Птицеферма

Глава 20

И, вполне вероятно, глубоко заблуждаюсь...

Как же разделить образы этих людей в своем восприятии?

Я и так чересчур разговорчива и откровенна с Пересмешником. Не хватало еще сболтнуть что-нибудь лишнее.

Ко мне подходит Сова, со вздохом опускается рядом, садится на перекинутую через канаву клюку.

— Как он? — спрашивает без предисловий.

— Гораздо лучше, чем я могла вчера ожидать, — отвечаю, не поднимая головы. Никак не могу взять в толк, почему при почти полном отсутствии растительности на Пандоре на завезенном для огорода грунте так быстро растут сорняки. В то же время посаженные нами овощи чахнут и вырастают от силы в половину своего положенного размера. Значит, дело не в почве. Тогда в чем? В климате? — Спасибо, — добавляю, помолчав.

Сова крякает.

— Я не за благодарностью пришла.

Наконец поднимаю голову, встречаюсь с женщиной взглядом.

— И тем не менее. Спасибо, я твоя должница.

— Ты? — приподнимает поредевшие седые брови, морщит лоб, удивляясь. — Не Пересмешник?

— Я, — отвечаю твердо и возвращаюсь к работе.

Именно мне Сова дала вчера медикаменты. Мне и отдавать ей долги.

— Филин сказал, что навестит сегодня Пересмешника.

Вздрагиваю.

— Тихо, тихо. Его, не тебя. Вероятно, уже был в вашей комнате.

Меня сковывает от напряжения. А если Глава заподозрит, что без современных лекарств не обошлось?

Лихорадочно вспоминаю, куда я спрятала флакон и тюбик с мазью. В шкаф, за боковую пластиковую панель. Как знала... Но насколько надежно это место, если Филину вздумается обыскивать комнату?

Да и вообще... Филин. В моей комнате. Без меня. Он ведь может как найти там что-то, по его мнению, компрометирующее, так и подложить. Нужно будет все проверить по возвращении...

— Спасибо, — говорю сдержанно.

Жаль, нельзя все бросить прямо сейчас и мчаться в барак. Нет, если Филин хотел нанести визит во время моего отсутствия, значит, так тому и быть. Самые роковые ошибки всегда совершаются в спешке. Нельзя действовать необдуманно.

Сова некоторое время молчит, но не уходит. То ли отдыхает, то ли хочет сказать еще что-то.

Второе.

— Ты изменилась, — произносит негромко.

Снова поднимаю голову. На огороде, кроме нас, Майна, Савка, Фифи и Рисовка. Никто из них не смотрит в нашу сторону.

— В каком смысле? — уточняю.

Сова не спешит с ответом, подбирает слова.

— Становишься осторожнее, — говорит наконец. — Будто у тебя появилось что терять. Это любовь или... что-то другое?

Любовь? Мне с трудом удается не рассмеяться. Наша прагматичная Сова еще верит в светлые чувства? Здесь? Не уверена, что сама способна верить во что-то подобное.

Встаю в полный рост, распрямляю уставшую спину и отвожу влажные пряди волос со лба. Солнце постепенно клонится к закату, стоит жара и безветрие. Тишина. Мне не хватает пения птиц, жужжания насекомых. Откуда бы я ни была родом, там все это непременно было.

— Со стороны похоже, что я влюблена в Пересмешника? — спрашиваю на полном серьезе.

— Со стороны похоже, что вы влюблены друг в друга.

Усмехаюсь. Люди почему-то всегда уверены, что со стороны виднее.

— Значит, пусть так, — говорю.

Это едва ли не первый случай за время моего пребывания на Птицеферме, когда общественное мнение меня полностью устраивает. И да, Сова права: мне есть что терять. И это не Пересмешник, это моя собственная жизнь — я больше не готова умирать, пока не выполню задание, ради которого сунула голову в пекло.

* * *

Направляюсь к реке прямо с огорода.

Сегодня снова было очень жарко, и я пропотела насквозь — нужно ополоснуться.

Почему-то мне неловко возвращаться в комнату в таком виде. При житье с Пингвином такого не было. Должно быть, потому, что запах его собственного пота и немытого тела способен перебить все остальные запахи в радиусе ста метров.

Поддаюсь соблазну и доплываю до того самого места, где расположен люк. Выбираюсь на берег, осматриваюсь. Если не знать о тайном ходе, увидеть его случайно почти невозможно. Так что нам, можно сказать, повезло, что мы искали его не глазами, а на ощупь.

А что, если прийти сюда одной этой ночью? Пересмешник еще не готов к ночным вылазкам, но мне и не нужна компания. Теперь я знаю, где и кого ждать, и сумею остаться незамеченной. Нужно только позаимствовать у него фонарь — мало ли. Своим я так и не обзавелась.

* * *

Возвращаюсь в лагерь к самому ужину.

Начинает темнеть, становится прохладно. Еще буквально на прошлой неделе жара стояла круглые сутки. Сейчас же ночи приходят холодные — еще немного, и наступит настоящая осень. А осень тут затяжная.

Поднимаюсь по ступеням крыльца, задумавшись о скорой смене времени года и смотря себе под ноги. Дверь открывается навстречу — кто-то выходит. Не поднимаю глаз, только отступаю в сторону, пропуская. Однако тот, кто вышел наружу, не спешит проходить мимо.

— Вот так встреча, — довольно протягивает Пингвин, раскрывая объятия.

Надо же, он тоже вымылся после работы. Наше расставание идет ему на пользу.

— Пройти дай, — прошу, не двигаясь с места. Мне некуда отступать — только бежать вниз с крыльца.

— Ужин еще не готов. — Вместо того чтобы пропустить меня к двери, Пингвин, наоборот, становится так, чтобы занять как можно больше пространства. — Куда нам спешить? Я соскучился. — И недвусмысленно прохаживается взглядом по моей груди под не успевшим высохнуть сарафаном.

Это хорошо, что наступает осень и спадает жара. Мне уже не терпится завернуться в теплую закрытую одежду по самую макушку. Хотя отлично понимаю, что дело не в моих полуобнаженных «прелестях». Просто женщин на Птицеферме слишком мало.

— Дай пройти, — повторяю тверже.

Мне не нравится, как Пингвин на меня смотрит — как кот на мышь. Он крупный, сильный — гораздо сильнее меня, что в самом начале наших с ним «отношений», не стесняясь, показывал, пока я не перестала сопротивляться. И сейчас у меня ощущение, что Пингвин всерьез настроен получить желаемое, согласна я на это или нет.

— Я могу тебя удовлетворить, пока Пересмешник зализывает раны, — говорит, казалось бы, ласково, а сам приближается, наступает.

Спускаюсь на одну ступень, внимательно слежу за каждым его движением.

— Не ломайся, — продолжает увещевать.

Еще ступень вниз. И, как назло, никого во дворе больше нет. Филин ведь запрещает открытое сексуальное насилие, верно?

— Пошли, дорогуша. — Пингвину надоедает уговаривать, и он резко выбрасывает руку вперед, больно хватая меня за предплечье; дергает на себя. С меня только-только стали сходить синяки, оставленные хваткой Момота на прошлой неделе, но теперь, похоже, появится свежий.

В прямолинейные планы Пингвина входит затащить меня в барак и без лишних слов наскоро поиметь в одной из комнат. Благо «начать» и «кончить» в его случае разделяет не больше минуты.

Сопротивления Пингвин не ожидает. Поэтому, получив каблуком в лодыжку, разжимает пальцы. Но тем не менее от своих намерений не отказывается.

Ухмыляется, потирая ушибленную ногу, и снова шагает ко мне. Похоже, считает мое упрямство игрой.

— Было больно, глупая.

Видимо, недостаточно.

Он ожидает, что я попытаюсь убежать или, по крайней мере, спущусь по ступенькам еще ниже. Прикидывает, как будет меня перехватывать. Наивный.

Вместо того чтобы бежать, я, наоборот, поднимаюсь на ступень выше и резко вскидываю колено. Бью снизу и точно в цель. Не ожидающий подвоха Пингвин не успевает закрыться, сгибается пополам, хватая ртом воздух.

— С-су-у-у-ка-а-а...