Невольник белой ведьмы

47. Ожидание худшего

Проснуться оказалось тяжело. Мысли в голове ворочались с трудом, налившиеся тяжестью веки не поднимались. Знобило, застывшие мышцы не желали двигаться, всë тело ныло и болело на разные тона. Хуже всего ощущалась ослепительно жгучая боль в бедре, за ней следовала тупая – в плечах и запястьях, в груди, и выкручивающая – где-то в потрохах… В виске стучало, за глазницами что-то ворочалось, будто намеревалось выдавить глаза. Горло словно пережали чьи-то ледяные пальцы. Весь этот оркестр разнообразных страданий был ему знаком, но только не полным составом. Обычно, в дурные дни, после особенно жестоких стычек со всякой нечистью, если не повезло получить серьëзный отпор, если зацепили или намяли бока, то болело одно, другое, третье… Но никак не всë вместе, словно его пинком с горы спустили, а потом прогнали сверху стадо коров.

Впрочем, лежать было мягко и удобно. Где это – уже в лазарете?

Ох, милость Пламенеющего…

Что же случилось?.. Кажется, он столкнулся с мороками, сумел разделать одного, а потом… Если его так потрепал морок, то перед братией стыда не оберëшься… Стоит надеяться, что Янви и Джоул в порядке?.. А девица-ведьма?! В браслетах, сковавших колдовской дар, да ещё и без оружия… Кошмар, и всё из-за него!

Да как же так вышло!..

Орвин двинулся, но не сумел переложить закинутые за голову руки. Над самым ухом тихо звякнуло. Такой до боли знакомый звук…

Остальные воспоминания посыпались, словно камнепад на и без того больную голову. Ложе враз перестало казаться уютным. Он бездумно рванулся, но цепи удержали на месте.

“Нет. Нет! Нет…”

Резко выдохнул сквозь сжатые зубы. Сердце колотилось где-то в глотке.

“Свет Пламени, помилуй меня! Пламенеющий, не оставь, пошли мне терпения пройти все испытания, дай сил выдержать смертные муки, как сам ты когда-то…”

Не удержавшись, он дëрнулся вновь – бесполезно, лишь всë тело отозвалось усиливающейся болью.

– Орвин, – шепнули рядом. – Не надо, опять поранишься.

Ведьма!

По хребту пробежала волна ледяного холода. Он обернулся на голос.

Лунный свет лежал на растрëпанных волосах девицы и худеньком плече, едва прикрытом съехавшей рубахой, но лицо оставалось в тени.

Покои вокруг были всё те же, что и днём. Оружие на стенах терялось в темноте, но он ещё помнил, как мельком видел его в солнечном свете, приметы отчётливо врезались в память. Фаррадийские, бадорские, красальские клинки – со всех земель, что оставила Беорегардийская империя после великого Раскола. Со всех земель, кроме Ривалона. То, что висело теперь на стенах, было получено в боях с теми, кого ривалонцы прежде звали побратимами. Искажённые черепа над камином лишь дополняли эту мрачную картину – от костей до сих пор тянулся уже почти истаявший шлейф прижизненных страданий.

Комната страшных ведьминских трофеев.

И сам он теперь трофей…

Орвин принялся ощупывать железные браслеты на руках. Но те охватывали забинтованные запястья слишком плотно.

– Как ты себя чувствуешь?

Как баран на бойне.

И опять это несоответствие нежного, сострадательного тона с тем, что происходит на самом деле.

Не горячиться, вести себя разумно и подумать…

Орвин зарычал, единственным возможным способом выплëскивая бессильную ярость, задëргался вновь. Ведьма навалилась на него, прижимая к постели.

– Хватит! А ну прекрати!

Слушаться еë он не собирался, но силы быстро иссякли, а боль разгорелась с новой силой. Орвин замер, пытаясь отдышаться.

Девка поëрзала, опускаясь ниже, чтобы оказаться лицом к лицу. От неë исходил лëгкий запах лаванды и тëплой кожи. Тонкие пальцы болезненно впивались в предплечья. Ощущение близости было чересчур навязчиво. Слишком тесно она прижалась к нему.

– Ты прикован надëжно. Нам нужно поговорить. Просто поговорить, понимаешь?

Ясно ведь, для какого разговора “собеседника” нужно зафиксировать покрепче. Да и слишком свежи воспоминания о разговоре, что он пережил минувшей ночью. Странно, на него извели цикл ошейника Морайны, что способен превратить человека в беспомощную парализованную чурку, и в итоге всё равно сковали по рукам и ногам. Того самого ошейника, который вообще способен… Нет, не думать сейчас об этом, и так дурно. А что, если белая ведьма просто не в силах применить алый артефакт в полной мере, потому развлекается как выйдет?.. Догадка вроде дельная, но ему сейчас ничем не подсобит.

Интересно, наверное, завести себе послушника Ордена в качестве цепной зверушки: всë понимает, а сделать ничего не может… только потешно гавкает, пока разрешают.

Девица слезла с постели и пошла зажигать свечи. Она с интересом понаблюдала, как Орвин изучает оковы – конечно, их не снять каким-нибудь хитрым приёмом, а цепь оказалась слишком толстой, чтобы надеяться разорвать еë, – потом принесла воды и заставила его выпить. Была мысль сопротивляться, но он быстро еë отбросил. Остатки сил ещë пригодятся.

– Я приказала лекарю оставить зелье, облегчающее боль. Тебе это сейчас пригодится, – сказала ведьма.

Орвин отвернулся, прежде чем она успела поднести пузырёк из темного стекла к его губам. Он уловил запах, но не смог понять, то ли это варево, коим его потчевали прежде. В голове пульсировала боль, не давая сосредоточиться. И мерзее всего были эти вновь прорезавшиеся нотки заботы в голосе девицы. Будто всё то, что сейчас творится – ради его же блага. Прикрываясь таким тоном, можно опоить чем угодно. Не в интересах белой ведьмы избавлять пленника от лишних мучений какими-то зельями. У неë есть иной способ, куда более надёжный, если только пожелает. Так к чему притворяться?..

Попробовать то, что в него так настойчиво хотят влить, не хотелось совершенно.

Девица стала высказывать негодование от того, что он не слушается, и Орвин решился задать вопрос – почему же она не воспользуется ошейником? Честного ответа ждать и не следовало, но он рассчитывал понять хоть что-то по вранью. Она лишь сказала, что надо было быть послушным и не убивать того ублюдка, что пытал его в подземелье. Звучало забавно. От пленника впрямь ждали, что он станет спокойно принимать всë, что с ним пожелают сделать?

И еще должен быть благодарен, небось, должен за то, что при этом проявляют “заботу”…

Дальше было уже не важно, и никакого смысла не осталось в том, чтобы притворяться. Мир покачивался на волнах нарастающей боли, и Орвин ощущал себя жалкой щепкой, оставшейся от кораблекрушения – он уплывал куда-то, не имея возможности выбрать направление, найти где-то сушу и прибиться к хоть какому-то берегу или просто кануть в глубину и исчезнуть навсегда.

Казалось, хуже уже быть не может, но Орвин в итоге понял, что хуже может быть всегда.

– Могу я узнать, кто же ты на самом деле?

Ему нужно было просто подтвердить, что девица – избалованная дворянская дочь, из какого-нибудь высокого рода. Это и так ясно, Гримвальд слишком высоко себя ценит, он чересчур талантлив, чтобы пойти в услужение к какой-нибудь заурядной ведьме.

Она опять попыталась его заболтать, пришлось настойчиво переспросить, хоть говорить стало совсем тяжко – горло драло нещадно.

И потом, будто очередной камень на голову:

– Великая Аэри, Алая Река, – представила девица свою мать. – Ныне – наместница провинции Ормар, в землях которой мы теперь и находимся. Я еë третья дочь.

Показалось на мгновение, что он оглох – в ушах воцарилась звенящая тишина. Перед глазами странно закружилось…

– Больно? – встревожилась девица. – Слушай, не упрямься, это зелье…