Книги
Сказать, что я проспала — значит не сказать ничего. Я не слышала даже слабенького звоночка, но будильник глумливо застрял на полвосьмого. Это означало, что я безнадежно опаздываю на заседание кафедры. Завкафедрой — женщина суровости необычайной — ни за что не простила бы столь вопиющего нарушения корпоративной этики. Кроме того, на вечер я наметила уборку, и эта мысль заранее вызывала зубную боль. В общем, понедельник взялся оправдывать свое название прямо с утра.
— День тяжелый, значит? — сама себя спросила я.
Ответом мне было молчание. Да еще неодобрительный взгляд прабабки с портрета. Я показала портрету язык, и кинулась на кухню в надежде хотя бы выпить кофе. Не тут-то было: кофе закончился именно сегодня — на дне пакетика нашлось всего несколько пылинок вожделенного суррогата, по недоразумению именуемого «арабикой молотой». Ерунда, конечно, арабикой там и не пахло.
— Воздержание и еще раз воздержание, — привычку разговаривать с собой я приобрела давно, и не собиралась от нее отказываться.
Не хватало терять лицо! Как ни намекала подруга Машка, что беседа со своей персоной сильно тянет на шизофрению, я считала, что каждый имеет право на маленькие слабости.
Человек без слабостей стерилен, как новорожденный, и лишен примет, как матерый контрразведчик. Стоит ли держаться таких сомнительных примеров? Определенно нет.
Лишенная завтрака, я заранее не любила весь мир. И не собиралась прихорашиваться для встречи с ним. Так, пара взмахов расчески (да здравствуют крысиные хвостики и прическа «пучок»!), пара мазков помады на бледные спросонья губы. Джинсы и свитер богемный, обыкновенный — и я могла вылетать из дому.
Мой бывший посоветовал бы не забыть помело, но поскольку он отсутствовал, проводить меня добрым словом было некому.
Понедельник медленно набирал обороты. Маршрутки проносились мимо меня, одна обрызгала грязью из лужи… На кафедральное сборище я опоздала так, что пришлось переждать его финал в буфете. А там какой-то жалкий первокурсник увел у меня из-под носа последний пирожок — мечту изголодавшейся женщины.
Прокравшись через полчаса на кафедру, я застала там только лаборантку Люду, меланхолично стучащую по клавиатуре. Люда все делала медленно и печально, и никакие новости — ни добрые, ни плохие — темп ее жизни не ускоряли.
— Супертормоз, — констатировала Машка, взглянув на Люду всего один раз. — Это не лечится.
Возразить было нечего. Диагноз есть диагноз.
— Она была недовольна, — монотонно известила лаборантка, поднимая голову от праведных трудов.
Я молча развела руками. Счастье, что не пришлось выслушивать это лично. Проходя через вторые руки, недовольство выглядит менее свирепо. Однако «она» — наша шефиня — явно не шутила, ибо абсолютно не умела этого делать.
Никогда в жизни я не встречала человека с таким полным и совершенным отсутствием чувства юмора. Выслушав анекдот, над которым помирала со смеху вся кафедра, она хладнокровно требовала:
— Еще раз, пожалуйста.
Выслушивала дубль, кривила рот в неопределенной гримасе, и сухо заявляла:
— Смешно.
После чего удалялась в свой кабинет, считая, что этим ее участие в жизни коллектива исчерпано.
Однако неудовольствием начальства не закончились неприятности, припасенные для меня на сегодня.
— А еще тут решали с темами. Твою прикрыли, — если бы я не знала Людкиного характера, непременно подумала бы, что она злорадствует.
— Как это прикрыли? — обреченно выдохнула я, плюхаясь на стул.
Спасибо хоть стул не сломался подо мной — не то я бы сочла, что от глобальных неудач настала пора удавиться.
— Решили, что неперспективно, — с расстановкой доложила моя собеседница, по-прежнему не отрывая взгляда от монитора.
— Нет, а что, как им кажется, перспективно? Ну вот скажи, что, например?! — постепенно завелась я.
Сил моих не стало бороться с ударами судьбы. Мне уже казалось, что Люда лично и есть главный враг, и от нее зависело закрытие моей несчастной темы. Честно сказать, не тема и была, это они верно подметили. Без подробного освещения имущественных отношений финской диаспоры Санкт-Петербурга с государством кафедра легко могла обойтись. Я и взялась за нее просто так, со скуки, ибо про любимый галантный век никто и слышать не хотел.
— Перепахано все окончательно, — отрубила завкафедрой в начале года. — Возьмитесь за что-нибудь свеженькое.
— Стало быть, стухло мое свеженькое, — констатировала я, поднимаясь со стула.
— Подожди, — несколько очнулась Людочка. — Она велела зайти. Сказала, что у нее есть для тебя новая тема.
— М-да? — только этого не хватало, теперь мне будут указывать темы для работ, точно первокурснице.
Однако деться было некуда, и я, подавив очередной тяжкий вздох, постучалась в двери шефского кабинета.
— Войдите, — раздался в ответ сдержанный, почти без выражения, голос.
Непотопляемая Елена Васильевна с неудовольствием оглядела мою персону. Неудовольствия не убавило даже то, что я состроила самое покаянное выражение лица и приготовилась без единой жалобы выслушать любой длины наставление.
Уж слишком разными мы с ней уродились на свет. При малейшем движении шефиня, похоже, могла бы аж захрустеть — так стерильна была крахмальная белизна ее блузки, безукоризненно отглажен был костюм, так блестели туфли на изрядных каблуках.
Понятно, я в моих вечных джинсах и вытянутом свитере смотрелась рядом с ней, как инопланетянка.
— Садитесь, Полина, — пригласила она, сдержав снисходительную улыбку — У меня для вас очень важная работа.
Ну конечно, любую чепуху, которой она занимала кафедральную молодежь, Елена Васильевна умудрялась представлять важнейшими научными проблемами. Сейчас на ее столе покоилась тонкая папочка самого подозрительного вида.
— Здесь списки адвокатских контор Петербурга на начало двадцатого века, — пояснила она в ответ на мой вопросительный взгляд. — Мне бы хотелось, чтобы вы исследовали их на предмет специфических дел, присущих практике юристов той эпохи. Ну что, справитесь?
Достойный вопрос. Хороша бы я была, если б ответила отрицательно!
— Постараюсь, — я вложила в ответ всю иронию, на какую была способна, но все зря.
— Вот и прекрасно, — удовлетворенно откликнулась Елена Васильевна, чуть заметным жестом поправив прическу. — С нетерпением буду ожидать результатов вашей работы. Надеюсь все же иногда встречать вас на заседании кафедры.
И принялась набирать телефонный номер. Аудиенция закончилась, как обычно, полной моей капитуляцией. «Надо уметь настоять на своем», - учила меня матушка, да все не впрок.
Вышагивая по улице после содержательной беседы с начальством, я горестно размышляла о черной полосе в своей жизни. Полоса была жирная, широкая и длинная до чрезвычайности. И поделать с ней было ничего нельзя. Как и всегда в трудные моменты моей жизни, я размечталась, что неплохо бы оказаться как можно дальше отсюда. Мне казалось, что магическая формула «где-то там» может спасти от всех и всяческих жизненных проблем.
— Истина где-то там… — произнесла я вслух тезис из сериала, и тряхнула головой, пресекая неуместные мечтания.
Моя истина выглядела до неприличия банальной: надо было заниматься тем, чем велят, и не выделываться, изображая научное светило. Ведь если сознаться честно, не такой уж я великий историк, как хотелось бы друзьям и родственникам. Скорее хороший рассказчик, просто люблю травить байки о прошлых временах — только и всего.
Травить их, однако же, было нынче совершенно некому. Бывший супруг не вынес моей «неадекватности», заявил, что окончательно перестал понимать, в каком столетии живет, и отдался в объятия девицы, значительно тверже моего стоящей на ногах.
