Книги
За время поездки Мэл вымоталась.
Уже были посещены два приюта для девочек, а также школа-пансион. И везде история повторялась практически с точностью: они приезжали, их встречали, воспитанницы высыпали во двор, но держались в сторонке, лишь с любопытством рассматривая спутницу знакомого им лорда. Затем Монтегрейн здоровался с главой каждого учреждения, вручал мешочек с золотом, спрашивал, как идут дела и все ли в порядке, внимательно выслушивал, обещал появиться в следующем месяце, и они уезжали.
Как там сказал Гидеон? Посмотреть на его общение с воспитанницами? Однако этого общения не было — то есть вообще: только общее приветствие и прощание, а в ответ — неровный хор голосов.
Косые, пристальные взгляды? Она следила со всем вниманием, но тоже ничего не заметила. Да, супруг смотрел на девочек, так, как оратор с помоста смотрит на толпу — вроде бы на всех и на каждого в отдельности. Ни на ком взгляда не задерживал, ни к кому персонально не обращался. А сами воспитанницы, во всех трех заведениях, либо побаивались лорда, либо были слишком хорошо воспитаны, либо, опять же, получили четкий инструктаж по должному поведению перед встречей, но напрямую к высокопоставленному гостю не обращались.
Что же искал Гидеон? Вернее, кого?
Так, в разъездах, прошла большая часть дня. Путешествовали, естественно, в экипаже, управляемом Оливером, — так долго Монтегрейн в седле бы не продержался.
С ней муж практически не разговаривал — лишь общие, ничего толком не значащие фразы. Сама Амелия не задавала вопросов. Улыбалась девочкам, отвечала на приветствия настоятельниц и директрисы пансиона, хвалила недавно сделанный ремонт (в одном из приютов) или аккуратные дворовые клумбы (в пансионе). Только в первом месте посещения, заговорив, она смутилась, но поймала взгляд спутника и его одобрительный кивок и воспрянула духом.
Итак, оставался последний приют. Тот самый — приют имени Святой Дальи, который она посещала несколько лет, пока у Бриверивза еще имелись деньги на благотворительность и желание занять жену чем-то полезным.
Приют находился на окраине Цинна, однако в одном из самых удаленных от центра и, соответственно, бедных районов города. Более того, это было единственное заведение для сирот, расположенное на территории столицы, — все остальные обретались за его воротами и относились к мелким городкам Столичного округа на подобие Монна.
Монтегрейн сидел, подперев рукой подбородок, и смотрел в окно. Мэл подмывало что-то сказать, но не находилось слов. После вчерашнего она чувствовала себя предательницей — отвратительное чувство.
И все же ей требовалась информация. А еще было по-настоящему любопытно.
— Почему девочки? — не выдержав, все-таки задала вопрос.
Монтегрейн отнял голову от ладони и повернулся к ней, оставив локоть спокойно лежать на оконной раме.
— Вариант, что девочки мне нравятся больше, чем мальчики, не рассматривали? — поинтересовался на удивление весело. Почему-то она ожидала упрека или злости в ответ на свое чрезмерное любопытство.
Но когда мужчина обратился к ней так, не смогла сдержать улыбки.
— То есть хотите сказать, что растите себе несколько сотен будущих наложниц? — поддавшись внезапному азарту, поддержала игру.
— Естественно, — усмехнулся Монтегрейн. — Когда они достигнут совершеннолетия, я как раз стану совсем старый и дряхлый, и они всей этой оравой будут носить меня на руках.
Амелия ничего не могла с собой поделать — рассмеялась.
— Ну вот видите, — съязвил Рэймер. — Сами сказали, и самой же смешно.
— Я такого не говорила! — все еще давясь смехом, возмутилась Мэл.
Он бросил на нее такой взгляд: «Ну-ну, я так и понял». И Амелия отвернулась к окну, чтобы наконец просмеяться и вести себя как подобает леди.
— Почему вы запрещаете себе смеяться? — тут же прилетел ей в спину вопрос.
И смех и правда словно ветром сдуло. Позвоночник задеревенел.
Амелия медленно повернулась. Монтегрейн в своей излюбленной и порой ужасно раздражающей манере смотрел на нее в упор.
Сперва хотела сказать, что ему показалось. Потом — что он выдумывает и наговаривает.
В итоге сказала правду:
— Это некрасиво. Леди должна вести себя достойно, а не хохотать, как крестьянка.
Темные брови супруга поехали на лоб, будто собираясь встретиться со светлыми теперь волосами.
— Вы сейчас серьезно? — спросил он осторожно, так, как говорят или с очень маленькими детьми, или с умалишенными. Амелия дернула плечом — какие уж тут манеры? — Серьезно, — вынес вердикт Монтегрейн с таким видом, будто она только что призналась ему в чем-то невероятном, например, в том, что у нее три ноги и все правые, с коленями не в ту сторону.
Что за мысли, в самом-то деле? Мэл крепко сжала губы. Это все снотворные травки, после стольких лет лишившие ее ночных кошмаров. И теперь, развеселившись раз, она никак не может взять себя в руки и не то что вести себя — думать серьезно не способна.
— Это красиво. — Голос спутника заставил ее вздрогнуть, и Амелия, не понимая, к чему относилась последняя реплика, подняла на него глаза. — Это красиво, — повторил Монтегрейн, смотря на нее в упор и не думая брать свои слова обратно. — Вы становитесь красивой, когда смеетесь. Живой.
Это было подобно пощечине, выбившей из легких весь воздух. Амелия задохнулась, прямо-таки захлебнулась должными сорваться с ее языка возражениями. А кровь прилила к щекам так, что стало жарко.
Она отвернулась к окну со своей стороны с такой скоростью, будто ее и правда ударили. Причем плетью.
Скрип рессор на особо неровном участке дороги. Окрик Оливера на лошадь, зазевавшуюся на встречный транспорт — стонущую, словно собирающуюся в следующий момент развалиться телегу… А внутри, в тесном пространстве их экипажа — тишина, такая оглушающая, что от нее закладывает уши.
Нужно было что-то сказать. Хотя бы поблагодарить за комплимент. Это же был комплимент, что же еще? Вон «сальный» гость тоже ее нахваливал — так принято: женщинам отвешивают комплименты, а те благодарят. Но заговорить и тем более обернуться было невозможно: щеки пылали, как маки, а в горле стоял огромный, душащий ком.
Молчание затянулось.
— Почти приехали, — сказал Монтегрейн.
Амелия выдохнула с облегчением.
***
Мать-настоятельница в приюте имени Святой Дальи не поменялась.
На самом деле, называть это место приютом, было неверно — по сути это был монастырь, и жили там и обучали воспитанниц монахини, «дочери» той самой Дальи. Женщины, вышедшие из обычных и знатных родов, теперь были едины перед своей богиней, которой служили верой и правдой, посвятили ей себя, принеся обет безбрачия и отказавшись от мирских радостей.
Девочки, воспитанные монахинями, необязательно шли по стопам своих наставниц, однако большинство из них, даже имея право выбора, оставались при монастыре на всю жизнь.
Сама Амелия не раз разговаривала с матерью Вереей о том, чтобы присоединиться к ней и к сестрам в этом месте. Если бы Эйдан позволил, она бы сделала это не задумываясь. Мать Верея желала ей терпения и обещала, что Святая Далья ее не забудет и обязательно приведет в эти стены, если на то будет ее воля.
И вот Мэл снова здесь, но вовсе не так, как собиралась когда-то.
— Леди Амелия?! — в сердцах воскликнула монахиня.
И только-только отошедшая от странной сцены в экипаже Мэл снова смутилась.
— Леди Монтегрейн, — поспешил вставить ее спутник.
Глаза матушки Вереи округлились от неожиданности. Правда, всего на мгновение, спустя которое та уже взяла себя в руки.
— Простите, лорд Монтегрейн, — с достоинством склонила голову пожилая монахиня. — Я и мои сестры искренне рады, что вы и леди Монтегрейн нашли свое счастье.
