?
— У неё путевки невозвратные, то ли от профсоюза, то ли ещё что. Не менять же планы из-за меня, правда? И вообще тему закрыли, и так тошно.
— Ну и зачем тебе переезжать, живи это время со мной, вернется, перевезёт. Что ты там одна делать будешь? — я завалилась в постель, закинув ногу на спинку кровати.
— Нет, Ника, все решено, пусть едет, а я спокойно обживусь, приберу. У него там настоящая холостяцкая берлога, в худшем смысле. Хорошо хоть отдельно от мамы. И вообще, давай уже спать. Одни нервы с тобой.
Я не стала спорить, тем более сил, даже на разговоры, уже не оставалось.
Всё воскресенье пришлось следовать правилам моей самоназначенной сиделки, по максимуму соблюдая покой и обматывая лодыжку эластичным бинтом каждый раз, когда появлялась необходимость сделать более двух шагов. Так что к началу рабочей недели я была пусть не огурцом, но передвигалась самостоятельно и вполне бодренько.
Понедельник подтвердил своё звание тяжелого дня. С самого утра я не находила себе места, не могла сосредоточиться на работе — все мысли были заняты Аней и тем поцелуем. Я повела себя грубо, да. Ну а она чем думала? Кто же так делает вообще? Несколько раз порывалась подойти и поговорить, но неизменно возвращалась, не сделав и пары шагов в сторону приёмной. Лариса, уставшая наблюдать эти метания, прикрикнула на меня:
— У тебя работы нет, что ли? Тогда иди в архив. Там помощь нужна была.
Я, с отчаяньем утопающего, ухватилась за этот благовидный предлог избежать сложного разговора, и, с разрешения Романа Анатольевича, в последующие дни по несколько часов помогала Надежде Алексеевне, нашему архивариусу, сортировать документы, подлежащие уничтожению и подшивать переданные в архив.
Она оказалась женщиной степенной, неторопливой, и в её царстве стеллажей и папок, где каждая бумажка имела своё место, эмоции сами собой начали утихать, а мысли — обретать стройность и упорядоченность. Главное, этот акт волонтерства позволял мне оттянуть неприятный разговор. На третий день Надежда Алексеевна не выдержала.
— И почему мне кажется, что ты здесь прячешься? — женщина взглянула на меня поверх очков, которые держались на самом кончике носа.
Эти очки, похоже, были её гордостью, и казались самой примечательной деталью образа — узкие стёкла, по форме напоминающие крылышки стрекозы, металлическая оправа и длинная блестящая цепочка, закрепленная на заушниках. Я молча изучала звенья этой цепочки, не зная, что ответить на такой простой вопрос. Да, прячусь. Потому, что трусиха.
— Ну что вы! Конечно, нет. От кого бы мне прятаться? Я просто помочь хочу.
— Как скажешь, — она устало вздохнула, закрывая журнал, в который вносила информацию о полученных документах. — Считай, что мы закончили, можешь идти.
— А если прячусь?
— А если прячешься, то тоже хватит уже, пора идти и что-то делать. Обидел кто-то?
— Нет. Это скорее я обидела, а теперь не знаю, как поговорить.
— Языком поговорить, через рот, как вы сейчас изъясняетесь. Чем дольше тянешь, тем сложнее будет. Завтра же и поговори.
Но завтра поговорить опять не вышло.
