Птицеферма

Глава 12

Он шатается, словно зомби из третьесортного кино, вытягивает вперед руки, а по его обнаженному, отчего-то светящемуся в темноте торсу стекают багровые струйки крови. Зомби Чиж шагает ко мне, скаля короткие, широкие, по форме напоминающие полотно грунтовой лопаты зубы; рычит и пытается схватить.

Отступаю спиной вперед. Распущенные волосы треплет ветер, бьет меня ими по лицу. Подол платья путается между ног.

Головой понимаю, что восставшего монстра нужно умертвить повторно — или добить, — но меня парализует от ужаса. Все, на что я в данный момент способна, это двигаться задом наперед и смотреть в широко распахнутые чернильные глаза без белков в глазных яблоках и без век.

— Эээээмбеееееер, — шипит, как змея, мертвый Чиж.

Оступаюсь на мокрой глине, падаю. А зомби наваливается сверху, клацает зубами. Тянется к шее...

Резко распахиваю глаза: рассвет. Сердце еще бешено колотится, но надо мной привычный потолок из серого пластика; плохо заделанная трещина в углу.

Сон, всего лишь сон.

Едва ли не впервые за время пребывания на Птицеферме я рада вернуться в реальность.

Выдыхаю с облегчением и остаюсь лежать, пока сердцебиение не выравнивается. Часов у нас нет, но, судя по сероватой дымке за окном и пробивающимся сквозь нее лучам солнца, еще слишком рано. Готовить завтрак сегодня мне не нужно, так что вполне можно потянуть время и подождать, пока проснутся остальные.

Можно было бы сбегать к реке и выстирать наконец чужую футболку, чтобы вернуть ее владельцу. Но отдавать эту вещь мне не хочется еще сильнее, чем вставать. Она такая удобная...

Вздрагиваю от стука в дверь. Сердце опять ускоряет бег. Еще слишком рано. Кому я могла понадобиться?

Стук негромкий, можно даже сказать, вежливый. Будто привлекают внимание, чтобы впустила, если не сплю, и в то же время не хотят разбудить, на случай если еще не проснулась.

Несмотря на то что Олуша недавно продемонстрировала мне свое истинное лицо, скромность у меня упорно ассоциируется именно с ней. Что ей могло снова от меня понадобиться, да еще и в такую рань?

Решаю, что не знаю и знать не хочу, — постучит и уйдет. Поворачиваюсь набок, подкладываю сложенные друг на друга ладони под щеку и бездумно смотрю на рассвет за окном. Ночной кошмар вымыл из моей головы все мысли, и мне даже нравится это утреннее ощущение пустоты — знаю ведь, это ненадолго. Поэтому просто наслаждаюсь.

Сова права, я всегда хочу большего...

Стук повторяется еще дважды, с перерывами секунд в тридцать. А затем наступает тишина. Ушла?

Вскакиваю с кровати и на цыпочках, чтобы не топать, бегу к двери. Я почти уверена, что это была Олуша — а кто еще? — но тем не менее хочется убедиться, и желательно так, чтобы незваная гостья меня не заметила.

Тихонько приоткрываю дверь, чтобы та не заскрипела, выдав меня. Выглядываю.

...Или гость.

— Пересмешник! — окликаю громким шепотом.

Он уже в конце коридора. Останавливается, оборачивается.

Распахиваю дверь шире. Придерживаю ее рукой, стоя в дверном проеме. Жду, когда мужчина подойдет.

Запоздало спохватываюсь, что на мне его футболка, которую следовало вернуть еще вчера. Поджимаю губы — вот засада.

Пересмешник возвращается. Руки в карманах брюк, улыбается. Волосы он снова собрал в хвост, а сам выглядит настолько бодрым с утра, что мне это кажется противоестественным. Еще два часа до завтрака, после которого всем мужчинам идти до вечера на рудник — махать киркой, таскать тяжелые камни. А Пересмешник... улыбается и выглядит так, будто встал несколько часов назад.

— Тебе идет, — весело комментирует мужчина мой наряд, пробежав взглядом по моим голым ногам.

Мне хочется натянуть футболку до самых ступней.

— Я сегодня постираю ее и высушу, — бормочу. — Вечером верну.

— Если тебе нужна, то оставь, — отмахивается. Больше не пялится ни на ноги, ни на грудь, соски которой из-за утренней прохлады предательски торчат под тонкой тканью. Смотрит в глаза. — У меня есть еще парочка. Глава был щедр.

Заманчивое предложение... Но нет. Услуги, вещи — это лишнее, не нужно.

— Верну вечером, — отвечаю упрямо.

Пересмешник равнодушно пожимает плечом.

— Как хочешь. Ты вчера просила помочь тебе со швами, — продолжает. Зачем-то кладет ладонь на противоположный от петель край двери, буквально в нескольких сантиметрах от моих пальцев.

Бросаю взгляд на новое местоположение руки гостя, но и свою руку тоже не убираю. Только гадаю, а даст ли он мне теперь закрыть дверь, если я решу захлопнуть ее перед его носом.

— Просила, — не отрицаю.

Но это было вчера. Когда Пересмешник так и не появился, я поняла, что это была глупая просьба — адресованная уж точно не тому человеку.

Пересмешник прищуривается, глядя на меня и по-прежнему улыбаясь; чуть склоняет голову набок.

— Если вчера тебе никто так и не помог, я готов.

И за этим он встал ни свет ни заря? Чтобы выполнить свое обещание мне?

А потом я вдруг замечаю то, что не заметила сразу: несмотря бодрую на первый взгляд физиономию, чистые волосы и улыбку до ушей, у Пересмешника подозрительно блестят глаза. Такой блеск появляется, если человек выпьет спиртного или...

— Слушай, ты вообще сегодня спал? — выпаливаю.

— Не-а, — отмахивается. — Не успел. Ну так что, — усмехается, — нужна моя помощь?

Отступаю и шире распахиваю дверь.

— Заходи.

* * *

— Нож есть?

— Там, на столе, — отвечаю, не оборачиваясь.

Сажусь на край кровати, лицом к окну, спиной к гостю, перекидываю несобранные с утра волосы через плечо вперед, чтобы не мешали.

— Ага. Нашел.

В моей комнате мужчина, от которого знать не знаю чего ожидать, а я сижу к нему спиной, да еще и вручаю в руки нож.

На Пандоре такая беспечность может стоить жизни, но отчего-то я не чувствую возможной опасности, исходящей от своего гостя. Потому что он уже несколько раз мне помог? Что это? Синдром брошенного щенка, который привязывается к первому, кто был к нему добр?

Привычно пытаюсь анализировать свои ощущения и поступки, но желания обернуться, чтобы проконтролировать действия почти что незнакомца, не возникает. Может, просто устала бояться собственной тени?

— Его бы продезинфицировать...

Было бы неплохо. И нож, и руки, и место наложения шва. А еще хорошо было бы использовать стерильные перчатки.

— Я его мыла, — отвечаю. — На стуле таз с водой и мыло рядом. Можешь помыть руки.

— Хм... Ладно.

Слышу шаги, затем бултыхание в воде.

— Не ляжешь? — спрашивает за моей спиной Пересмешник. Близко, значит, подошел к кровати.

Молча качаю головой.

В ответ на мой жест кровать прогибается и издает жалобный скрип — Пересмешник забирается на нее с другой стороны.

— Футболку задери.

Медлю, все еще думая о своей реакции и об отсутствии чувства опасности рядом с этим человеком.

— Ну же, — тот расценивает промедление по-своему, — я уже видел тебя без одежды.

Верно, с дерева-то снял и принес меня он. Впрочем, мне давно наплевать, кто меня видел и в каком виде.

Не снимаю футболку полностью: только вынимаю руки из рукавов, а затем перевешиваю вещь вперед, оголив спину и прикрыв грудь.

Пересмешник присвистывает.

— Сова точно была врачом? — комментирует увиденное.

Могу себе представить, что там.

Но мне почему-то смешно. Должно быть, потому, что это высказывание полностью соответствует моим собственным мыслям.

— Она так думает.

— И не швеей, это точно, — усмехается в ответ.