Кольщики совещались уже третью минуту. Воины, чьё немногословие стало предметом добрых шуток, а быстрота принятия решений примером для армий всех стран, на этот раз засомневались. После того, как прокол исчез и защитное поле спало, прозвучал окрик Шклярской. – Смотр закончен! Всем курсантам оставаться на своих местах до объявления результатов. Многоуважаемые кольщики, прошу вас. Вот здесь-то и произошла заминка. Обычно один из кольщиков с легендарной лаконичностью поздравлял выживших и отдавал уважение погибшим. Если стажёр поднимал руну, то воины спускались вниз и лично вручали жетон победителю. Если победителей не было, то после скудной речи воины сразу покидали интернат. Сегодня же кольщики вполоборота обернулись друг к другу и, по привычке экономя слова, зашептались. К тишине и порядку никого не нужно было призывать. Курсанты с напряжёнными лицами смотрели то на меня, то на Гурьева, но чаще на тело Фролова. Наконец кольщики встали, но вместо обращения к курсантам, сразу пошли вниз. Вожеватов переглянулся со Шклярской, кивнул мужчине с белой повязкой на шее, и они втроём последовали за воинами. – Телекинез? – спросил один из кольщиков, подойдя ко мне. Одному чуть за тридцать, второй постарше. Тихие спокойные лица, уникальная, узнаваемая во всём мире форма с вышитой буквой «К». За их спинами директор, интендант Шклярская и грозный мужик с перебинтованной шеей. – В конце смотра я почувствовал, что умение ослепления могу применять дистанционно, – ответил я. – Другой магией перемещения на расстоянии не владею. Кольщики синхронно кивнули и подошли к Гурьеву. – Вы лучший воин из тех, кого судьба не пустила в кольщики, – они по очереди протянули руки дворянину, и Алексей с ошалевшим от счастья лицом пожал их. – Игнат Олегович, – тихим голосом произнёс тот, что постарше, – вы понимаете, да? – Понимаю. – До встречи в следующем году, воин, – посмотрел на меня один из кольщиков. Они мне нравились. Честно. Сенсорика и боевой опыт подсказывали, что передо мной легендарные воины. Обет служить человечеству, немногословность, решимость, повальное уважение. Но их безапелляционная уверенность, что я обязательно буду участвовать в следующем смотре наложилась на мою усталость после боя. Поэтому я заершился и съязвил. – Это ещё посмотреть надо. Может, не захочу? У вас такая морока с приёмной комиссией! Пока сдавал заявление на поступление, весь измаялся. Видите, аж степлером досталось, – я показал на бровь, разбитую камнем навозника. Кольщики улыбнулись, а один из них повторил. – До встречи в следующем году, воин. Они подошли к телу Фролова и приклонили колено. Все в зале повторили этот жест. Через минуту, не говоря ни слова, кольщики покинули спортзал. Слово взяла Шклярская. – Объявляется осознанный выбор! – крикнула она грудным голосом. Вблизи он звучал ещё строже, а ожог в пол-лица усиливал впечатление. – Все курсанты вне зависимости от возраста должны собрать вещи и покинуть интернат. Вы обязаны разбрестись по городу и не находиться ближе двух километров от главного корпуса. Кроме того, запрещено общение между курсантами и нахождение друг от друга ближе, чем на сто метров. Через два часа ворота откроются для возвращения. Если вы примите решение покинуть интернат и не вернётесь, то никто… Я повторяю никто! – она рыкнула и сделала паузу. – Никто не будет осуждать вас. Страх присущ каждому из нас. Однако струсить в бою чревато не только своей гибелью, но и смертью товарищей. Поэтому уход из интерната во время осознанного выбора мы рассматриваем, как поступок взрослого человека, трезво оценившего свои силы. Она помолчала и продолжила. – Перед выходом первокурсники должны сдать распределительные браслеты. Через два с половиной часа встречаемся здесь же на вечере распределения. Заселение в корпусы произойдёт с учётом оставшихся курсантов. На этом всё. Разошлись! Лихо! Интересно, это Вожеватов придумал? После демонстрации тягот учёбы, а смерть и увечье определенно производят впечатление, администрация даёт шанс сдать назад. У курсанта будет время отказаться от обучения. А чтобы снять общественное давление, курсантов выгоняют, запрещая переговариваться между собой. Никто не осудит твою трусость. Никто не поддастся на сиюминутные бравурные речи. Будет время на взвешенное решение. К тому же вещички уже собраны, всех выгнали. Можно незаметно уехать домой. А если уж вернулся, то до следующего смотра и следующего осознанного выбора. Таким образом интернат оставляет самых мотивированных. Толково. Очень толково. – Тебе надо прилечь, – Вожеватов посмотрел на меня. – Зачем? – Скоро узнаешь. Познакомься, это наш интендант… Но женщина демонстративно перебила директора и обратилась к Гурьеву. – Ближайший месяц по ночам ухо будет жечь. Мне пришлось пережить несколько бессонных ночей, прежде чем найти выход, – она повернулась ко мне. – Твоего плеча тоже касается, курсант Ермолов. От боли спасёт обычный черный чай. Чем крепче заварка, тем лучше. Просто нанесите на место ожога и боль пройдёт, – Шклярская опять обратилась к Гурьеву, повернувшись ко мне обожжённой стороной. – Когда целилась в жука, я наклонила голову, чтобы увернуться от камня. Поэтому капля накрыла всю правую половину лица. – Вы тоже участвовали в смотре? – удивился Алексей. – Нет. Скандинавская зона отчуждения, – она посмотрела на Вожеватова. – Игнат Олегович, дорогой, не злись на меня, что перебила. Не нужно церемониться. Дай курсантам отдохнуть. Тем более Модеста скоро накроет. Гай Иванович, пойдёмте. Нужно сообщить родителям Фролова о героической гибели их сына.
