Книги
«Почему она решила сдаться? Жажда жизни, инстинкт самосохранения... Природа создала человека слабым, эволюция максимально приспособила к жизни, но тогда почему? Почему она не стала бороться? Почему она замкнулась и выбрала такое бессмертие, вместо жизни?» — этот вопрос не давал ей покоя с тех пор, как она согласилась организовать эту выставку.
Последние две недели для нее начинались одинаково.
Она просыпалась от ужасающего чувства «дежавю», преследующего по утрам. В памяти всплывали образы, которые она тщетно пыталась отогнать от себя. Не думать об этом было выше ее сил. Каждый раз мысли возвращались к одному и тому же сценарию: больница, траурный зал, урна с прахом на следующий день. И воспоминания, от которых сердце сжималось и на глазах выступал молчаливые слезы.
Она отводила детей, возвращалась домой и садилась за кухонный стол. Если бы не следы детских пальчиков, то кухня пахла бы вчерашним ужином и одиночеством. Чай остывал в ее любимой кружке, пока она листала фотографии. Пятьсот снимков пролетали, как чужая жизнь, которую она пыталась понять. Каждый кадр завораживал. Каждый снимок говорил так громко, что хотелось закрыть глаза.
Из пятисот она отобрала сто восемьдесят. Потом сто пятьдесят. Дальше рука застывала над экраном. Убрать еще несколько значило предать что-то важное. Что-то, чего она не могла назвать.
Что-то ускользало от нее, словно она смотрела на мир через запотевшее стекло и никак не могла его протереть.
Она вспомнила, как Альбина позвонила на следующий день, когда солнце едва проглядывало сквозь летние тучи. В ее голосе было что-то сломанное — как у человека, который плакал всю ночь, но теперь слез больше не было.
— Она вчера спросила, помню ли я наш детский двор. Песочницу под тополем, где мы строили замки. Я сказала — конечно, помню. А она... она засмеялась таким странным смехом. Будто вспомнила что-то, чего я не знаю.
В трубке было слышно, как Альбина курит — затягивается глубоко, делает паузу пропуская дым через легкие и медленно выдыхает.
— Знаешь, что меня пугает больше всего? Она спокойна. Впервые за полгода не мечется, не ищет новых врачей, не читает форумы до утра. Просто лежит и смотрит в окно. Как будто уже там.
Она стояла посреди темной спальни, одной рукой раздвигая шторы, другой так сильно прижимала телефон, что он почти обжигал ухо. За окном кто-то заводил машину, хлопали подъездные двери — обычная жизнь текла мимо, не замечая, что где-то кто-то с каждым днем угасает.
— Николь сделала выбор, — Альбина говорила все тише, будто боялась, что ее услышат. — Вчера врач пришел, принес результаты анализов. Сказал про новый протокол лечения. Она выслушала и покачала головой. Просто покачала. Выбрала жизнь вместо лечения. Настоящую жизнь — последние месяцы среди людей, которых любит, а не в больничных коридорах под капельницами и обреченно сочувственными взглядами врачей и персонала.
Такое решение требовало воли. Не принять. Следовать.
Она включила моноблок, открыла список галерей и впервые за последние дни почувствовала, что не справляется. Эмоции перекрывали кислород. Как будто под этим списком был не сайт с адресами, а чья-то последняя надежда.
Она выписала все галереи и пространства, которые хоть как-то могли подойти под формат. Тяжело вздохнув, снова прошлась по списку, как будто боялась что-то пропустить. Три площадки из почти двух десятков. Остальные – скорее витрины для местных художников-любителей с пресными синтетическими пейзажами, невнятными натюрмортами и прочими замшелыми салонными сюжетами, которые люди по ошибке называют искусством.
Дрожащими пальцами она набрала номер. Директор выставочного зала выслушал ее внимательно и даже заинтересованно — она чувствовала, как он что-то записывал. Изредка хмыкал. Он отказался вежливо, почти ласково. План выставок расписан на год вперед, плюс сейчас проходила персоналка популярного сибирского автора.
— Понимаете, — сказал он в конце, — мне очень жаль вашу подругу. Но наш зал подчиняется музею. Сейчас даже частые галереи выживают на энтузиазме и госгрантах. Мы не можем себе позволить...
Он не закончил фразу. Просто было не нужно.
Второй звонок. Новый зал в историческом центре. Молодой голос полный искреннего интереса, энергии и энтузиазма:
— Какая мощная история! Какая идея! Великолепная концепция. Мы бы и сами хотели организовать такую выставку, но для такого масштаба у нас, к сожалению, недостаточно площадей. А работ действительно много? Может как-то можно уменьшить формат постеров?
— Сто пятьдесят, — ответила она и вдруг поняла, что это не просто цифра. Это сто пятьдесят кусочков души человека, который скоро исчезнет.
Последним в ее коротком списке было большое арт-пространство на другом конце города. Она попросила Альбину отвезти ее туда. Договорилась на завтра. Та приехала без четверти пять, лицо осунувшееся, глаза красные. Попали в пробку. Машина ползла как улитка по стеклу. Приехали за полчаса до закрытия.
Она помнила это помещение. Почти все левое крыло на четвертом этаже торгового центра. Руководитель пространства встретил их у входа — мужчина лет шестидесяти в очках с цветными стеклами, в джинсах и клетчатой рубашке. Он походил на университетского профессора по истории искусств, который случайно заблудился в торговом центре.
В зале рабочие начинали монтаж новой выставки. Пахло краской и пылью.
— Покажите, что у вас есть, — попросил он, и Альбина достала планшет дрожащими руками.
Он медленно листал работы. Очень медленно. Она видела, как меняется его лицо — сначала обычный профессиональный интерес, потом удивление, потом что-то еще. Она испытывала странное ощущение, которое заставляло ее сердце биться быстрее.
— Боже мой, — прошептал он, остановившись на одной из фотографий. — Это... это невероятно. Особенно сейчас, когда социальные сети создали миллионы фотографов и убили фотографию как искусство.
Он продолжал листать альбом. Альбина нервно сжимала ремешок сумки.
— Сильно, — сказал он наконец, снимая очки и протирая стекла носовым платком. — Очень сильно. Я таких работ давно не видел. Кто автор?
Альбина открыла рот, но слова застряли у нее в горле. Он вежливо ждал ответа.
— Моя... — голос треснул пополам как виниловый диск. — Моя подруга.
Он понял все без дальнейших объяснений. Долго молчал, глядя то на планшет, то на Альбину.
— Она сможет быть на открытии? — спросил он тихо.
— Да. Но...
— Понимаю. — Он кивнул. — Хорошо. Мы берем выставку. Все организационные расходы — на вас, мы даем только пространство. Но я сделаю все, что смогу.
— Через месяц мы будем готовы, — сказала она, чувствуя, как внутри что-то сжимается от облегчения. — Можем начать монтаж за неделю до открытия?
— Конечно. У нас как раз закончится текущая экспозиция. — Он помолчал, глядя на них поверх очков. — Скажите, а что дальше будет с работами?
— Мы хотим найти поддержку благотворительных фондов, показать выставку в других городах. Дело в том, что моя подруга... — голос Альбины снова дрогнул.
Мужчина долго смотрел на девушку. В его взгляде было столько сочувствия, что хотелось заплакать.
— Ничего нельзя сделать?
— Она отказалась от лечения.
— Жаль, — ответил он, доставая из кармана визитку. — Очень жаль. Но знаете что? Я попрошу своих друзей помочь с организацией, свяжусь с прессой и телевидением. Жду вас на монтаж через три недели. Если будут вопросы — звоните в любое время.
Вернувшись домой, она села за стол и начала считать. Печать холстов, рамы, организация... Цифры складывались в сумму, от которой кружилась голова. Она писала числа на листке бумаги, зачеркивала, писала снова. Рамы оказались дороже, чем думала. Печать — еще дороже.
