Книги
– Вы можете спрашивать, громко или мысленно – это безразлично... Мой медиум будет отвечать вам на каком угодно языке устно или письменно.
Моравский нерешительно перевел глаза с сомнамбулы на Нату.
– Позвольте мне уступить первую очередь моей спутнице. Дамы менее терпеливы, да и будущее имеет для них больше интереса, чем для нашего брата мужчины, – проговорил он.
Ната взглядом поблагодарила его и подошла к эстраде. Доктор Смис взял ее за руку.
– Леа, дитя мое, эта дама желает предложить тебе несколько вопросов. Скажи мне можешь ли ты прочесть их в ее душе и дать на них ответы?
Спящая тяжело вздохнула.
– Читать в чужой душе не всегда приятно, – внезапно заговорила по-русски без малейшего акцента. – И если бы существо, стоящее рядом с тобою, знало все, что я читаю в его душе, то врядли оно позволило мне говорить при свидетелях. Но смертные слепы и глухи. Тщеславие ослепляет их всех... а тебя в особенности, – внезапно обратилась сомнамбула к курсистке, глядя в упор своими закрытыми глазами в лицо слегка смущенной Наты.
В уме ее мелькнула мысль: «А не лучше ли было бы попросить письменного ответа?» – но ясновидящая прочла эту мысль одновременно с ее появлением.
– Нет, – резко отвечала она, строгим властным голосом, – нет, ты должна выслушать правду, раз ты осмелилась прийти сюда искать ее... Так слушай же, тщеславное создание, отказавшееся от всего священного – твое тщеславие не дало тебе счастья до сих пор, не даст и в будущем. Ты росла завистливым ребенком, не любя никого, кроме себя, и выросла завистливой девушкой, неспособной любить сердцем и душой, как повелел любить Создатель Вселенной... Ты отвергаешь существование души, слепое создание, и не видишь того, что душа бедной Леа читает в твоей душе, как в открытой книге. Ты любишь, как любят тебе подобные черствые души: кровью и нервами, и эта любовь сделается твоей казнью. Вечное сомнение грызет тебя... сомнение в себе – в других, и в нем, дорогом тебе – больше всего... Это сомнение и привело тебя сюда... Но и здесь ты не найдешь утешения. Тот, о ком ты думаешь днем и ночью, тебя не любит. Да он и не может любить. Его душа подобна твоей – сухая, холодная, себялюбивая. Для него ты и твоя любовь не цель жизни, а средство... В его руках ты только орудие для...
Внимательно слушавший Моравский безпокойно оглянулся на хироманта. Тот понял его взгляд и поднял руку.
Внезапно прекрасное лицо Леа исказилось страданием, и она поднесла руку к горлу, как бы задыхаясь.
– Я не могу говорить... Он запрещает мне... – прошептала она сдавленным голосом.
Ната машинально повернула голову, следя за направлением закрытых глаз сомнамбулы, и встретила повелительный взгляд мистера Смис.
– Это вы не позволяете ей договорить? – невольно спросила она.
– Нисколько, – спокойно ответил магнетизер, – сомнамбулы часто встречают препятствия для нас совершенно непонятные, и внезапно останавливаются среди своих предсказаний. Тогда лучше всего не настаивать на заданном вопросе, а предложить какой-нибудь другой, на который почти всегда и получается ответ.
– Ваша сомнамбула так нелюбезно отнеслась ко мне, что я предпочитаю спросить ее о ком-либо другом. Хотя бы о тех трех девушках, которые были здесь перед нами. Мне бы хотелось знать придется ли мне встретиться с ними еще когда-нибудь?
Доктор Смис опустил руку, в которой все еще держал металлический веер. Леа медленно отвела свои закрытые глаза от магнетизера и начала говорить медленно, с расстановками, отрывочными фразами.
– Все три будут играть роль в твоей жизни... Одна из них возьмет то, что тебе дорого... Другая будет причиной твоей гибели... С третьей ты встретишься на кровавом пути среди трупов и стонов... В минуту смерти, позорной и ужасной, но заслуженной смерти, ты вспомнишь о ней, и твое последнее слово будет выражением зависти, как было первое слово, завлекшее тебя на ту дорогу, на которой ты стоишь теперь, на дорогу к преступлению и гибели...
– Я не боюсь смерти, лишь бы она была громкой, славной и полезной, – гордо крикнула Ната...
Бледные губы ясновидящей презрительно сжались.
– Опять тщеславие... О несчастная душа... Придет день, когда ты проклянешь все, чему поклоняешься теперь, и горькими слезами омоешь свои окровавленные руки... Но за кратковременной земной жизнью наступает вечность... вечность раскаяния... я вижу ее...
Опять замолчала сомнамбула, но Ната уже не предлагала ей вопросов. Ей стало страшно, – страшно услышать что-либо ужасное, что-либо могущее сломить ее энергию и ее решимость... Быстро отойдя от эстрады, она уступила место Моравскому...
