Слёзы чёрной вдовы

Глава 26

Она стояла на дорожке, ведущей к дому, и весьма мило беседовала с этим толстяком в золоченых очочках! А потом погладила его по щеке – ласково, почти любовно. Кошкина взбесила эта картина, чего он от себя никак не ожидал: ладони непроизвольно сжались в кулаки, и он даже прибавил шагу, чтобы немедленно предстать перед ними.

«Вот-вот! - подленько усмехнулся в голове голос Девятова, - а я предупреждал, что так и будет, предупреждал ведь!»

И Кошкин нецензурной бранью – мысленно, правда – со смаком обложил и Девятова за его предупреждения, и себя, и ее. Толстяку тоже досталось.

Но потом она заметила его. Лицо Светланы немедленно расцвело, и – Кошкин был уверен – даже глаза ее как будто стали ярче. Не в силах ничего с собою поделать, и он в ответ расплылся в глупой улыбке. Поклонился ей и остался, где стоял, ожидая, что она сама сделает дальше.

А она просто отослала своего толстяка в дом – тот еще жалко оглядывался, но Кошкину уж было на него наплевать.

Он глядел на Светлану, спешащую к нему со смущенной улыбкой на губах, и как никогда был уверен, что станет жалеть обо всем… Очень жалеть. И когда-нибудь проклянет и этот день, и эти ее в ложной скромности опущенные глаза – но потом. А сейчас для него было очевидным, что ему нужна эта женщина и ее любовь. И он на что угодно пойдет, лишь бы ее добиться.

«Если ее осудят за убийство, - вполне трезво подумал Кошкин, - я сделаю так, чтобы вместо ссылки она попала туда, куда мне нужно. Найму дом – не в Карелии, нет, а где-нибудь, где ее никто не знает. И тогда никаких Гриневских, никаких толстяков, никаких титулов – она будет только моею».

— Я так рада видеть вас, Степан Егорович. Должно быть, поезд задержали – я ждала вас к шести, - сказала Светлана весьма несдержанно. И подала ему руку без перчатки, которую Кошкин осторожно поцеловал и так и не отпустил более.

Глаза ее были не менее красноречивы, чем слова – она и правда была рада ему, Кошкин не сомневался.

— Да, поезд… простите за опоздание, – ответил он. И не мог не спросить: - С кем вы сейчас разговаривали?

Спросил небрежно, самым обыденным тоном, чтобы и мысли не возникло, будто это не по служебной надобности вопрос.

— Ах, это… - Светлана снова смутилась, опустив глаза, – это всего лишь один мой знакомый Медвежонок.

У Кошкина, признаться, отлегло от сердца. Ему не приходилось слышать, чтобы женщины называли Медвежонком хоть сколько-нибудь интересного им мужчину. Толстяку и впрямь подходило это прозвище – большой нелепый медведь.

«Должно быть, какой-то многоюродный кузен», — решил он про себя и успокоился окончательно.

— Вы долго собираетесь пробыть здесь? – спросил, желая переменить тему. – Понимаю, вы хозяйка и не можете уйти сейчас – вас хватятся, но нам надобно поговорить.

— Я не хозяйка здесь, увы, - ответила она, несколько мрачнея. – Мой супруг оставил все своему брату и любовнице, а обо мне забыл – символично, правда? Так что могу уйти хоть сейчас – искать меня точно не станут.

— Вот как?..

Кошкин изо всех сил постарался не выдать голосом радостного своего воодушевления. И тотчас себя одернул: нехорошо радоваться таким вещам. Каково ей сейчас? Всего лишиться в одночасье и быть прилюдно поставленной на второе место после любовницы. Понимая это, он испытывал к Светлане острую жалость и еще большее желание защитить ее ото всех… Но новость эта столь многое меняла в его судьбе! И в ее тоже! Причем в лучшую сторону – ежели глаза ее не лгут, и она правда хоть сколько-нибудь рада его видеть.

Но радоваться все равно нехорошо…

— Что ж, мне жаль, - сказал он рассеяно.

Она не ответила ничего. Только оглянулась еще раз на дом и вдруг попросила:

— Степан Егорович, увезите меня, пожалуйста, отсюда. С Павлом я простилась, а более мне нечего здесь делать. Увезите, я прошу.

— Сейчас? – удивился Кошкин.

Впрочем, он отлично понимал ее желание уехать. Сколько она, должно быть, натерпелась за этот день. Он оглянулся за ворота, где ямщик, нанятый им у вокзала в Новгороде, поправлял сбрую на лошади. В коляске все еще лежал его чемодан.

— Ну… тогда вам следует поторопиться, покуда ямщик здесь. Поскорее собирайте ваши вещи.

— Не хочу туда возвращаться, - решительно покачала головой Светлана. – Там остались моя вуаль и жакет… ну да Бог сними – надеюсь, они придутся впору новой хозяйке.

— Тогда идемте сейчас же. Но не спеша, а будто просто прогуливаетесь – ни к чему привлекать лишнее внимание.

Кошкин огляделся по сторонам: людей в саду возле дома было достаточно, но ими со Светланой, кажется, никто не интересовался. Правда с крыльца все еще наблюдал этот ее Медвежонок – да Кошкину снова было наплевать на него.

Он заложил руки за спину и прогулочным шагом двинулся к воротам – Светлана молча к нему присоединилась. Они лишь скосили друг на друга глаза и улыбнулись одновременно, чувствуя, скорее, задор от нелепости происходящего, чем неловкость.

Лишь за воротами не стерпели: оба прибавили шагу и почти бегом добрались до коляски. Кошкин подал Светлане руку, а та с необыкновенной прытью взлетела на подножку. Глаза ее горели.

— Чувствую себя, будто мне пятнадцать, и я сбежала от гувернантки. – Сказа она, когда и Кошкин устроился рядом. И сама велела извозчику: – На вокзал!

«Кстати, о ее гувернантке…» - подумал Кошкин, но решил с этим подождать.

Дорога до Новгорода была неблизкой, но Кошкин со Светланой почти не разговаривали. Зато ямщик весь путь неторопливо и обстоятельно рассказывал что-то, и Кошкин даже умудрялся ему отвечать. Светлана молчала. Вполне возможно, что она жалела о своем порыве: сбежать с похорон законного мужа, не забрав вещи и непонятно с кем – это надо ж было решиться на такое… Но назад ничего не воротишь.

После, на вокзале, им предстояло купить билеты и провести какое-то время на публике – весьма приличной по новгородским меркам. Кошкина необыкновенно смущало, что публика эта, разумеется, приняла их за супружескую чету… Странное это было ощущение: он горделивее держал голову, потому как такой супруге, как Светлана, следовало соответствовать. Но, вместе с тем, всей своей кожей чувствовал, насколько далек от этой женщины – как он ей не подходит. И все это видят. Все. Будто гадкий утенок рядом с лебедем. Или негритянский раб с белой госпожой – так точнее. И никакие обстоятельства не в силах их неравенство стереть…

А еще Кошкин боялся заглянуть Светлане в лицо и прочесть в нем, что она стыдится его. Что играет роль супруги лишь потому, что арестанткой идти за ним еще позорнее. Скорее бы кончилась эта пытка – быть с нею на людях.

Кошкин терзался до тех пор, пока Светлана вдруг не заговорила с ним – нужно признать, это было весьма неожиданно.

— Mon Chéri, - сказала она негромко, чтобы обозначить сам факт, - prends les places au début du wagon. D'habitude on y est frais et calme.

Кошкин живо воодушевился, поняв, что вот он тот момент, ради которого он не спал ночами, зубря французские спряжения! Насколько мог сдержанно он ответил:

— Je prendrai les places dans un compartiment. Tu n'objectes pas? Pour qu'il t'était plus confortable.

— Je n'objecte pas , - после заминки ответила она, бросив на Кошкин один лишь взгляд из-под полы шляпки.

Но каков был этот взгляд! В нем танцевали черти и манили присоединиться к ним. И он же позволил Кошкину на миг почувствовать себя не рабом ее, а сообщником в некой крайне опасной, но увлекательной авантюре.

Светлана, кажется, вовсе не жалела, что позволила себя увезти.