Книги
Кира
Галерея, конечно, закрыта и на сигнализации, но… это мелочи, которые меня совсем не останавливают.
Десять минут, и мы оказываемся внутри.
– Что мы здесь делаем? – Стас спрашивает с любопытством, крутит головой.
Я тоже осматриваюсь.
Хотя ничего со вчерашнего дня не изменилось.
Огромный ангар, светло-серые перегородки, не доходящие до крыши, с массивными рамами и картинами. Много стекла, мелких ламп на проводах, перекладин и железа под потолком, много унылого белого цвета и глянцевого пола.
Модно, стильно, современно.
Тошно.
– Красиво? – я спрашиваю, склонив голову на бок.
Стас же оглядывается, морщится недовольно, и свой вопрос он повторяет:
– Что мы здесь делаем?
– Любуемся, – я иду между перегородками, в дальний угол, и каблуки, вбивая каждый удар в пульсирующие виски, звонко перестукивают.
Идёт следом Стас.
Останавливается за моей спиной у закрытой мешковиной картины.
– Нравится? – тяжёлую ткань я сдёргиваю и на него, оглядываясь, смотрю.
Мне интересна его реакция.
Но ответить даже себе почему назвала именно этот адрес и привела его сюда, я не могу. Пинакотека, как любил величать Артурчик сию галерею, сама вспомнилась первой, когда Стас спросил куда мы едем и когда я поняла, что понятия не имею, куда. Не знаю, чем собралась его удивлять.
– Мило, – Стас говорит равнодушно, спрашивает, поворачиваясь ко мне. – Твоя работа?
На милой картине размашисто изображены чайки, корабли с мачтами, вода и небо.
Ничего особенного.
Только критики и искусствоведы сошлись во мнении, что картина поражает своей глубиной при видимой простоте, потрясает насыщенностью, текстурой и техникой, от которых нельзя оторвать взгляд.
– Артурчика, моего любовника, – я отвечаю, глядя ему в глаза, и, отойдя на пару шагов, срываю мешковину со второй, рядом находящейся, картины, – а это моя.
Точно такая же.
Плагиат, украденная идея подающего надежды художника, наглое воровство красок, что смешивались по особому рецепту.
Нелепое подражание...
Тексты утренних заголовков ещё стоят перед моими глазами.
– Кто у кого?
На картину Стас глядит мельком, усмехается как-то недобро, впивается снова взглядом в моё лицо.
– Я у него или он у меня. Для тебя это существенно?
– Нет.
– Отлично, – я улыбаюсь.
Достаю из пакета баллончики с аэрозольной краской.
Просьбе остановиться около закрытого маленького магазинчика с вывеской на иврите Стас удивился и ещё больше удивился, когда мне открыли и пустили.
Дали.
– Поможешь? – краску я встряхиваю.
Предлагаю радушно.
– Ты совсем без тормозов? – Стас смотрит странно.
Ошеломлённо, но с восхищением на самом дне глаз. И он не мешает, когда я нажимаю и всю мазню Артурчика по диагонали рассекает голубая линия.
Люблю голубой цвет.
– А что, не заметно? – я усмехаюсь криво и жёлтый беру.
Тоже неплохой, цвет солнца и подсолнухов.
Любимый Ван Гога.
– Заметно, – он хмыкает.
Закатывает неожиданно рукава рубашки, берёт зелёный и яркости картине, перечёркивая корабль, добавляет.
Предупреждает меня чинно:
– Сидеть вместе будем.
Мы переглядываемся, и первый раз за этот бесконечный день я улыбаюсь искренне.
Я не ошиблась в своём выборе.
Кажется, впервые в жизни не ошиблась.
Стас
Она всё же ненормальная, сумасшедшая и заразительная в этой своей ненормальности.
Что я творю?
Порчу чужую работу, разукрашиваю, не думаю о последствиях.
И чёрт бы всё побрал, но мне это нравится. Забивается на законы, что правовые, что моральные. Первый раз за долгое время я словно дышу полной грудью, живу и только за это уже можно сказать Кире Вальц спасибо.
Она вышла из чаши фонтана, подобно Венере из пены морской, ослепила своей красотой, разбила вдребезги все нравственные устои.
Здравомыслие.
И реальность с её правилами и нормами вернётся завтра, я не забуду позвонить Грановскому, чтобы он тихо уладил все проблемы с галереей. Утром я распрощаюсь с Кирой Вальц навсегда, вернусь к своей привычной нормальной жизни, улечу вечером в Копенгаген.
Завтра.
А сегодня я соглашусь на все безумия и получу её без остатка.
Кира
– Идеально, – я отхожу на пару метров и придирчивым взглядом окидываю результат нашей работы.
Абстракционизм в чистом виде.
Почти ташизм.
И сегодня я готова признать, что это даже красиво и тоже завораживает.
Стыдно за испорченные пейзажи и год бессонных ночей?
Нет.
И ответственности я не боюсь.
Я лишь жалею, что не увижу лица Артурчика, когда он узнает о столь кошмарном акте вандализма.
– Тебе совсем не жалко? – Стас смотрит на меня внимательно.
Подходит, берет за подбородок, заставляя посмотреть в глаза.
Что ты пытаешься там увидеть, хороший мальчик Стас?
Ищешь раскаяние и сожаление?
Так у меня их нет, ни капли.
– Нет.
– Свой труд обычно жаль уничтожать, – он говорит тихо.
Скользит пальцем по моим губам, очерчивает их, заставляет приоткрыть.
Какой умный…
– Мне нет, – я ухмыляюсь, мотаю головой и, встав на носочки, сама закрываю ему рот поцелуем.
Надоел.
И не надо спрашивать о жалости.
Я никогда и ни о чём не жалею.
У него жесткие губы, сухие, и я провожу по ним языком, заставляю раскрыть. Запускаю руки под рубашку, выдёргиваю её из брюк, чувствую, как его ладони скользят по оголенной спине, опускаются ниже.
И надо, пока ещё можно, остановиться.
Камеры.
Тут есть камеры, о которых не стоит забывать. Роль порнозвезды – перебор даже для меня, поэтому от очередного настойчивого поцелуя я уворачиваюсь.
Дёргаю его за расстёгнутую полу рубашки, тяну к выходу.
– Поехали отсюда.
– А…
Стас оглядывается на разбросанные баллончики с краской.
– Плевать.
Мне ничего не будет за это всё.
Ташизм (фр. Tachisme, от Tache — пятно) — течение в западноевропейском абстракционизме 1940—1960-х годов. Представляет собой живопись пятнами, которые не воссоздают образов реальности, а выражают бессознательную активность художника. Мазки, линии и пятна в ташизме наносятся на холст быстрыми движениями руки без заранее обдуманного плана.
