Игрушечный стрелок

Глава 3

Психологическое давление это первая веха ломки сознания. Вывести человека из морального равновесия, раскачать его эмоциональный фон, заставляя то считать себя суперменом, который обязательно справится со всеми трудностями, то мелким ничтожным насекомым, которое может лишь молить о пощаде и не помышляет о сопротивлении... И оставить его в этом состоянии.

Нетрудно понять, что именно поэтому в моем каменном мешке царит кромешная тьма и нет даже намека на окна. Первое, что должен потерять узник — это чувство времени. Когда это случится, он перестанет понимать, как давно было то или иное событие и не сможет определить, как скоро произойдет следующее. Неделя, о которой говорил лже-Боджер превратится для узника в месяцы или даже годы. Невозможность ориентироваться во времени даже по природным признакам — восходу и закату — угнетает человека и лишает его возможности связно мыслить.

Даже еду мне приносили с разными промежутками между кормлениями. Порой я даже проголодаться не успевал, а порой — готов был лезть на стену от голода. Хотя это могло быть связано так же и с размерами порций, которые варьировались от кормежки к кормежки так сильно, словно повара у них менялись каждый день. Хотя едва каждый день была одна и та же — полужидкая то ли овсянка, то ли пшенка без вкуса и запаха. К ней шла фляга с водой со странным привкусом — не иначе, с той самой дрянью, которой предполагается меня накачать к концу пребывания здесь, чтобы окончательно сломить. Не знаю, та ли это дрянь, которую меня накормили в доме лукового ублюдка, или уже какая-то другая, но после нее в голове слегка шумело, будто от трех рюмок водки, а длинные мысли было трудно додумать до конца. Эти ребята хорошо все продумали, в условиях постоянного нервоза, потери чувства времени и под приходами от этой дряни составить хоть сколько-то внятный план не то что побега, а хотя бы просто — сохранения интеллектуального равновесия — было попросту невозможно.

Еду приносил невысокий, судя по силуэту, человек. Большего о нем сказать было невозможно, потому что фонарь, который он держал в свободной от миски руке, имел хитро настроенный рефлектор, так что свет бил мне в глаза, ослепляя и не позволяя рассмотреть тюремщика. Ни на один вопрос, конечно, он мне ни разу не ответил, всегда ставил миску на пол, ногой задвигал ее в клетку между прутьями и так же молча, скрываясь в тени фонаря, исчезал.

Не отвечать на вопросы пленника — еще одна шестеренка механизма слома сознания.

Но кое о чем мои пленители не знали. Я же страйкболист, я же чертов эрзац-тактикульщик, я же, сука, игрушечный вояка. А значит на левом запястье у меня, повернутые циферблатом внутрь, обязательно должны быть командорские часы со светящимися в темноте стрелками. Так что одна шестеренка в механизме, который должен был перемолоть мое сознание в податливый фарш, отсутствовала. Самая главная шестеренка. Приводная, так сказать.

Луковый гад меня, конечно, обыскал, но очень поверхностно — из карманов исчезли последние мелочи, вплоть до выпавших из пакета шаров, а вот шнурки, на которых я мог бы повеситься, лишая его ценного товара, или вот часы он оставил. Подобный характер обыска, если подумать, говорил о многом — значит, лукового интересовало только содержимое карманов, то есть, то, чем можно поживиться. О том, что у пленника могут быть какие-то способы побега при таком обыске не думают, иначе бы досматривали вплоть до швов на одежде.

В принципе, это легко объяснялось устройством решетки, которое я выяснил в первые же сутки своего заточения, едва только мне стало скучно. Решетка оказалась с подвохом — у нее были строго горизонтальные прутья и ни одного вертикального, причем натыканные так часто, что даже рука между ними с трудом проходила только до плеча. Ощупав прутья по отдельности, я убедился, что оба конца скрываются в камне и нет даже намека ни на какой замок или засов. Наверняка, открывает камеру какой-то хитрый механизм, втягивающий прутья прямо в стену, а управляется он рычагом, возможно, вообще из другой комнаты. Из такой камеры не сбежит даже Гарри Гудини, если только рядом с рычагом не окажется его ассистентка.

Мне на такое рассчитывать явно не стоит.

Поэтому я занимался всем, что только в голову приходило — мерял шагами, сначала обычными, потом метрическими, приставляя пятку одной ноги к носку другой, камеру вдоль обеих стен и по диагонали, учился ориентироваться вслепую, запоминая расположение в камере предметов... Целых двух — шконки и дырки в полу, которую я по недолгому размышлению назначил туалетом. Много спал. Когда не спал — тренировался, до одури отжимаясь, приседая и качая пресс. Это помогало быстрее уставать и быстрее засыпать снова. Жаль, что при себе у меня были лишь часы, а смартфон остался на магнитном держателе в машине, куда я его прицепил чтобы глядеть в навигационное приложение... С другой стороны, даже будь он у меня с собой, его бы все равно вытащили при обыске... И он бы наверняка вызвал кучу неудобных вопросов. А без него я пока еще остаюсь для пленителей несколько необычным, но, в общем-то, вписывающимся в их рамки, товаром.

Безвкусную еду я съедал без остатка — энергии при постоянных упражнениях не хватало. Пустую миску и флягу от воды оставлял возле решетки, чтобы ее забрали при следующем кормлении. Тюремщики должны видеть мой аппетит и думать, что их план работает, хотя на самом деле эффект от этой дряни в воде проходил довольно быстро. Наверняка, дело не только в том, что благодаря часам я сохранял связь со временем, но еще и в моих ежедневных упражнениях, которые разгоняли метаболизм, заставляя организм сжигать отраву быстрее.

На пятый день мне пришло в голову, что тюремщики могут наблюдать за мной, мало того, они наблюдают с вероятностью почти сто процентов, и мои упражнения до изнеможения могут их насторожить, ведь я совершенно точно не походил на раздавленную личность. А ведь в первую очередь я должен заставить врага думать, что у него все идет по плану. Это моя цель номер один.

Поэтому, когда я проснулся в следующий раз, привычно скатился со шконки, упал на ладони и привычно начал отжиматься, пришлось менять план действий. Отжавшись пять раз, я картинно рухнул на пол и заскулил:

— Черт, да зачем я все это делаю?! Сука, зачем?! Только силы зря трачу! Ведь понятно, что не выберусь отсюда! В чем смысл? В чем смысл?!!

Последние слова я проорал в потолок со всей той яростью, что заставляла меня сохранять хладнокровие эти дни. Прооравшись, я медленно собрал себя в комок, залез обратно на шконку, и свернулся, как побитая собака.

Вот теперь тюремщики должны быть довольны. Надеюсь, я исполнил свой перфоманс достойно, и они поверили.

Оставшиеся два дня я провел все в той же позе, слезая со шконки только, чтобы поесть и дойти до туалета. Время коротал, пытаясь дословно вспоминать все прочитанные когда-то книги и рассуждая про себя о том, как бы я поступил на месте главного героя.

А еще я украдкой поглядывал на часы.

Тюремщики оказались пунктуальны — спустя ровно неделю после начала моего заключения возле камеры в свете фонаря снова появился лже-Боджер, в сопровождении пары дюжих ребят в сплошных стальных масках, открывающих только глаза.

Странно, что сам ты такую маску не таскаешь, луковый хрен... Я же твою морду запомнил.

— Руки. — лениво велел Боджер.