Книги
Голос матери эхом отдается в ушах:
«Хорошо погуляли?» - насмешка, никак иначе.
Я вздрагиваю и роняю кружку. Сердце в груди сжимается, чувствует надвигающуюся катастрофу. Еще чуть-чуть и все вокруг взорвется, раздерет эту ночь в клочья, и я ничего не смогу сделать. Поглощенный желанием напиться, я не заметил силуэт в окне и упустил шанс на спасение. Уж лучше обратно на кладбище к могильникам, чем мама.
- Отлично, мам, - отвечаю я, силясь сохранить спокойствие. Что ни скажи, результат будет один. Я пытаюсь морально подготовиться, но мысли путаются, и по телу пробегает дрожь. Не хочу снова выслушивать это. Не могу. Только не сейчас.
- Очень рада, - медленно произносит она. – Я смотрю, это не дешево нам обошлось.
Высокий напряженный голос режет слух. Голова отзывается тяжелой болью. От жажды мутится сознание. Я оглядываю пол, но в темноте ничего не вижу. Кружка пропала без следа.
- Включи, пожалуйста, свет. Я потерял свою газовку.
- Газовку потерял? – с поддельным сочувствием говорит мама. Силуэт вырастает в окне. Внутри все холодеет, я сглатываю и инстинктивно отступаю на шаг. - И что же еще ты потерял?
Я несколько раз моргаю, вглядываясь в темноту, и подбираю одеяло, готовясь в случае чего бежать. Да вот только куда мне бежать? Не на улицу же. Из одежды на мне нет даже трусов. А на двери нашей с братом комнаты нет замка. Если мама захочет меня достать, она меня достанет.
- Все потерял, прости, мам. Мне очень-очень стыдно. Включи, пожалуйста, свет. Мне, правда, надо.
- Тебе надо. Конечно, надо! – всплеснув руками, взвизгивает она. – Консервы тебе тоже воровать было очень надо, да?
- Я не воровал, они общие.
- Ты сначала заработай хоть одну банку, прежде чем говорить, что они общие!
- Я получаю стипендию.
- Но что-то на тебя ее не хватает. Привык жрать в два горла, а стипендию приносишь только одну. И что-то я не помню, чтобы ты положил в МОИ запасы хоть одну банку! Урод.
Произнесенное мамой слово ранит больнее, чем могильник. Я не впервые его слышу, но сердце каждый раз разрывается. На глаза наворачиваются слезы, и я поспешно стираю их, как следы позора, страшного свидетельства моего стремительного падения в детство.
- Но я же не виноват в этом.
- А ты, мой мальчик, вообще ни в чем не виноват. Все, что вокруг тебя творится, само собой происходит. И запасы мои сами ноги сделали, да?
- Нет, но я верну…
- Не надо, не трудись. Зачем тебе что-то отдавать? Лучше забери! – она шарит руками по столу и принимается бросать в меня все подряд. – Все забери!
Я поворачиваюсь к ней правой стороной, стараясь защитить рану на плече. Разные предметы, к счастью, не очень большие ударяются об одеяло и падают на пол, бодро позвякивая.
- Газовку тебе надо? – орет мама. – На! Подавись!
Маленькая коробочка на мгновение мелькает в свете окна, пролетает мимо меня и приземляется за спиной. Я опускаюсь на колени и лихорадочно прощупываю пол рукой, отбрасывая в сторону рассыпанные вокруг столовые приборы. Повезло, что на столе оказались только они.
Пол скрипит под ногами матери. Я оборачиваюсь и замираю, вцепившись рукой в одеяло. Она нависает надо мной, заслонив пробивающийся в окно лунный свет.
- Что? И эту потерял?
- Мам, пожалуйста, я не хочу сейчас ругаться. Я устал.
Слезы катятся по щекам. Я жалобно всхлипываю, словно беззащитный маленький ребенок. Так же я себя и чувствую. Желание протянуть к ней руки и попросить чертовой защиты почти невыносимо. Это же мама. Моя мама. Почему она меня ненавидит?
Под руку, наконец-то, попадается газовка. Я хватаю ее и щелкаю. Синий огонек освещает разгневанное лицо матери.
- О, прости, - язвит она. – Наш бедный мальчик устал слоняться черти где и тратить наши с трудом заработанные банки. Я, наверное, должна тебя пожалеть?
Она срывает с себя сшитый из тряпья фартук и со всей силы бьет по руке. Синий огонек гаснет.
- Что, нравится терять вещи и получать новые бесплатно? Так вот, не всегда так будет. Еще чуть-чуть и тебе исполнится четырнадцать. И ты вылетишь отсюда быстрее, чем успеешь еще хоть что-то украсть! Это пока еще мой дом! И все, что здесь есть – мое! Тебе понятно?
Она бьет еще раз и еще. Газовка выскальзывает из пальцев. Фартук попадает по раненному плечу. Я с трудом давлю крик боли, но сдавленных рыданий подавить не могу. Они вырываются из легких сами собой. Я пытаюсь замаскировать их кашлем, но ничего не выходит. Крупные слезы потоком льются из глаз, сколько бы я их ни вытирал. И мне не остается ничего другого, кроме как прикрыть голову рукой и терпеть.
- Ты понял или нет? – кричит мать, обрушивая на меня удар за ударом. – Понял, сучонок? Тварь! Маленький ублюдок. Чертов урод! Ненавижу!
Она отбрасывает в сторону фартук и бьет кулаком. Попадает по плечу. Повязка моментально мокнет, и горячая кровь течет на одеяло.
- Я все понял, – захлебываясь рыданиями, говорю я. – Прости меня, мам, мне стыдно и ужасно жаль. – Я хватаюсь за ее руку и с дуру пытаюсь поцеловать. - Пожалуйста, перестань. Мне больно... Клянусь, я больше никогда ничего такого не сделаю.
- Что мне твои клятвы? Сколько раз ты обещал?
Она хватает меня за волосы и отталкивает. Я падаю и подтягиваю ноги к груди, молясь, чтобы все скорее закончилось. Сдавленные рыдания все еще вырываются из груди, и я оставляю всякие попытки бороться с ними.
Она присаживается на корточки, хватает меня за плечи и с силой встряхивает. Я вою от боли и ужаса, такого жуткого, какого никогда не испытывал прежде. Вранье, так заканчивается почти каждый скандал. И каждый раз нестерпимо страшно. Только в этот раз еще и адски больно. Я думаю… надеюсь, что потеряю сознание, но не могу.
- Когда ты уже перестанешь отравлять мне жизнь? – спрашивает мама.
Кухня кружится. Я ничего не вижу, но чувствую, как вращается вселенная, все больше набирая скорость. Звезды загораются пред глазами и гаснут. Загораются и гаснут, и вертятся, вертятся, вертятся… И вдруг зеленая вспышка обжигает радужку. Проявляются очертания кухни, и словно из трубы до меня доносится голос отца.
- Ради Богов Пандоры, Рита, оставь его!
Мама совсем расклеилась и тоже рыдает в голос. Дурацкое чувство вины обжигает сердце. Я с трудом сглатываю образовавшийся в горле ком.
- Почему все так, Ричард? – спрашивает она отца. – У нас должна была родиться прекрасная девочка…
- Хватит, - строго говорит он и уводит ее прочь из кухни.
Зеленый свет в подвесной газовой лампе слабо подрагивает. Я лежу на полу и гипнотизирую взглядом валяющуюся под буфетом синюю газовку.
Дверь ванной хлопает. Мама в ярости выкрикивает ругательства. Через минуту в кухне появляется мокрый и взъерошенный Саймон, также завернутый в одеяло.
- Виктор! – он подлетает ко мне, осторожно приподнимает и плотнее укутывает в одеяло. – Избила тебя?
Я всхлипываю и киваю, утыкаюсь носом в его плечо.
- Рану надо перевязать, - говорит он, дотронувшись до окровавленной повязки. – Зачем ты вообще сюда пошел?
- Вода, - еле выдавливаю я из себя.
- Черт, прости! Совсем забыл. Потерпи, я только отведу тебя наверх.
- Нет, сейчас! – истерично вскрикиваю я. – Дай же мне эту чертову воду!
Я выпил с полведра воды, но лучше мне не стало. Глаза слипаются, руки дрожат, а рана ноет, исторгая из себя все новые капли вязкой крови. Но самое страшное ушло в недалекое прошлое, забрав остатки сил, и все прочие неудобства меня совсем не беспокоят. Уютно устроившись на плече брата, я расслабляюсь и собираюсь уснуть.
- Рано отключаться, - говорит он, мягко отталкивая меня. – Здесь ты спать не будешь. И надо еще повязку сменить.
- Не хочу, - протестую я, - давай завтра.
- Поднимайся.
- Не могу! - слезы опять наворачиваются на глаза. – Нет больше сил.
