Книги
Глава 13
Невесту звали Дашенькой. Ее так и представили при встрече – «Дашенька». Это было тихое, молчаливое создание лет семнадцати с прозрачной, болезненно-белой кожей, будто не знавшей никогда лучей солнца. При взгляде на нее Кошкину подумалось, что, если Раскатова стала «мышкой», лишь когда ее загнали в угол, то эта «мышкой» родилась и, вероятно, будет ею до конца жизни.
Впрочем, Платон Алексеевич ни в чем не обманул, Дашенька была доброй, милой и славной. Красавицей с выразительными темными и невероятно печальными глазами. Хотя Дашенька подняла эти глаза от пола раза два за весь вечер, а в основном, сжавшись в комок, стояла за плечом своей тетки, Авдотьи Григорьевны, грузной и суровой дамы лет тридцати пяти.
Дом и принадлежал Авдотье Григорьевне, вдовой генеральше, которая, как она подчеркнула раз пять, «взяла к себе племянницу из доброты своей, покуда все кто ни попадя этой добротою пользуются». На деле же, как убедился Кошкин, два часа просидев с ними в гостиной, Дашенька была в этом доме чем-то средним между бесплатной гувернанткой для детей Авдотьи Григорьевны и ее бессловесной компаньонкой, которой сказать можно что угодно, не опасаясь услышать и слова поперек.
— Так у вас, monsieur Кошкин, дворянство, выходит, только личное? – констатировала Авдотья Григорьевна, оценивая его взглядом с головы до ног. Матушку и Варю, сидевших подле Кошкина, она не удосужила и таким взглядом.
— Виноват, сударыня… - изобразил раскаяние Кошкин.
Чем дольше он сидел в этой гостиной, тем яснее для себя понимал: никакой свадьбы не будет. Размечтался. Никогда ему не следует забывать, кто он таков и откуда вышел. И если уж искать невесту, то ровню себе. А эта Дашенька была самой что ни на есть барышней – разговоры с нею нужно будет вести умные, чего он не умеет, и слова говорить красивые, которых он не знает.
И называть ее, очевидно, придется Дашенькой, а Кошкину плеваться хотелось от этих чудовищных уменьшительно-ласкательных слов. Он все не мог уразуметь, отчего девицы так любят коверкать нормальные человеческие имена?!
И сейчас эта Дашенька тиха и бледна, должно быть, из-за страха, что такое неотесанное чудовище, как он, и впрямь поведет ее под венец…
«Не бойся, Дашенька, - так и хотелось Кошкину подбодрить ее, - и даром ты мне не нужна, а со своею теткою и подавно».
Да и, в конце концов, он ведь не свататься приехал, а лишь в гости. Два часа позора – и он свободен. Зато Платону Алексеевичу не в чем будет его упрекнуть: он ведь попытался.
— …и на детей ваших никои привилегии не распространяются… - вслух рассуждала, меж тем, Авдотья Григорьевна. – Ну что ж… так ведь и Дашенька у нас только по батюшке, моему брату, принадлежит к благородному сословию. Ох, уж уговаривали мы его, уговаривали в свое время – нет, все равно женился на бескультурной мещанке. Может, если б пожил братец подольше, и вышел бы из Дашеньки толк, а так… - она презрительно поджала губы, - поговорка есть, знаете: можно девку забрать из села, а село из девки – никогда. Дашенька, ну что ты молчишь, как в рот воды набрала?! Скажи что-нибудь, не то гости подумают, что ты еще и немая!
И Дашенька, так и не посмев поднять глаза, принялась дрожащим, то и дело срывающимся на шепот голоском, рассказывать, какая хорошая сегодня погода.
Кошкин и рад был бы поговорить с девицей, но та со своей погодою будто зазубренный урок отвечала, а стоило ему попытаться поддержать беседу, так она и вовсе растерялась, побледнела пуще прежнего и умолкала. Еще и тетка поминутно шпыняла ее:
— Дашенька, что ты мямлишь, когда с тобою разговаривают!
— Дашенька, ты в окно-то выгляни: что ж «хорошая погода», когда духота такая стоит!
— Дашенька, сядь ровно, не горбись!
Кошкин отметил, что и Варя при тех словах тотчас выпрямилась, как ужаленная. Сестрица, была не робкого десятка, но и та дичилась грозной генеральши. В гостиной она не обронила ни слова, кажется, боясь вздохнуть лишний раз. Только смотрела на Дашеньку с такой жалостью, что к концу визита это уже становилось неприличным.
Генеральша как раз снова выговаривала что-то Дашеньке, думая, наверное, что ее никто не слышит, когда в гостиную протиснулся вымуштрованный слуга. Хозяйка весь дом держала в ежовых рукавицах, потому как слуга, здоровый детина, аж вспотел от страха, когда посмел заговорить с нею:
— Простите великодушно, барыня… - и тут почему-то повернулся к Кошкину: - Его благородию письмо принесли и внизу дожидаются ответа.
«Девятов! – подпрыгнул от неожиданности Кошкин еще до того, как взял записку в руки. – И тут от него покоя нет…»
А записка действительно была от Девятова – его каллиграфическим, в завитках, будто любовное послание, почерком было выведено всего два слова: «Гриневского убили».
* * *
С хозяйкой дома и ее племянницей Кошкин прощался наскоро, не помня толком, что говорил. Уловил лишь, что генеральша до крайности озадачена таким неучтивым поведением, но ему было не до приличий. Да и покидал он дом с твердым намерением никогда сюда не возвращаться. Понадеялся, что хоть матушка и Варя останутся на ужин, но те столь резво подскочили и принялись собираться, что невозможно было не понять, что и они не горят желанием породниться с Сусловыми.
Девятова Кошкин застал у ворот, мечтательно глядящего вслед двум гимназисткам.
— Хороши… - поделился он. – Особенно блондиночка, да?
Кошкин же, не посчитав нужным ответить, тотчас набросился с расспросами:
— Как убили? Когда?.. Там ведь полиция у каждого дома расставлена!
— Да тихо-тихо, Степан Егорыч, не горячись, не убили его. В смысле, не подтвержденная пока информация. Мне стража тамошняя часа три назад телеграфировала, что в доме Раскатовой начался какой-то хипеш, вроде как там стреляли… а два часа назад и Рейнер сообщил телеграммою – мол, у него заявление есть, касающееся Гриневского.
Кошкин выслушал его хмуро:
— Так что ты ересь-то всякую пишешь! Я ведь как ужаленный из дома выскочил!
— Ну вот, а если б я подробно все расписал, ты бы выскочил? А я и так здесь уже больше часа порог обиваю... И, потом, я рассудил, что, ежели юной прелестнице удалось украсть твое сердце, то столь короткое знакомство еще больше разожжет твой интерес, а ежели нет… то надобно мне спасать товарища. Они хоть к столу-то успели позвать?
— Не успели по твоей милости, - буркнул Кошкин.
— А вот это жаль… за это прости, Степан Егорыч – от души прости.
Кошкину нелегко было признаваться, но Девятов и впрямь спас его …
Меж тем, матушка и Варя, которых Кошкин опередил в прихожей, уже оделись и вышли к экипажу. Не теряя больше времени, казенная карета тронулась.
К тому же после объяснения Девятова Кошкин несколько успокоился: стреляли – это не убили. Может, Гриневский как раз и стрелял, может, он и есть тот, кого они ищут. Но почему в доме Раскатовой?.. Нельзя было вчера покидать Горки, как чувствовал он! Ежели она не убийца, а жертва, виноват в ее смерти будет только Кошкин…
— Стёп, женись на ней, а?
— Чего?.. – погруженный в свои мысли, он не сразу понял вопрос Вари.
— На Дашеньке. Я б ее сестрицей называла, платья бы свои подарила. Она ведь там не выживет. Генеральша эта... да она ведь хуже, чем Кабаниха у Островского!
Кошкин не ответил – просто не знал, что сказать, а матушка мягко, но вполне однозначно велела:
— Помолчала б ты, Варюша. Братец твой и сам разберется.
По лицу матушки, однако, невозможно было понять, что она обо всем этом думает – хотя Кошкин, жадно вглядываясь в ее глаза, и пытался. Как ему вести себя с этой невестой? Стоит ли искать следующей встречи? Он бы прямо спросил у матери, но пока что ему мешало присутствие Девятова.
* * *
