– Чёрт… – Кирилл Александрович вздрагивает и отшатывается. – Штерн…
– Что?!
Его возмущением я не проникаюсь, а на округлившиеся глаза только пренебрежительно фыркаю. Тоже отшатываюсь, когда руку ко мне он протягивает, но пальцами по моей щеке Лавров провести всё ж успевает.
– Это что, сметана? – он принюхивается, смотрит подозрительно на банку в моих руках, которую я запоздало прячу за спину.
– Я куплю новую, – я заверяю его клятвенно, и в ванную, не обращая внимания на ошарашенно вытянувшееся лицо любимого бывшего педагога, протискиваюсь.
Домазываю натуральную маску пред зеркалом.
Всё-таки не следовало вчера поддаваться на уговоры Женьки и загорать, пока остальные просыпались и вещи паковали.
Ибо, загорая, мы с ней уснули и благополучно сгорели. Точнее сгорела неплохо я, у Женьки кожа смуглая.
– Дарья Владимировна, а ты в курсе, что есть крема?
Позади разносится растеряно.
И Лавров продолжает маячить в дверях ванной, наблюдает за мной, и, глядя на него в зеркало, я снисходительно просвещаю:
– Да будет вам известно, Кирилл Александрович, что сметана есть лучшее средство, натурпродукт, экологически чистый, полезный, питательный… – я рекламирую вдохновенно, выдыхаюсь на последней характеристике.
А потому, меняя тему, возмущаюсь.
Наигранно:
– В общем, вам жалко, что ли?
– Не жалко, – Лавров буркает как-то потеряно, проводит ладонью по затылку.
Не удерживается от очередного вопроса:
– А дома ты намазаться не могла?
– Не-а, – я щедро размазываю остатки сметаны по подбородку и лбу, делюсь стратегическими планами на будущее. – От меня парень тогда сбежит, а я, Кирилл Александрович, может планирую ещё замуж за него выйти.
Предложение же уже было…
И не туда мысли, Дарья Владимировна.
Уж лучше торжественно вручить пустую банку Лаврову, одарить обворожительной улыбкой и понаблюдать злорадно, как он кривится.
Сторонится, пропуская меня в коридор.
Лёнька вчера вечером также кривился, отшатнулся испуганно, когда увидел, что сметану у него дома я извела. Нет, ну правда, сметана мне нравится куда больше, чем крема.
И это забавней.
Посмотреть на реакцию Лаврова тоже было забавно, поэтому удержаться, когда нашла в холодильнике почти просроченную банку, я не смогла, отложила на чуть позже завтрак для монстров, что всё равно ещё спят.
Поставила кофе.
Джезву на который я купила сама, водрузила на стол, оповестила Лаврова, что без варёного кофе я жить отказываюсь.
– Да ты коварная личность, Дарья Владимировна, – он хмыкает скептически.
Идёт за мной на кухню.
– Конечно, – сие я подтверждаю с ещё более очаровательной улыбкой, от которой Красавчика знатно передёргивает, – маски только после свадьбы. И вам, кстати, на работу пора, Кирилл Александрович…
***
Димка звонит, когда я кладу себе подушку на лицо и издаю мученический вопль. Дети – это чудовища, монстры в ангельском обличье, любопытные исчадья ада, которые имеют тысячу и один каверзный вопрос.
Да меня на экзаменах не валили так, как суслики, прибежавшие от телевизора.
Сегодня что, международный день вопросов?!
Почему-почему-почему…
– Дань? – брат удивляется, поскольку вместо приветствия у меня вырывается страдальческий и протяжный стон.
Ещё вой.
На одной длинной ноте.
– Вот ты знаешь, почему глаза можно заморозить только при очень низкой температуре? – я машинально повторяю последний вопрос Яны.
Повторяю, осознаю и, медленно убрав подушку с лица, а телефон от уха, подозрительно смотрю на нетерпеливо прыгающего около дивана суслика.
– Так почему? – Яна глядит требовательно.
А Дим – братец, чтоб его, заботливый – ей вторит:
– Данька, твои интересы меня, как твоего старшего брата, настораживают и волнуют. Ты точно прошла психиатра в этом году? Или опять подмахнули по знакомству?
Димка беспокоится наигранно.
Только я его не слушаю.
Я вкрадчиво интересуюсь у Яны:
– Монстры, вы чего там смотрите?!
– Дискавери! – радостно вопит Ян, вприпрыжку забегая на кухню и плюхаясь рядом. – Там про человека рассказывают, глаза и кра-крик-консерву, в общем. Даша, а вот глаза же у нас влажные, да?
Глаза, оттягивая нижние веки, он мне наглядно показывает.
– Да.
– Вот, значит, в них вода, – суслик подытоживает с умным видом, говорит важно. – А чего они тогда не замерзают на холоде? Вода ж замерзает…
Димка, слыша сусликов, хрюкает.
Ржёт откровенно.
– Данька, я тоже требую и жду ответа, – строгим голосом, подражая па, вопрошает он, но конец фразы смазывается очередным приступом громкого хохота. – Почему глаза человечьи не замерзают, Дарья Владимировна?
Га-а-ад.
– Ну… – я тяну задумчиво.
Пытаюсь, хаотично перебирая варианты и обрывки знаний, вспомнить, не замечать сусликов, что смотрят вопросительно и требовательно.
Ожидающе.
А Димка вопросительно-требовательно и ожидающе слушает, и я отчётливо представляю, сколько мне будет припоминаться, если я сейчас не отвечу.
– Ну, потому… – я, осознавая, что ответ находиться не хочет, повторяю глубокомысленно, – что…
– Что? – Димыч коварен.
И я понимаю, что месть моя будет жестокой.
Многократной.
– Так почему? – монстры ему аккомпанируют просто идеально, взирают с максимальным любопытством на рожицах.
– Потому что в слёзной жидкости, кроме воды, есть ещё соль, – я сообщаю неуверенно и, не слыша возражений, продолжаю. – Солённая же вода не замерзает даже при низких температурах. Плюс в сосудистой оболочке много кровеносных сосудов, которые не дают замерзнуть.
Вот, всё.
Я, кажется, отделалась малой кровью.
Вот только… суслики моргают, синхронно и недоуменно, переглядываются, и я понимаю, что не-а, не отделалась.
Очередные вопросы уже готовы.
– Дим, давай я тебе перезвоню? – я спрашиваю с надеждой.
– Не-не, тут так интересно, что мы всей ординаторской слушаем. Не смей отключаться, Репейник!
– Димыч, ты… ты…
– Твой любимый старший брат, – он подсказывает самодовольно, говорит неразборчиво и не мне, чтоб после произнести уже слышно. – Тебе тут от Андрея привет.
– Ему тоже, – я отвечаю благодушно.
Планирую пожаловаться доброму и сострадательному другу братца на братца же, открываю рот, который закрыть приходится.
Выслушать сусликов.
– …а там ещё сказали, что людей замораживают, креконсерва… криоканса… – Яна склоняется, заглядывая мне в лицо, хмурится и сложное слово выговорить пытается.
Дёргает себя за косичку.
– Криоконсервация? – я догадываюсь тоскливо.
– Ага, – она охотно кивает
Забирается ко мне на колени, готовая слушать про незнакомое и непонятное.
Однако любопытное.
– Зачем людей замораживать?! – Ян, оплетая руками мою шею, виснет сбоку.
Тормошит.
Всё, суслики, сдаюсь.
Баста.
– Для потомков, – с протяжным вздохом я сваливаюсь под тяжестью двух монстров, откидываюсь на спинку дивана, – и чтоб вы спросили.
– Каких потомков?
И вдох, Дарья Владимировна, и выдох.
Вдох.
И на втором выдохе я улыбаюсь, поскольку нервная улыбка – это тоже вполне себе улыбка, сообщаю:
– В холодильнике есть Нутелла, в детской – бардак. Смекаете, суслики любознательные?
Смекают.
Ибо руки от моей шеи убираются демонстративно, сползается с моих колен, а две рожицы одинаково недовольно вытягиваются.
Переглядываются, обиженно надувая губы.
– Детей шантажировать нельзя.
– И переводить разговор тоже.
– Паста вся моя? – я, игнорируя жизненные девизы и лозунги, заламываю брови, задаю провокационный вопрос.
От которого суслики сопят.
Пыхтят, но жадность и любовь к шоколаду побеждает:
– Нет!!!
Топот убегающих ног с недавних пор, однозначно, лучшая музыка для моих ушей.
Всегда бы слушала.
Нервная улыбка становится довольной, и, прислушиваясь к шуму на втором этаже – спальня, детская и гостевая комната именно там, – я возвращаюсь к Димке, что всё ещё не отключился, выслушал всё.
Зачем-то.
– Чего тебе, предатель?