Книги
Каждое утро, проходя мимо булочной на углу улицы Ленина, Иван Морозов останавливался на пару секунд. Не потому что хотел купить свежую булку, нет, диабет не позволял. А просто потому, что этот запах напоминал ему, что мир ещё цел. Что всё на своих местах.
Тёплый, дрожжевой аромат смешивался с прохладой утра. На миг ему даже казалось, что он снова мальчишка, бегущий по пыльной дороге к дому бабки Марфы, где на столе уже дымился каравай. В те времена хлеб был не просто едой. Он был знамением жизни, уюта, чего - то нерушимого, незыблемого.
Но потом внезапно приходило осмысление, что Артёмовск уже не тот. Фасад булочной потемнел от времени, витрина давно не мылась, а пекарь Степан, когда - то улыбающийся от уха до уха каждому покупателю, нынче стоял за прилавком с померкнувшим взором.
Война где - то у черта на рогах, за горизонтом, но её тень уже стлалась над городом. Цены росли не по дням, а по часам. Люди преображались, буквально меняли свой облик, перерождались, становились тише, а по вечерам улицы пустели скорее обычного.
Газеты, ещё вчера пестревшие политическими сводками и светскими сплетнями, теперь говорили только об одном, о мобилизации, о беженцах, о границах, которые внезапно стали ближе и острее. Радио бубнило что - то успокаивающее, но голос диктора дрожал, выдавая больше, чем было в тексте.
Дети, не понимая, почему взрослые стали такими напряжёнными, так или иначе чувствовали треволнения и перестали шуметь и безобразничать во дворах.
Даже собаки, обычно беспечно лаявшие на прохожих, теперь жались к ногам хозяев, как будто ожидая удара.
А по ночам, когда город окончательно затихал, казалось, что само небо стало гнетущим. Гораздо низким, свинцовым, давящим. И где - то за горизонтом, где злобствовала война, мерцал её кровавый отголосок, от которого не защищали ни закрытые шторы, ни глухие стены.
Иван вздыхал, поправлял очки и держал путь далее. В кармане куртки лежала сложенная газета. В сводка новостей, которую он боялся разворачивать.
Но пока пахло хлебом, можно было сделать вид, что завтра будет таким же, как вчера. На худой конец на эти несколько мгновений.
Тёплый ветерок шевелил страницы газеты, будто подначивая, напоминая о том, что правда всё рано или поздно выльется на всеобщее обозрееие. Он прижал ладонью карман, словно мог удержать слова, вытесненные жирным шрифтом.
Впереди мелькали огни булочной, такие уютные, почти домашние. Там ещё пахло корицей и дрожжами, там старушка за прилавком и пекарь Степан временами все еще улыбалась каждому, словно война где - то далеко, а не за соседним переулком.
Иван замедлил шаг. Может, зайти? Купить булку с маком? Как в детстве. И сделать вид, что мир не летит в тартарары? Но тут же в голове всплыли цифры из утреннего радиосообщения: потери, эвакуация, сроки. Он сжал кулаки. Нет, притворство это роскошь, которую он больше не может себе позволить.
Газета жгла бок. Он вытащил её, развернул и... сразу же пожалел об этом.
Чёрные заголовки кричали о новом наступлении. Фотографии изуродованных улиц, знакомых до боли, заставили сердце сжаться. "Луганская область: ещё три села стёрты с лица земли..." — буквы плясали перед глазами, сливаясь в кроваво - красное пятно.
Глоток воздуха застрял в горле. Одно из этих названий он узнал. Там жила тётя Люда. Та самая, что пекла ему эти самые булки с маком, когда мать пропадала на сменах в госпитале.
Телефон в кармане внезапно стал тяжёлым. Позвонить? Но что, если ответа не будет? А если... Он резко сунул газету обратно, будто она могла обжечь пальцы. Глубоко вздохнув несколько раз, проглотил комок в горле. Махнув рукой, принимая решение, сделал шаг. Потом другой...
Он шагал в школу в той же куртке, что носил последние шесть лет, с портфелем, обтянутым синей изолентой и вечной кружкой с облезлой надписью "History is watching you”. Её ему подарили выпускники 9 - Б, те самые хулиганы, что однажды залили ему стул клеем. Но потом всё же вытянули на тройки, сорванцы.
— Доброе утро, Иван Алексеевич! — крикнула медсестра Марина, спеша к медпункту, размахивая папкой.
— Доброе. История сегодня про Куликовскую битву. Так что шлемы наденьте, мало ли что. — подмигнул он. — Помните, что было, когда Ледовое побоище прозодили?!
— Помню. Ледовое побоище, альтернативная версия! — она улыбнулась.
Улыбнулась устало, как и все в этом городе. Жили тут просто, но держались друг за друга.
Школа №17 встречала его скрипом дверей и запахом мела, въевшимся в стены за десятилетия. В учительской уже толпились коллеги.
Кто - то пил кофе из треснувшей кружки, кто - то листал конспекты. Физрук Николай Петрович, как обычно, рассказывал про вчерашний матч, размахивая руками так, будто сам забил решающий гол.
Его голос перекрывал даже звонкий смех Ларисы Сергеевны, которая, сидя у окна, делилась с кем - то свежими сплетнями, прикрывая рот ладонью.
В углу, за столом с отколотым уголком, сидел новенький — Александр Викторович, учитель истории. Он нервно постукивал карандашом по стопке тетрадей, украдкой поглядывая на часы. Сегодня у него первое занятие в 9 "Б" и, судя по рассказам коллег, класс был не из легких.
На стене висело расписание, испещренное пометками и стрелочками, а рядом плакат с улыбающимися детьми и подписью: "Знание — сила!" Правда, кто - то уже успел дорисовать одному из учеников рога и клыки.
Вдруг дверь распахнулась, и в комнату влетела запыхавшаяся завуч, Елена Павловна.
— Коллеги, срочно! — её голос дрожал от волнения. — В кабинете биологии снова завелись тараканы!
В учительской повисла тишина, а затем раздался дружный вздох.
— Ну вот, опять начинается… — проворчал Николай Петрович, хлопнув себя по лбу.
— А, Иван Алексеевич! — обернулась Елена Павловна, поправляя очки. — Вам письмо пришло. Из министерства.
Он нахмурился. Письма из министерства редко сулили что - то благоприятное.
Но прежде чем вскрыть конверт, услышал за спиной топот и взрыв смеха. Его 8 - "В" нёсся по коридору, сбивая плакаты с правилами орфографии.
— Ребята! — приоткрыв дверь, рявкнул он, но голос дрогнул, в углу рта дрогнула улыбка. — Вы же не монголо - татары, чтобы так яростно скакать.
— А мы тренируемся! — закричал рыжий Витька, лидер класса. — Вдруг Дмитрий Донской позовёт?
Иван Алексеевич вздохнул, сунул письмо в портфель и потянулся к журналу. Сегодня будет трудный день. Но душевный.
А за окном, над крышами заводов и серыми пятиэтажками, медленно плыли облака. Будто сама история наблюдала за ними. И, возможно, улыбалась.
Школьный кабинет истории у Ивана был старый, но уютный и комфортный. Глобус с дыркой от циркуля. Портреты полководцев, кривые, зато честно повешенные. И доска, на которой он написал белым мелом: "История — не учебник. История — это люди".
Эти слова казались особенно живыми в этом кабинете, где пахло старыми книгами, древесной пылью и чем - то неуловимо горьким. То ли чернилами, то ли воспоминаниями.
На подоконнике стояли засохшие гербарии в рамках. В углу дремал фильмоскоп, готовый в любой момент оживить чёрно - белые кадры хроники. А на учительском столе лежала потрёпанная тетрадь с конспектами, испещрённая пометками на полях.
Здесь не было новомодных интерактивных панелей или глянцевых карт. Но когда Иван начинал говорить, даже самые равнодушные и безучастные забывали о времени. Потому что он не пересказывал параграфы, он возвращал к жизни голоса.
Шёпот заговорщиков в тёмных переулках Рима, гул толпы на Сенатской площади, скрип перьев в кабинете Сталина. Он заставлял чувствовать, доносил до каждого, что история это не набор дат, а миллионы сердец, бившихся в унисон или супротив эпохе.
