Глава 3
– Модест, я не могу тебе всё рассказать, – сказала Берта. – Сам понимаешь, помещение не подходящее. Но если ты мне веришь, то слушай внимательно. Пожалуйста, отпусти боль, если готов.
Я воспользовался объявленной благодарностью Раппопорта и этим же утром напросился к нему на встречу. Зная характер инспектора, говорил я коротко и по существу. Свидание с Бертой, чтобы прояснить ситуацию, а главное, сделать заявление от имени интерната. Пермякова никому из административного персонала правды не скажет. Мне тоже может не сказать, но обязательно послушает. Влияние не девушку у меня есть.
Я не верил в то, что говорил. После поступка Берты вообще засомневался, что хорошо знал её. Однако Раппопорт согласился. Рявкнул, как обычно, чтобы к отбою вернулся и согласовал пропуск на выход.
Заручившись поддержкой инспектора, я добился свидания с Пермяковой. И вот, в небольшом кабинете городского управления передо мной на стуле сидела красивая девушка. Барта обладала удивительным свойством. Её красота множилась, как только она оказывалась в опасности. Я вспомнил, как совсем недавно три десятка парней восхищённо смотрели на её лицо. При том, что девушка стояла топлес, готовая к голой дуэли.
Ситуация повторилась. Всё та же решительная красота. Однако теперь девушка под стражей. Вместе с нами в кабинете находились два милиционера. Не для охраны, а чтобы мы не болтали лишнего.
– Пожалуйста, отпусти боль, если готов, – повторила Берта.
– Я понял. Но это серьёзный шаг.
– Значит не готов, – усмехнулся девушка. – Значит, не веришь.
Берта повернулась к милиционеру, который был помоложе, и, осторожно коснувшись его руки, взволнованно произнесла.
– Мой брат, – она показала на меня, – послезавтра собирается принести тёплые вещи. Сами понимаете, скоро похолодает. Подскажите, пожалуйста, в имперском изоляторе для политзаключённых посылки принимают в первой или во второй половине дня?
– Я не могу так сразу ответить, – растерялся молодой.
– Тихо! Это что за разговоры?!
Второй милиционер, что был постарше, вовремя заметил оплошность.
– Всё. Свидание закончено.
Старший засуетился и от греха подальше попросил меня покинуть кабинет. Я не возражал, так как необходимую информацию уже получил. Берта сообщила, что через сутки её переведут в имперский изолятор для политзаключённых. Значит, статья у Пермяковой самая серьёзная, а не просто убийство. Девушка предложила мне решать, верю я ей или нет. Если верю, то… Пожалуйста, отпусти боль, если готов. Первые буквы образуют слово «побег». Берта просит нас с Талгатом устроить ей побег. И сделать это нужно до послезавтра. Так как из изолятора для политзаключённых никто никогда не сбегал.
У меня одни сутки на решение. Спасать подругу и тем самым, по сути, восстать против Императора. Или забыть слова о доверии и самоустраниться, сдав Берту властям. Что грозило для девушки минимум двадцатью годами каторги, а скорее всего казнью.
Мда. Я бы предпочёл каждый день до конца жизни проходить испытания Раппопорта, чем принять решение по Берте.
До отбоя было далеко, поэтому я решил не тратить время даром. Допустим… я ещё раз мысленно повторил для себя это слово, допустим, что мы решили спасать Берту. Логично было бы провести рекогносцировку. Я отправился осматривать местность.
Постоял на одной остановке, делая вид, что жду транспорт, а сам внимательно следил за зданием, в котором держали Берту. Потом постоял на другой. Нет. Информации мало, а та, что успел собрать говорила только об одном. Полезу спасать, закончу жизнь на каторге.
– Модест! Здорова!
Гурьев! Дворянин Алексей Сергеевич, удостоенный почести от самих кольщиков. Человек, помогший мне пройти смотр. Человек, которому я отрубил кисть, чтобы спасти от прокола. Алексей был одет в… милицейскую форму.
– Здорова! – я искренне обрадовался. – Ты как здесь?
– Пошёл по стопам отца и деда. Буду учиться на следователя. Кисти нет, зато пламя и паутинная ловушка остались. Этого хватило, чтобы утвердили. Да и рекомендации кольщиков сыграли роль. А ты чего здесь?
– Берта, – коротко ответил я.
Гурьев нахмурился.
– Пойдём-ка присядем.
Мы отошли и сели на лавочку. Какое-то время Алексей молчал. Я видел, что он решается.
– Сейчас я тебе расскажу анекдот. Ты знаешь, что такое анекдот? Выдуманная смешная история. Выдуманная, – поднял палец вверх Гурьев. – Я сразу концовку. А начальник такой говорит. Хватит держать девку на первом этаже в угловом кабинете. Вдруг сбежит? А ему подчинённые в ответ. Не сможет. Она ершистая, поэтому мы поместили её в единственном кабинете, где на окнах магия. Нельзя выбить изнутри. Только снаружи. А в камеру к другим её нельзя. Запрет пришёл. Она же теперь политическая. Вы, господин начальник, не бойтесь. Сама не сбежит, а больше никто не знает, что она там. Скоро её всё равно в изолятор к политзаключённым переведут.
Гурьев помолчал.
– Смешной анекдот, правда? Там ещё одна концовка есть. Из-за спецоперации сегодня ночью людей в здании будет на порядок меньше. А в западном крыле, где тот самый угловой кабинет, так вообще никого.
Алексей встал и начал прощаться.
– Ну, бывай. Искренне рад был повидаться, но мне пора. Дел много. То, что тебе рассказал, всё, конечно, вымысел. Но, как говорится, в любой сказке…
Я задал лишь один вопрос.
– Почему?
– Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал слова Фролова. Когда он лежал с переломанными коленями… – Алексей помолчал. – Переломанными нами с тобой коленями. Олежек знал, что умирает и из последних сил поддерживал нас. Стоим. Интернат. Братство. Вместе.
Гурьев махнул здоровой рукой на прощанье и ушёл. Теперь я знал, что нужно делать.
