Невольник белой ведьмы

52.1. Дорога в никуда

В прошлый раз он ехал в повозке куда-то… впрочем, известно куда – на север Фаррадии, в тюремную крепость Заргар, – много лет тому назад, и за прошедшие годы успел позабыть, какой изматывающей бывает дорога, если просто сидеть целый день и ничего не делать, ожидая худшего, которое ждёт впереди.

И ведьма под боком делала путешествие почти невыносимым. Впрочем, кажется, это он был у неë под боком, как очередная подушка.

Теперь Орвин с удовольствием запрыгнул бы по уши в болото, или трясся в седле трое суток под непрекращающимся ливнем, выслеживая очередную тварь из Бездны. Он бы в поле работал с утра до ночи, до разламывающейся спины и кровавых мозолей, и был бы счастлив! В родном монастыре как раз готовят поля под озимые. Он перебрал бы все эти навевающие тоску и уныние, бесполезные бумаги в дальней части архива, записи о податях и судебных тяжбах за чью-то украденную корову или пядь неправильно отмеренной земли, прошения об аудиенциях и счета раздачи милостыни, возможно он, даже с большим энтузиазмом сделав с каждого пергамента по паре копий с переводами на разные языки. И выучил наизусть ещё десяток священных книг. Да он… Лишь бы делать хоть что-то.

Но он просто сидел на скамье и ожидал, когда это всë закончится.

Девица то и дело норовила положить ему голову на плечо, обнять, забираясь ладонями под накидку, а то и под тунику. Сонно улыбаясь, она заглядывала ему в лицо и говорила:

– Ты такой большой и тëплый, Орвин!

А потом спрашивала что-то вроде:

– Почему ты так напрягся, Орвин? Ну же, расслабься хоть немного! Тебе что, в самом деле настолько неприятно?..

Или вовсе начинала ересничать:

– Что это за ерунда, Орвин, которой ты голову забил настолько, что тебя, мужчину, от женских взглядов и прикосновений воротит? Чего там хочет в таком случае твой бог – чтобы ты держался подальше от естественных проявлений жизни и побольше страдал?

Нет, от простых прикосновений его не воротило. Обет воздержания, который он должен был вскорости принять, но по сути уже давно исполнял, вовсе не предполагал, что он закроется от жизни и постарается никогда на женщин даже не смотреть. Это было бы до невозможности глупо и очень странно. Он смотрел на них постоянно – и на живых, и на уже мëртвых, и даже на давно мëртвых, мëртвых настолько, что уже казалось сложно поверить, что они когда-то были живы. Он дотрагивался до женщин, когда в том была нужда. Делился благословением своего орба, подсаживал и снимал с лошадей, тащил из очередной нечистой норы, нëс на себе, если требовалось. Женщины касались его – от невинных, мимолëтных моментов, до тяжëлых случаев, когда сëстры-монахини лечили и выхаживали его в лазаретах после очередного сложного задания. Вообще-то, все женщины были его сëстрами, в той или иной мере. И когда ты дотрагиваешься до сестры, или она до тебя, в голове не возникает никаких лишних мыслей. Конечно, если с твоим рассудком всë в порядке, а душой не завладела какая-нибудь поганая тварь из Бездны. Орвин знал, что его разум остался чист, и проклятая Кэри не могла одолеть его здравомыслие.

Беда в том, что Авила была живой, и оставалась слишком близко.

Она уже показала ему, как быстро иссякает его самоконтроль, на каком хрупком телесном основании зиждется благочестие.

Ведьма никак не могла быть сестрой, и он ощущал это слишком явственно – она стала ядовитым соблазном, что откликался в теле пока ещë слабым, но всë равно медленно отравляющим мысли и душу вожделением.

Каждое прикосновение напоминало о той грязи, что замарала его.

Вот только глядя в эти бездонные тëмные глаза, он не мог думать о липкой скверне, проклятьях, демонах и белом колдовстве… Когда их взгляды встречались, а его тела касались ладони, казавшиеся горячими даже сквозь одежду, в голове делалось пусто, а сердце глухо колотилось в смятении. Он ощущал себя таким же беспомощным, как в ту ночь, когда лежал прикованный к постели, и наблюдал, как ведьма над ним извивается и стонет, словно это он доставлял ей нечестивое удовольствие… Воображение рисовало тонкий девичий стан, освещëнный огоньками свечей, и еë голос, хриплый от похоти, словно вновь звучал в ушах.

“Мой гордый воин… Я хочу почувствовать тебя в себе…”

Орвин хотел забыть этот позор, но воспоминания отпечатались в памяти, как раскалëнное клеймо, что вспыхивало каждый раз, когда ведьма касалась его.

К счастью, она тоже устала за минувшие дни, и в итоге просто оставила его в покое и заснула, уложив голову на плечо. Это он ещë мог терпеть. Служанка, недобро косясь на пленника, укрыла госпожу плащом. Тускло блеснула знакомая пряжка, старая и испещрëнная царапинами, сквозь которые ещë виднелась замысловато начертанная буква “Б”. Орвин прикрыл глаза, и из мрака всплыло воспоминание. Холодные предрассветные сумерки, рыжий свет фонаря, стоящего на ступенях крыльца. Фигура в чëрном плаще. Капюшон сброшен, в пустынном дворе нет чужаков, от которых отец Бертар обычно прячет лицо. Он держит коня под уздцы, наблюдает, как его ученик крепит перемëтные сумы, и шепчет молитву, прося для него доброй дороги.

Пальцы немеют от холода. Шелест плаща, шаг за спиной. Под подошвами сапог скрипит иней, щедро усыпавший каменные плиты двора.

– Орвин, сын мой.

Тяжесть плотной тëплой ткани ложится на его плечи.

– Вот так. Надеюсь, он и тебя как-нибудь выручит в трудную минуту.

Он с удивлением оборачивается, и отец Бертар кладëт ему на плечи твëрдые, мозолистые ладони, будто желая придержать свой плащ, чтобы он не соскользнул.

– Береги себя, – говорит отец Бертар, вглядываясь в его глаза. – Помни, как бы близко ни была беда, свет Пламени к тебе ещë ближе. И мои молитвы всегда с тобой.

Орвин опускается на колени, склоняет голову. Сотни слов рвутся наружу, но все они кажутся неловкими, бессмысленными. В итоге получается нечто невнятное.

– Спасибо вам, отец… За то, что вы меня… За всë…

– Не нужно, сын мой, – по голосу ясно, что он улыбается. – На всë воля Пламени, оно указало мне путь тогда, а теперь укажет и тебе. Просто помни, что случилось, и не обманись вновь. И да поезжай уже! Пожалей старика, которому приходится топтаться на холоде!

Последнее прикосновение ладони к его голове, отец Бертар отступает к крыльцу. И долго смотрит вслед, и медленно затухает вдали рыжий огонëк фонаря.

“Прости меня, отец, – неслышно пробормотал Орвин. – Прости, отец… Прости…”

Наверное, прошедшие дни исчерпали запас сил до дна. Его всë-таки сморило, но понял он это лишь когда услышал сквозь сон девичий голос.

– Орвин!

Сердце билось слишком быстро, дыхание частило, словно он бежал от кого-то многие мили. Кажется, вновь приходила Кэри, но странно, он не мог вспомнить, какой кошмар она вытащила на поверхность в этот раз.

Что-то резко коснулась локтя, и он вздрогнул от неожиданности. Плохо, очень плохо… Пришлось открыть глаза, поднять голову.

Ещë один страшный сон всë не желал заканчиваться.

– Мне нужно задать тебе вопрос, Орвин, – заявила ведьма. – Ответ должен быть честным.

Уж кто бы говорил о честности!

– Я тебе не лгал никогда.

Начала она с простого, хоть и не слишком понятного. Чей плащ – да какое это вообще имело для неë значение?.. Он пытался держаться, но всë равно наговорил лишнего, слишком усталый, чтобы держать себя в руках.

Ведьма, конечно, тут же взбесилась.

– Ты не имеешь никакого права пытаться попрекать меня тем, что мой род избран Богиней, и мы следуем законам еë! – кричала она, раскрасневшись от злости.