Книги
Кира
Он привозит меня к себе.
Пятнадцатый этаж и лифт едет слишком медленно.
Зеркало.
Стас разворачивает меня к нему и приказывает смотреть. Проводит рукой от шеи до груди, обхватывает.
И моя грудь хорошо умещается в его ладони.
– Я хочу тебя, – его губы обжигают шею, прикусывают, вызывая стон.
И я вижу, как горят в отражении мои глаза. Мне нравится за нами наблюдать, следить за его руками, что скользят по мне, исследует.
Лифт останавливается вовремя.
Меня подхватывают на руки, заставляя обнять ногами талию. И пока несут по коридору, я сражаюсь с мелкими пуговицами рубашки и бабочкой, которая каким-то образом до сих пор не потерялась.
Я жадно целую, запуская пальцы в уже совсем растрепанные мной волосы.
Мне нравятся его волосы, крепкие мышцы, что перекатываются под моими пальцами, лёгкая небритость, от которой краснеет кожа, запах парфюма и его личный, от которого окончательно сносит крышу.
Мне нравится в нём всё.
Я хочу его, хочу почувствовать на себе, в себе.
– Стас?!
Изумление, неверие, ужас.
Шок.
В женском голосе, что раздаётся за моей спиной, слышится это всё сразу и со всеми возможными оттенками и вариациями.
От которых Стас, вздрагивая, останавливается, и, перестав целоваться, мы секунду смотрим друг на друга, после чего меня ставят на пол. Придерживают, когда на высоких каблуках я покачиваюсь.
Нельзя так резко возвращать в реальность.
– Привет, мама. Что ты здесь делаешь?
У Стаса странный голос: без удивления, без радости, без досады, без эмоций.
Каких-либо.
И я оборачиваюсь, из любопытства, потому что, видимо, не только у меня отличные отношения с роднёй.
Интеллигенция в шестом поколении, как минимум, — вот лучшее описание матери Стаса, которое приходит в мою голову мгновенно. Элегантный наряд, изысканная причёска, осанка балерины и взгляд Цербера.
Или Ленина на буржуазию.
Будь у меня совесть, то я усовестилась и устыдилась бы немедля, ибо столь яростно, возмущённо и брезгливо на меня последний раз смотрела только Фроська, когда я подбросила ей в тарелку пиявок.
В шесть лет это было довольно забавно.
Однако сейчас за отсутствием совести, стыда и приличия я только усмехаюсь, окидываю мамочку оценивающим взглядом прожжённой проститутки и, встав на носочки, прикусываю Стаса за мочку уха, чтобы томно, но деловито и разборчиво для всех присутствующих прошептать:
– Милый, ещё на неё мы не договаривались. Групповуха, если чё, по двойному тарифу. Придется доплатить.
Стас
– Милый, ещё на неё мы не договаривались. Групповуха, если чё, по двойному тарифу. Придется доплатить.
Шёпот Киры опаляет кожу, щекочет и возбуждает.
Возбуждает желание убить.
Медленно и с особой жестокостью.
С-стерва.
Впрочем, рассмеяться, как бы ни парадоксально это звучало, тоже хочется, особенно глядя на изумлённое, почти шокированное лицо Изабеллы Альбертовны.
Нечасто такое доводится увидеть.
– Дорогая, ну что ты, всё как обычно, – я ухмыляюсь скабрезно, шлепаю по упругой заднице. – Только ты, я и твои любимые игрушки. Можешь пока пойти… достать.
В квартиру я её вталкиваю торопливо, только эта зараза всё равно успевает сказать, спросить самым невинным и заботливым тоном:
– А любимую плётку для тебя тоже достать? И ещё про.…
Окончание, к счастью, уже не слышно.
Дверь перед её носом закрывается раньше, чем мама шокируется окончательно, а я скриплю зубами, разворачиваюсь к Изабелле Альбертовне, выражение лица которой неописуемо. Степень моего морального падения в её глазах достигла бездны.
Ну да.
Распущенных девиц в вульгарных нарядах, с растрепанными волосами и засосами на шее я домой ещё не приводил. Впрочем, несравненная Изабелла Альбертовна до моего холостяцкого жилища тоже ещё не доходила, предпочитала вызывать на аудиенцию к себе.
– Что случилось, мама? – я спрашиваю устало и, срывая с шеи доставшую за вечер бабочку, приваливаюсь спиной к двери.
За которой Кира.
И её обещание лучшего секса, что сейчас, кажется, медным тазом накроется.
– Надеюсь, она хотя бы не заразная, – матушка, помолчав, молвит холодно, морщится выразительно. – Я была лучшего о тебе мнения, сын. Ты меня весьма огорчил. Оказывается, мы с твоим покойным отцом так и не смогли привить тебе чувство прекрасного, воспитать…
– Мам, – я обрываю её досадливо, – не начинай. Ты зачем приехала?
Она кидает острый взгляд и обиженно поджимает губы.
Чёрт.
Что стоило промолчать?
Теперь будет минимум часовая лекция о худшем сыне на свете, в которого было столько вложено и всё впустую.
Ничьи ожидания я не оправдал.
По стопам отца в науку и физику не пошёл, чаянья матери на славу Листа и Шопена угробил, а под конец поступил вопреки всем на архитектурный. Занимаюсь теперь непонятно чем, разъезжая почему-то по стройкам и общаясь с какими-то люмпенами, что только пьют и выражаются хуже сапожников и портовых грузчиков вместе взятых.
Вот только… мать меня удивляет.
И вместо отрепетированной годами речи она вздыхает, дёргает уголком губ, что для неё признак высшего волнения:
– Элиза пропала.
– Опять?
Я хмурюсь, подаюсь к матери.
Проклятье.
Стоило догадаться самому.
Не забывать, пусть последние два месяц и прошли спокойно, дали надежду на лучшее. На то, что Лизка – или, как упрямо её величает наша матушка, Элиза – образумилась. Пришла в себя после смерти отца в день её рождения, когда она нашла его мёртвым в кабинете.
Тромб оторвался внезапно.
И месяц после мы боялись оставить Лизку одну, переживали её истерики, слёзы, нервный смех, что оборвались враз. Закончились в одно утро, когда она спустилась к завтраку непрошибаемо спокойной, ярко-накрашенной и пошло одетой. Объявила, что теперь взрослая и мы ей не указ.
Конечно.
Взрослые ведь забивают на учебу и экзамены. Торчат в клубах и квартирах друзей, которые больше напоминают притоны. Не ночуют дома сутками и встречаются с теми, от кого следует держаться подальше даже на мой демократичный взгляд. Все эти полгода я с завидным постоянством ищу её по всему городу, поднимаю на уши знакомых, вытаскиваю из клубов и воспитательные беседы провожу.
– Стас, на этот раз всё серьёзно! – мама восклицает, не сдерживаясь.
Смотрит с укором.
В прошлый раз тоже было серьёзно.
И позапрошлый.
И поза-поза… тоже.
Сколько раз я уже находил её в полубессознательном состоянии на протертом диване у очередных друзей где-то на окраине города?
Это всегда серьёзно.
Страшно, потому что, поднимаясь в очередной клоповник, прокуренный травой и заросший грязью, я никогда не знаю в каком состоянии найду Лизку.
Тоже обкуренной? Обколотой? Изнасилованной?
Живой?
Привезя её домой первый раз, я сказал матери, что надо идти к психологу, психиатру или какие там ещё мозгоправы существуют. Посадить Лизавету Ильиничну под домашний арест, а лучше отправить учиться в закрытую школу.
Чтобы даже связи с её нынешними дружками не было.
Особенно с её фриком, Вестом, прости господи, из-за разбитой рожи которого Лизка до сих пор отказывается разговаривать со мной.
Она вообще меня ненавидит.
Я ведь порчу ей жизнь.
– Стас, мне позвонила её подруга, Летта, час назад и… они все в клубе были. Элиза отошла до дамской комнаты и не вернулась, – голос матери срывается, дрожит непривычно. – Они её искать начали. Кто-то сказал, что она уехала с каким-то… Стас, найди её, пожалуйста.
Кира
У Стаса просторная квартира с панорамными окнами.
Кухня, прихожая, спальня за матовыми раздвижными дверями, ванная с джакузи, где и вдвоем свободно будет. Большой кабинет с несколькими столами, какими-то чертежами и кучей разбросанных бумаг.
И без спроса нехорошо.
Но, с другой стороны, по шкафам я не роюсь, а заходить он ведь не запрещал, да?
Тем более, я только в кабинет.
