Слёзы чёрной вдовы

Глава 25

Светлана никогда не питала особенных симпатий к родовому гнезду своего мужа. Она была-то в Ермолино раз пять от силы, всегда проездом: Павел не предлагал ей провести лето здесь, а Светлана и не настаивала, куда охотнее соглашаясь поехать на воды в Ессентуки, к примеру. Дом в Ермолино она находила старым и сырым, прислугу неисполнительной, да и от станции слишком долго добираться.

Сам же Павел частенько пропадал здесь неделями. Говорил, что едет проверять расходные книги, следить за сельскохозяйственными работами и заниматься прочими делами, Светлане, разумеется, не интересными. Она верила.

Впрочем, сейчас, украдкой поднимая глаза на мальчика лет семи – темноволосого, смуглого, с пронзительно-синими, как у Павла, глазами, – она поняла, что у нее нет обиды на мужа. Вовсе нет. Напротив, ежели в результате его отлучек Господь дал жизнь прелестному ребенку, наверное, это того стоило. В конце концов, ведь все мужья изменяют женам. Ну, или почти все.

Светлана искренне считала Павла хорошим мужем. Он баловал ее иногда даже сверх меры, окружал заботой и ни на миг не давал почувствовать, что она у него не единственная. Даже оставив ее, он исправно посылал поздравительные открытки на Рождество и именины, выписал довольно приличное содержание, на которое Светлана могла жить, вовсе не задумываясь о деньгах, да еще и регулярно выводить в свет сестру, девицу на выданье – а это, нужно заметить, огромная статья расходов. Наслушавшись историй приятельниц о мужьях, которые отчитывали их за каждую новую шляпку, Светлана иногда полагала, что Павел святой.

Да, Павла многие любили. Когда еще убедишься в этом, если не на похоронах: маленькая деревенская церковь была забита до отказа. Правда, знакомых лиц Светлана здесь почти не находила. В последние годы Павел редко появлялся в Петербурге, верно, о нем там уже вовсе забыли: столицу он не жаловал. Таким образом, проводить его в последний путь явились в основном соседи-помещики, кто-то из Новгорода и, разумеется, дворовые. На улице, у дверей церкви, толпились прочие крестьяне и работники: женщины плакали и причитали, кто-то выл в голос. Хотелось бы Светлане верить, что это нанятые плакальщицы… потому как не было сил думать о том, что это она – она причинила всем этим людям столько горя.

Светлана шла за гробом чуть поодаль, затерявшись в толпе. Мало кто здесь догадывался, что именно она законная жена Павла Раскатова – а если и догадывался, то все равно не демонстрировал этого никоим образом. Кажется, за весь день Светлана разговаривала только с кондуктором в поезде, тремя полицейскими-конвоирами, что приставил к ней Кошкин, да с поверенным Павла – низеньким мужчиной средних лет, которого покойный муж представил ей когда-то, как господина Викторова. Но и последний, уж точно будучи осведомленным о ее статусе, лишь поздоровался с нею, а все свое внимание уделял той другой женщине. Поддерживал ее под локоть, подавал платок и был с нею необыкновенно нежен.

Ах да, еще Светлана перекинулась парой слов с Володей Раскатовым, и, кажется, он был единственным, кто принес соболезнования именно ей – как законной супруге. Громко, во всеуслышание и явно не заботясь о мнении этих людей. Володя всегда был очень мил.

* * *

Павла отпели, как полагается, ровно в два состоялось погребение, а после все вернулись в помещичий дом для поминального обеда. Светлана надеялась, что хотя бы теперь Викторов – ради которого она сюда и приехала – уделит ей полчаса времени, но он ни на шаг не отходил от этой женщины и, кажется, намеревался весь обед сидеть подле нее.

Светлана же неловко топталась в гостиной, не зная, что ей дальше делать – здесь-то она и увидела мальчика.

И здесь же почувствовала, наконец, внимание к своей персоне, убедившись, что гораздо больше людей знает о ее статусе супруги, чем она полагала. То и дело она слышала шепотки за спиной и чувствовала на себе изучающие взгляды, однако стоило Светлане посмотреть в ответ – люди отводили глаза. А одна из местных кумушек не утерпела, подошла к Светлане и, не будучи ей представленной, завела разговор, исподволь выпытывая, что же на самом деле произошло с Павлом. Светлана отделалась от нее коротким резковатым ответом и отошла, понимая, что только что заслужила себе репутацию грубиянки на ближайшие пятьдесят верст в округе…

Тогда-то Светлане захотелось… нет, не спрятаться от этих людей в укромном углу. Напротив – захотелось вытворить что-то такое, из ряда вон выходящее, чтобы доказать им зачем-то, что легче будет гору сдвинуть с места, чем ее, Светлану, смутить!

И, в очередной раз взглянув на мальчика, Светлана вдруг обнаружила, что и он смотрит в ответ. А потом он улыбнулся. Широко, искренне, как умеют улыбаться только невинные дети. У нее защипало в горле от этой улыбки – Светлана поспешно отвернулась. Но тотчас, отринув доводы рассудка и всякий здравый смысл, она решительно направилась через всю гостиную к ребенку. Матери его поблизости не было, и Светлана, набравшись смелости, присела перед мальчиком на корточки:

— Как тебя зовут? – спросила она, жадно вглядываясь в такие знакомые синие глаза.

— Пашка, - охотно ответил тот и снова улыбнулся.

Переднего молочного зуба у мальчика не хватало, и щербатая улыбка становилась до того трогательной, что сердце Светланы едва могло выдержать это. Она разрывалась меж желанием бежать отсюда немедленно, без оглядки – и смотреть на этого мальчика, покуда хватит сил. Господи, до чего же он был похож…

— Пашка, - проглотив ком в горле, повторила она. - А меня Светлана.

— Чудн о е у вас имя.

— Да, чудн о е… Хочешь карамельку?

Но улыбка мальчика неожиданно померкла – он поглядел куда-то в сторону, и тотчас на его плечо властно легла женская рука, унизанная крупными перстнями. Светлана, обмерев, поднялась во весь рост.

Да, это была та женщина, его мать. Светлана некстати подумала, что замену ей Павел нашел весьма достойную: его любовница была очень красива. Сейчас, правда, ее лицо портили выплаканные глаза – узкие, бесцветные от слез. Она так ничего и не сказала Светлане, не сыпала проклятиями и не устраивала сцен. Однако этот ее взгляд был красноречивее многих обвинений.

­Светлана очень четко осознала в тот момент, сколь сильно ее ненавидят. Ненавидят так, что, наверное, искренне желают смерти. И вполне обоснованно – она не могла оправдаться перед этой женщиной даже мысленно. Осознавая только, что другого шанса у нее не будет – а сказать непременно надобно – Светлана произнесла без голоса:

­— Простите меня.

­И сразу поняла, что напрасно сказала это – прощения своего Светлана не получила бы в любом случае, такое не прощают. Но просьба эта стала словно спусковым крючком для женщины: бесцветные глаза расширились, лицо исказилось, и вот-вот с ее губ должны были сорваться те проклятия, которых так боялась Светлана…

От скандала ее спас Викторов, возникший ниоткуда, и, прежде чем женщина успела открыть рот, он быстро взял ее под локоть:

— Елена Петровна, голубушка, пустое это… умоляю вас, пойдемте.

Та поддалась, обессилив разом, и, держа за руку Пашку, позволила увести себя в столовую.

Гости теперь и не трудились отводить любопытствующих взглядов, когда Светлана, вконец измученная, эти взгляды на себе ловила. Она напрасно сюда явилась, совершенно напрасно… Уже половина шестого: с минуты на минуту здесь будет Кошкин – и тогда она сразу уедет. Ах, скорее бы! Как же невыносимо медленно тянется иногда время. Бог с ним, с Викторовым, она найдет другого поверенного, чтобы сделать распоряжения.

Однако господин Викторов именно теперь и подошел к ней с явным желанием поговорить долго и обстоятельно.