Книги
Глава 30
Пьесы Чехова Кошкин так и не увидел, успев лишь на финальный поклон артистов. Солировала снова Зоя Ясенева, раскрасневшаяся за волнительный вечер, а оттого еще более красивая, чем обычно. Судя по всему, сегодняшняя ее игра была выше всех похвал, потому как только при Кошкине ее вызывали на бис четыре раза. В пятый раз тоже звали, но она не пошла, потому как заметила его, любующегося ею из-за кулис. Задорно подмигнула в ответ и, подхватив пышный подол сценического наряда, Зоя направилась к Кошкину:
— Ох, Степан Егорыч, до чего ж чудесная премьера. А вас почему не было?
— Дела, Зоя Марковна, увы, - он с чувством поцеловал ее ручку.
— Дела государственной важности – все понимаю. Но учтите, вы много потеряли! Вы слышали, как они аплодировали? Зрители меня так любят, так любят, Степан Егорыч – это непередаваемое чувство! Ничего лучше на свете нет, смею вас заверить. А уж я-то много в жизни разных удовольствий перепробовала, - она стукнула его веером по плечу и жеманно рассмеялась, разом уничтожая волшебное свое очарование.
Кошкин натянуто улыбнулся вместо ответа.
— Ежели на премьеру опоздали, то хоть поедемте с нами на торжественный ужин: вся труппа будет, и реквизиторы во главе с вашей маменькой, и Варенька тоже приглашена. Ужин сам Всеволожский дает – в «Тулоне» , между прочим, не в каком-то тухлом кабаке. Так едем? Позволю вам меня сопровождать.
Предложение, увы, не было заманчивым для Кошкина – явился он в театр по другой причине. И, разумеется, речи не могло идти, чтобы Варя появилась на мероприятии подобного рода.
— Простите, Зоя Марковна, - он снова натянуто улыбнулся, - я приехал лишь забрать матушку и Варю – дело в том, что мы приглашены на именины к Сусловым.
— На именины?.. – Волшебство вокруг Зои растаяло окончательно, делая ее обыкновенной уставшей тридцатилетней женщиной. Но она попыталась и дальше выглядеть беспечной: - Соглашусь, Вареньке лучше бы проводить вечера у разных там Сусловых, чем в нашей компании. А вы, Степан Егорыч, коли у Сусловых-то соскучитесь – приезжайте, - она снова задорно подмигнула. – Адрес еще не забыли?
Кошкин ушел от вопроса, будто не расслышал – вместо этого снова припал к ее ручке:
— Приятного вечера, Зоя Марковна.
Матушка и Варя были вполне одеты для визита, Кошкин тоже успел облачиться во фрак, потому из театра тотчас поехали к Сусловым – и без того они сильно опаздывали. Все дорогу Варя, не переставая, щебетала – снова о сцене, разумеется. То с восторгом хвалила «Зоечкину» игру; то взахлеб рассказывала об этом театре в Москве, куда набирает учеников Немирович-Данченко, ее новый кумир; то начинала вдруг что-то петь на итальянском, заставляя Кошкина подтвердить, что у нее не просто сопрано, как она думала раньше, а драматический меццо-сопрано – а тот самый Немирович-Данченко сказал, будто это чрезвычайно редкий голос, особенно для девицы ее возраста и телосложения.
— …А еще Немирович-Данченко сказал, что из меня может кое-что получиться, ежели я буду усердствовать! - кокетливо заявила Варя и задрала нос. – Вот только я ж музыкой всерьез не занималась сроду, и у меня даже голос толком не поставлен – а училище, как-никак, в первую очередь музыкальное.
— Ты не переживай, Варенька, - неожиданно для Кошкина поддержала ее матушка, - голос – коли он есть – ставится за пару занятий, а Немирович-Данченко только с весны обучать начинает. Времени довольно.
— Так-то да, маменька, но я ведь всю жизнь хотела драматическою актрисою быть, а не в опере…
Кошкин, уже давно выкинув из головы собственные мысли, хмуро следил за их беседой и не мог поверить: это что же – матушка поддерживает безумную идею сестры?
Судя по всему, так и было.
— Матушка! – грубо оборвал он их щебет. – Мне казалось, хотя бы на вас я могу положиться. Не желаю больше слышать ни о театре, ни об этом преподавателе! Он, небось, всем молоденьким девицам такое говорит. Сколько ему лет? Женат?
— Степа, зачем ты так?! – всхлипнула Варя и беспомощно посмотрела на мать.
А та снова ее поддержала.
— Степушка, сынок, ты не прав, - мягко сказала она. – Немирович-Данченко человек весьма уважаемый и приличный. Он слушал Вареньку и сказал, что у нее талант. Более того: на днях Варенька дублировала актрису Семенову – мы ее увольнять станем за прогулы, я тебе рассказывала – так вот, аплодировали ей зрители куда больше, чем обычно самой Семеновой.
— На бис вызывали даже! – поддакнула Варя, еще на что-то надеясь.
А Кошкин, доведенный уже до крайности всеми событиями этого дня, неожиданно взбесился:
— Я ведь запрещал Варе даже ходить за кулисы! Мама, вы-то неужели мало в своей жизни на изнанку театра нагляделись? Поверить не могу, что вы такой судьбы ей хотите?!
Матушка, дождавшись, пока он прокричится, ответила весьма сдержанно – судя по всему, решение ее было обдуманным:
— Я хочу, чтоб Варенька свое место в жизни нашла и тем была счастлива. А вот ты для нее какой судьбы хочешь? Неужто думаешь, что у Сусловых ее когда-нибудь за ровню примут?
— Не примут, разумеется, если она будет вести себя так, что за нее в приличном обществе со стыда сгореть можно!
Кошкин хотел, было, аргументировать, чем именно Варя опозорилась у Сусловых – но так и не смог вспомнить ее промахов. В тот единственный вечер знакомства держалась она, пожалуй, ничуть не хуже его будущей невесты, разве что несколько поживее.
И все же смотрели хозяева на его сестру как на грязь – если вдруг вовсе удостаивали ее взглядом. Кажется, именно потому Кошкин чувствовал неловкость за нее…
— Варенька, останься в карете, - тихонько попросила мать, - нам со Степаном поговорить надобно.
Она была крайне недовольна им, да и, бросив взгляд на лицо Вари, Кошкин сам понял, что обидел сестру, ничем не провинившуюся ни в тот вечер, ни, тем более, сегодня. Варя молча глотала слезы и пыталась отвернуться.
Сойдя вслед за матерью на мостовую, в сумерки Петербурга, он уже ясно понимал, что не вполне прав и готов был повиниться перед матерью.
— Сейчас же вернешься и извинишься перед Варенькой! – велела она, не допуская с его стороны возражений.
— Хорошо, мама…
— И еще, Степа: хочешь ты или нет, но к весне мы с Варей уедем в Москву. Под моим приглядом ничего с нею не случится.
— Не позволю! – чувствуя, как бешенство вновь овладевает им, вскричал Кошкин. – В себе ли вы?! Мне и того хватает, матушка, что вы в театре служите, а если еще и Варя… это что же вы хотите, чтобы она кем-то вроде Зойки стала?
— Стёпушка, Стёпушка… - мать досадливо качала головой, - много ли месяцев прошло, как ты сам с Зоей гулял? А теперь стыдишь меня как поп на проповеди.
— Прекратите, матушка! Давно то было и былями поросло! Что ж мне теперь жениться на Зое, что ли?
— Ох, Стёпушка… - продолжала сокрушаться мать, - ученый ты у нас, университеты кончал, а как дурачком был, так и остался. Да женись ты на ком хочешь! Дашенька тебе и впрямь отличною женой будет: тиха и слова поперек не скажет, что б ты не творил. И для карьеры твоей опять же польза. Тем более что в обществе, в которое ты стремишься, так и принято: гулять с одними девицами, а жениться на других, на приличных. Только вот помни, сынок, что отец твой, царствие ему небесное, всю жизнь со мною прожил, с неприличною. И счастлив был! И когда у меня на руках умирал, то Господа благодарил, что я с ним была – я, а не какая-нибудь мамзель, которая ему карьеру помогла сделать!..
— Матушка… матушка, простите, я не то хотел сказать.
Мать, отвернувшись в переулок, вздрагивала плечами и плакала, а Кошкин, чувствуя себя хуже некуда, не знал теперь, как забрать назад сказанное.
