Невольник белой ведьмы

40.1. Дева в белом

Но эта мысль неизбежно приводила к другой: “А что бы сделал? В силах ли был сделать хоть что-то?..”

В любом случае, его дома больше не существовало. Тот остался только в памяти. Лишь мысленно он ещë мог встретить близких людей и взглянуть на родные места. На самом деле возвращаться было уже не к кому и некуда.

На севере провинции Ормар, где на берегах реки Орм заканчиваются земли Ривалона, и виднеются вдалеке Мавакарийские сторожевые башни, пустоши скрывали обломки Раскола. Поселения, крепости, святилища местных богов стали горелыми руинами, и вот уже десятки лет, под воцарившееся в этих местах зыбкое спокойствие, медленно уходили в землю, зарастая травой, кустарниками и первыми деревцами будущего редколесья.

Орвин объехал крупный обломок крепостной стены, ещë хранивший глубокие оспины от снарядов осадных орудий и тëмные пятна смоляной копоти, и придержал лошадь, дожидаясь отца.

Дальше тянулись заросли кустарников и рассыпанные камни, на которых, если приглядеться и смахнуть слой пыли, изредка можно обнаружить то фрагмент причудливой резьбы, то яркие кусочки мозаики, а то и вовсе руны или части неведомых печатей. Когда-то здесь жили люди, чей быт был тесно связан с колдовством. Но теперь в этих краях не существовало даже храма Матери, или хотя бы выделенного под жертвенник места, а на пустошь забредали лишь пастухи и любопытные дураки.

– Я думал, что вы можете забираться сюда, – произнëс Веррон, Серый Дрозд, поравнявшись с сыном. – Но надеялся всë же, что у тебя хватит благоразумия держаться подальше. Это была твоя идея? Или друг надоумил?

– Моя. Да и вышло это ненамеренно. Мы просто преследовали зайца, он удрал от нас где-то здесь.

– И Кантил не сумел подстрелить его сразу? Врать ты пока так и не научился, – усмехнулся отец и покачал головой, звякнув амулетами, вплетëнными в длинную рыжую косу.

Сам Кантил отстал, и лишь теперь показался из-за раскидистого орешника на границе стены. Вид у парня был понурый. Он с самого начала настаивал, что лучше не говорить Веррону о случившемся, но Орвин решил, что отец должен знать. Пустоши ещë прятали искры старой магии, и не вся она несла случайным путникам добро. Если находка опасна, тогда нужно, чтобы уничтожили еë раньше, чем она могла бы кого-то погубить.

Впрочем, если это место потребуется разрушить, Орвину было бы очень, очень жаль…

У оврага всадники спешились, стреножили лошадей и взяли с собой фонари и верëвки. Орвин указал направление, и отец пошëл первым, проверяя путь артефактом, болтающимся на шнурке. Знакомый провал в земле встретил запахом сухой пыли, что и в первый раз наводило на мысли о защитных чарах, сохранивших это место от времени и стихий. В темноту вела крутая земляная осыпь. Отец закрепил верëвку вокруг острого каменного обломка, торчащего из земли, словно клык исполинского чудовища, обернулся ей сам, так, чтобы она скользила по телу, скинул свободный конец в зияющий мрак и медленно зашагал вниз, внимательно выбирая, куда ставить ноги. Орвин вспомнил, как земля разверзлась, и он сам полетел кувырком, и поëжился. Впрочем, в тот раз, когда страх прошëл, настало совсем иное чувство. Когда он увидел то, что таилось под землëй… Но про это он отцу, конечно, уже не говорил.

Долгое время было слышно лишь шорохи, верëвка натягивалась и чуть покачивалась, уходя в темноту, потом неожиданно ослабла и упала на землю. Орвин и Кантил наклонились над дырой, жадно прислушиваясь.

– Отец!

– Милорд!..

Внизу вспыхнул жëлтый огонëк.

– Здесь безопасно! – донëсся снизу голос, усиленный гулким эхом.

– Я спущусь! – крикнул Орвин.

Схватился за верëвку и полез вниз раньше, чем оттуда сумели бы что-то возразить.

Пол здесь усеивали обломки. Длинные скамьи раздавило рухнувшими сводами потолка и массой земли. Отец стоял у дальней стены подземного зала, высоко подняв фонарь. Лучи не могли выхватить из сумрака всю каменную кладку, на удивление хорошо сохранившую на себе слой расписанной штукатурки. Но даже сейчас фреска выделялась, картина сияла своим, внутренним светом.

Орвин замер, будто к месту пригвождëнный. Как и в первый раз. Он просто ничего не мог с собою сделать.

Со старинной фрески на него смотрело божество. Иначе и быть не могло, такое нежное умиротворëнное лицо, бесконечно прекрасное, обрамлëнное светлыми локонами, этот взгляд, что заглядывает в душу, не могли принадлежать простому земному созданию. Изображëнная на стене дева была облачена в белое платье из лëгкой, развевающейся ткани, обрисовавшей еë стройный стан. Она словно парила в воздухе, раскинув руки, и свет лился из еë ладоней извилистыми нитями. Семь мечников в тëмных одеждах стояли на коленях у еë ног, молитвенно сложив руки перед этим дивным источником света, что не смог погасить даже мрак заброшенного подземелья.

Разумом Орвин понимал, что видит. Прекрасная леди и служащие ей рыцари. Мотив, так или иначе встречающийся в старых книгах. Но именно эти образы он узнать не сумел. Почему их семь?

– Это хранители Пламени? – спросил он о первом, что пришло в голову.

Кажется, ведь столько было первых воинов-церковников, почитаемых культом Пламенеющего, именно семь. И у них тоже была какая-то похожая тëмная одежда.

Отец покачал головой. Он отошëл от стены подальше и тоже посмотрел на фреску со стороны, впрочем, восхищения от еë красоты он явно не испытывал. Орвин с удивлением увидел на лице отца гримасу отвращения.

– Это семеро рыцарей белой ведьмы. И сама тварь, их госпожа. Не удивительно, что святилище расположили в подземелье. Если бы поклонники Великой Матери нашли это место, его хозяева закончили свои дни на алтаре с перерезанным горлом. Впрочем, может так и было, кто уж разберëтся.

– Ничего раньше не слышал о белых ведьмах, – признался Орвин.

– Не удивительно. Это единственная сила, способная противиться Богине и Мужу еë, природный враг алой и чëрной магии. Белой под силу питать и исцелять. Разбивать и уничтожать алтари Матери, а иногда и головы еë любимых детей. Конечно, о таком не стоит говорить вслух.

Отец не принимал культ Матери, и Орвин понимал, что это заслуженно. Но почему тогда…

– Почему ты назвал еë тварью? Если есть на свете сила, способная помочь тебе в делах, так чем она настолько плоха?