Книги
– Макар Иванович, что же не танцуете? – проговорила бойкая Дуня, выпуская из рук стройную талию своей старшей сестры. – Вот моя Маша давно уже собирается сделать вам ангажемент, да все не решается, видя ваш серьезный и даже, можно сказать, вовсе хмурый вид.
Хорошенькая Маша, сегодня особенно интересная в бледно-голубом кисейном платье, с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, густо покраснела.
– Ты вечно насмешничаешь, Дуня, – укоризненно проговорила она. – Будто я не знаю, что девицам кавалеров приглашать не полагается. Я только хотела спросить у Макар Иваныча, о чем это он так призадумался?...
Красноречивый взгляд красивого литейщика (Гвоздев был мастером в пушечной мастерской Путиловского завода) лучше всяких слов рассказал сконфуженной девушке, о чем, или верней о ком думал Макар Иванович. Мать же его отвечала за сына с тем, наполовину ласковым, наполовину недоверчивым взглядом, которым глядят матери на девушек, избранных в жены их сыновьями.
– Не умеет мой Макарушка танцевать ваши модные танцы, кралечка моя... Некогда ему было шелкоперничать, да время на пустяки тратить, оставшись после отца 16-ти летним хозяином с целой семьей на руках.
Мужественное лицо красивого рабочего вспыхнуло.
– Ну, матушка, нашла о чем говорить... Кто старое помянет, тому глаз вон.
– Нельзя не вспоминать, Макарушка... Марья Сергеевна может и не знает, какой ты есть человек, и что другого такого сына, доброго, да ласкового, да заботливого – днем с огнем не найти...
– Полно, матушка, что ты меня конфузишь, расхваливаешь, точно красну девицу.
– Ничего, Макарушка. Уж ты мне старухе не перечь. Хочется мне Манечке сказать, что счастлива будет та девушка, которая за тебя замуж пойдет, и что жить она будет как у Христа за пазухой...
– А танцевать будет позволять своей жене Макар Иваныч? – шутливо спросила Дуня.
Умные глаза рабочего остановились с безконечной нежностью на хорошеньком личике Маши.
– Не только танцевать, а можно сказать, руки свои подстилать буду готов под ножки Марьи Сергеевны... Только бы она пошла за меня, – вырвалось у него совершенно неожиданно для всех и даже для самого себя.
Маша даже ахнула.
– Что это вы, Макар Иванович?... Да разве Дуня обо мне говорила? – пробормотала она растерянно.
– Уж извините, Машенька... Неизвестно нам про кого Авдотья Сергеевна говорить изволила. А что мы с маменькой давно уже про вас говорим, так это истинная правда. И такие мои чувства к вам, что ежели вы не пойдете за меня, так мне и жить не в радость будет... Вот хоть маменьку мою спросите, ежели словам моим не доверяете. Я ей, почитай, все уши прожужжал про вас рассказывая...
Старушка утвердительно покачала своей седой головой.
– Правда, Маничка, святая правда... Любит он тебя, девушка... Зазнобило моего Макарушку вот как. Ночи не спит малый, все о тебе вздыхает. Даже мне, старухе, жалко глядеть на моего соколика... И правду тебе говорю Божескую, Манюша... Пойдешь за него, не раскаешься. Хорошо живем мы, в довольстве и сытости. Всю семью свою Макарушка на ноги поставил. Двух братьев к делу определил, сестру замуж выдал... Все хорошо живут и на собственном иждивении. Одна я, старуха, при нем осталась... Только ты это, доченька моя любимая, не бойся. Буду я тебя холить и почитать как родную дочь. И все хозяйство тебе передам, ни во что вмешиваться не стану, только оставь ты меня около моего Макарушки...
Старушка расплакалась. Мысль о том, что молодая жена может отнять у нее любовь ее обожаемого старшего сына больно сжала ее материнское сердце.
Расплакалась и Маша, слушая простую трогательную речь.
– Что это вы, Агафья Тихоновна... Да разве можно промежду матерью и сыном становиться?... Да ежели бы и в самом деле так случилось, чтобы я...
– Что должно случиться, Марья Сергеевна? – неожиданно прервал девушку подошедший сзади молодой человек, лет 22-х не более, с красивым, несколько наглым лицом, заметно покрасневшем от различных «тостов».
Это был соперник Макара Иваныча, рабочий из экспедиции заготовления государственных бумаг. Ян Стравинский, поляк по рождению, зарабатывающий до сотни рублей в месяц, и кое-чему научившийся в школе той же экспедиции, где служил мастером еще его отец.
Ян Казимирович был настоящим петербургским рабочим из «сознательных», читающих газеты и щеголяющих мудреными словечками столько же, сколько и модными галстуками.
– Что должно случиться с вами, прелестная фея грез и сновидений, именуемая Марией очаровательницей? – повторил он, лихо тряхнув кудрями, по модному завитыми мелким барашком.
– Коль все знать будите, скоро состаритесь, – отрезала находчивая Дуня, приходя на помощь сестре, растерявшейся от неожиданного предложения Гвоздева столь же, как и еще более неожиданного появления его соперника в эту минуту.
– Что так немилостиво, прекраснейшая Авдотья Сергеевна? Мы ведь без всякого интереса у вашей сестрицы конфиденцию спрашивали, а можно сказать от полноты сердца и жгучести наших чувств...
Дуня звонко рассмеялась, показывая двойной ряд ослепительно белых зубов.
– Ой, ой как страшно, Ян Казимирович. Смотрите как бы от жгучих чувств ваших хозяйкины гардины не загорелись бы... Пожалуй, безопасней будет пойти залить пламя пивной жидкостью?...
Молодой рабочий усмехнулся в сознании своей непобедимости.
– Насмешница сестрица ваша, – обратился он к Маше, покручивая свои белокурые усики. – Своими колкими шпильками она меня совсем сконфузила.
– Так вас и сконфузишь, – отвечала улыбаясь Маша, справившаяся со своим волнением. – Я думаю, вы и слова-то этого не понимаете.
– А хоть бы и так... Ведь теперь робким да конфузливым не очень хорошо живется, – самодовольно ответил Ян. – Потому теперь «борьба за существование» началась. Всяк значит за себя, и одна смелость города берет... Я же свою смелость применяю только к дамскому полу, осмеливаясь просить очаровательнейшую из всех девиц подлунного мира, Марью Сергеевну, потанцевать со мной этот «па-де-карт». Вы, конечно, знаете прелестнейшая Марья Сергеевна, этот танец не тот, что иные прочие.
При этих словах взгляд молодого рабочего остановился на Гвоздеве с такой явной насмешкой, что Маша вспыхнула, опасаясь неприятного столкновения соперников.
– Что же... Пойдемте, Ян Каземирович, – поспешно сказала она, желая поскорей разделить своих ухаживателей. – Я видела, что вы прекрасно танцуете этот танец... А вам, Макар Иванович, я все-таки обещаю сохранить первую кадриль... А ежели вы и ту не захотите танцевать, так мы и так посидим, с матушкой вашей побеседуем, – добавила она, оглядываясь на своего остающегося поклонника.
Эти ласковые слова, а главное взгляд, сопровождавший их, сразу успокоил Гвоздева. Его нахмуренное лицо прояснилось, и он довольно спокойно поглядел вслед удаляющейся паре.
К оставшейся без пары Дуне подлетели с одной стороны изящный адвокатский камердинер в светло-лиловых перчатках, с другой – бравый городовой, военная выправка которого была заметна, несмотря на штатское платье, придавая ему ту ловкость, которой никогда не добиться русскому человеку не носившему мундира.
– Прекраснейшая Евдокия Сергеевна, позвольте завладеть вашей ручкой, хотя бы на одну минуту, для настоящего танца, – расшаркиваясь, и протягивая руку «кренделем» проговорил камердинер.
