Книги
Есть дни, которые не задаются с самого утра.
С самого раннего утра, которое начинается в шесть и ознаменовывается поисками моих джинсов.
Любимых.
С дранными коленками.
– Лёнь, ну я точно клала их на стул, – застёгивая на ходу часы, я залетаю в столовую, что с кухней, как и полагается, соединена.
– Так куда тогда, по-твоему, они могли деться? – не отрываясь от планшета и потягивая кофе, бормочет мой любимый и чуткий парень. – Ты ведь не думаешь, что их взял я, Дань.
– Не думаю, – я скриплю зубами, но смотреть на меня всё равно не спешат, новости рынка куда интереснее. – Но где они тогда?
– Мне-то откуда знать. Ты вообще уверена, что кинула их на стул? – Лёнька морщится. – Слушай, не морочь голову глупостями. Ты сама постоянно бросаешь свои вещи где ни попадя, Зинаида Андреевна вечно жалуется. Кстати, может она их и прибрала.
На меня таки поднимают голову и смотрят почти с претензией.
Прекрасно.
Приехали.
Как я могла не сообразить?!
– Зинаида Андреевна, где мои джинсы? – мой вопрос не задаётся, а орётся.
И на террасу с кадками и горшками цветов я врываюсь почти фурией, а Фрекен Бок местного пошива поднимает голову и опускает руку с пульверизатором.
– Дарья, крик не красит человека, – её тонкие губы разъезжаются в сухой улыбке, а застывшие глаза строго смотрят на меня поверх очков. – Говори спокойно.
Конечно.
Главное – это спокойствие, только спокойствие и ещё раз спокойствие.
Нам, истеричкам, постоянно об этом надо мягко и с налётом укоризны напоминать. И да, я точно истеричка и неуравновешенная личность. За неделю жизни в этом доме я это осознала, поняла и приняла.
Действительно, кто я ещё, если завожусь непонятно с чего, ору на пустом месте, требую какие-то глупости и – самое важное! – не понимаю своего счастья от наличия в моей жизни Зинаиды Андреевны, которая всегда сохраняет нордическое спокойствие и разговаривает подчёркнуто вежливым менторским тоном.
– Зинаида Андреевна, вы мои джинсы не брали? – повторяю я, как и безукоризненно вежливо попросили, спокойно.
– Ту кошмарную половую тряпку, которую ты всё ещё не удосужилась выкинуть?
– Её самую, – я улыбаюсь.
Мило, но, кажется, получается иезуитски.
В духе Лаврова.
– Я отдала их в химчистку, – невозмутимо сообщает Фрекен Бок и непробиваемым броненосцем плывет к папоротникам. – Ты ведь совершенно не умеешь носить вещи аккуратно, Дарья.
Су… суперская домработница.
Всем советую.
Даже адрес дам и объявления в надежде, что такое сокровище кто-нибудь да с руками оторвёт, расклею.
– Лёнь, мы ж договаривались, что мои вещи она не трогает! – я влетаю обратно в столовую, где Леонид Аркадьевич уже отставляет пустую чашку.
Точнее демитассе.
Называть её чашкой – нельзя, и уж тем более расстрельно обзывать демитассе кружкой. Зинаида Андреевна чутко за сим следит, и поправлять меня терпеливо и хладнокровно она не устаёт.
– Дань, заканчивай, – Лёнька снисходительно усмехается и, чуть сдвигая узел галстука, подходит ко мне. – Ты чего как маленькая, а? Мои вещи не трогать, своё стираю сама, утюжу сама, прибираю сама, кружку помою сама, кровать заправлю сама. Сама-сама-сама. Радуйся. Многие мечтают перевалить домашнюю рутину на кого-то другого, а ты ещё и возмущаешься.
Меня чмокают в щеку и уходят.
И, глядя перед собой в пустоту, я слушаю, как хлопает входная дверь.
***
Не с той ноги день начинается, видимо, не только у меня, поскольку Лавров вместо приветствия отвечает хмурым взглядом и заверением, что утро добрым не бывает.
И, подтверждая собственные слова, он не может застегнуть запонки.
Чертыхается.
– Помочь?
Вместо ответа Кирилл Александрович выразительно сверкает глазами, и я уже жалею, что предложила, когда он протягивает и руку, и запонки.
– Ненавижу этот официоз, – Лавров выговаривает ворчливо.
Недовольно.
Сверлит меня взглядом, пока я споро вдеваю, как кривится Лёнька, статусное явление. На нём я, кстати, запонки застёгивать и научилась. И разбираться в них тоже, поэтому смело могу похвалить Красавчика за вкус и разборчивость.
Запонки у него шикарные.
– А зачем вам сегодня официоз? – я, отпуская его правую руку, решительно командую. – Вторую конечность.
– Я сегодня на конференции выступаю.
– Поздравляю, – закрутив вторую, я улыбаюсь.
Отступаю поспешно, поскольку с парфюмом некоторые, кажется, сегодня переборщили, и я его чувствую, воспринимаю слишком остро.
Как-то… неправильно.
– Спасибо, – Лавров хмыкает скептически, смотрит пристально.
Нервирует.
– Да всегда пожалуйста, – я хмыкаю в ответ и взгляд не выдержав отвожу первой. – Пойду… кофе сварю.
Он кивает, а я ретируюсь.
И кофе – уже по оформившемуся правилу – варю, настояв, что так вкусней, в джезве, а Кирилл Александрович, насмешливо согласившись, ждёт и курит, забираясь на подоконник и что-нибудь рассказывая.
Вот только не сегодня.
Сегодня эта почти двухнедельная почти традиция нарушается, когда, снимая джезву первый раз, я слышу, как тихо закрывается дверь.
Кирилл Александрович уходит по-английски, и от этого внезапно становится обидно.
И готовый кофе я выливаю в раковину.
Одной пить не хочется.
***
Суслики молчаливы.
Спокойны.
И я в третий раз, как заполошная мамаша, проверяю температуру и спрашиваю: ничего ли у них не болит, не хотят ли они погулять или разнести квартиру, играя в войнушку или индейцев. Сегодня я даже не против побыть вождём краснокожих, а потом получить очередную выволочку от Кирилла Александровича.
Но… суслики не хотят.
Ни погрома, ни гуляний, ни-че-го.
И у них ничего не болит, и лбы суслики послушно подставляют, даже не фыркают, что есть градусники, а примитивно мерить губами – это дилетантство. Они вообще ни на что не возражают, не бурчат и не спрашивают.
Они сидят в обнимку в гостиной и смотрят «В мире животных».
Про сафари.
Не шумят, когда я переключаю на футбол, который они тоже согласны смотреть, как и магазин на диване, прогноз погоды, мелодраму, криминальную хронику.
Последнюю я сама поспешно выключаю.
И плазму, не выдержав поразительного послушания в нашей Швамбрании, я демонстративно заслоняю, упираю руки в боки, спрашиваю проникновенно:
– Что за тихий бунт на корабле, монстры?
– Ничего, – они отвечают хором.
Вяло.
И желание ещё раз проверить температуру у меня возникает само, и вопрос чего болит я усилием воли задвигаю подальше.
Задаю другой:
– Тогда что происходит?
Суслики вздыхают и переглядываются, чтобы снова вздохнуть и также хором ответить:
– Ничего.
И их механическое «ничего» меня добивает.
Хватит, в душу лезть и пытаться выяснить это самое «ничего» я не собираюсь, пусть Лавров выясняет, его племянники, но и страдать весь день тоже не выход.
Обойдутся.
Я за кипишь и веселье, поэтому, упав между ними на диван и сложив руки на груди, я мрачно возвещаю:
– Отлично, раз у всех сегодня «ничего», то поход в «Град» отменяется. Будем сидеть и страдать. Разрешаю даже рыдать навзрыд, только дайте я спасательный жилет надену и лодку куплю.
Информацию они переваривают с минуту, а потом Ян пихает меня в бок и недоверчиво переспрашивает:
– Ты хотела повести нас в «Град»?
– Ага.
Врать не краснея я научилась давно, посему на заискрившийся в глазах восторг я отвечаю кристально честным взглядом.
– А Кирилл не будет против? – Яна хмурится, но глаза у неё тоже загораются.
Про «ФантазиюГрад» они невзначай – чисто случайно по сто раз на дню – жужжали уже дня три, намекали, что бедных детей, туда ещё не водили.
Вот Ми-и-ишу водили, а их не-е-ет.
– Не будет, мы ему напишем, – я фыркаю и телефон достаю, – и позовем с собой Эля.
Я им подмигиваю, а суслики переглядываются и улыбаются довольно.
Предвкушающе.
