Птицеферма

Глава 4

Вспышка боли, на мгновение парализовавшая все тело, слезы из глаз.

Потом — темнота. Но не спасительная, приносящая забытье — другая.

Нет, это не темнота, это черный фон.

...Эй, Янтарная...

Прием...

Буквы. Белые на черном. Вспыхивают красным, а затем ложатся ровными белыми строками — печатный текст.

...Предупреждаю, я сейчас запаникую и начну тебе звонить...

Я нервный, ты в курсе...

Звонить? На Птицеферме нет техники, нельзя никому звонить...

На все том же черном фоне мигает курсор и выходит системная надпись: «Собеседник печатает Вам сообщение».

Звонок, сообщение... Нет, это не здесь, не отсюда. Но как же сложно понять и вспомнить — откуда, когда.

...Янтарная, считаю до пяти, а если ты не отвечаешь, то звоню и бужу твою соседку...

«Собеседник печатает Вам сообщение», «Собеседник... печатает...»

...Пя-а-а-а-а-а-ать...

Четыре...

Три...

Не понимаю. Хочу понять.

Все мое сознание тянется, рвется к невидимому счетоводу. Тяжело и больно, словно продираешься через кисель, с кандалами на ногах и в железном обруче, сдавившем голову. Каждый шаг — боль. Впереди — ничто, лишь черный экран.

...Ты сдурел? Я попить отходила.

О, жива!

Балбес...

Балбес... На это слово что-то отзывается внутри. Из зоны солнечного сплетения поднимается волна непонятных мне, но очень сильных чувств. Нет, не волна — лавина. И я понимаю: «балбес» не ругательство и не оскорбление. В этом слове — нежность, улыбка и запах хвои.

Почему хвои?!

Напрягаюсь, пытаюсь пробиться через заслон из черного киселя. И тут же получаю отдачу: вспышка боли оглушительная, дезориентирующая, разрывающая голову надвое.

Черный экран идет трещинами, из которых льется ослепляющий свет, бьет по глазам. Кусочки «мозаики» расходятся, расплываются, на миг повисают в воздухе — и осыпаются с шелестом, будто кто-то швырнул на пол кипу бумаг.

...Моя ладонь в чьей-то руке. Рука мужская, пальцы длинные, тонкие, но все равно крупнее моих. Аккуратные, коротко стриженные ногти. Свежий ожог на безымянном пальце и мизинце с внутренней стороны ладони.

Нет, это не Он держит меня за руку, а я Его. Верчу пораненную кисть, рассматриваю.

— Я всегда говорила, что ты балбес, — произношу со вздохом. Не слышу свой голос, но точно знаю, что это говорю я. Слова просто появляются в голове — как мысли. — А если бы руку оторвало?

— Брось, Янтарная. Всего лишь ожог...

А это не моя, чужая реплика. В ней — тепло и беззлобная насмешка. Однако сжимаю губы в прямую линию — злюсь?

— ...Не делай такое лицо, я живее всех живых.

Не злюсь — испугалась.

— Попробовал бы умереть, — фыркаю, пряча истинные чувства. Чего-то боюсь.

— Я же говорил, что ты меня любишь, — беззаботно смеется собеседник в ответ.

Не вижу его лица, не слышу голоса. Перед глазами лишь обожженная ладонь. Все еще бережно держу ее, касаясь тыльной стороны кончиками пальцев, чтобы не причинить новой боли.

— Не льсти себе, — огрызаюсь. — Пошли, герой, тебя нужно сдать медикам.

— Насовсем?

— На опыты!

В ответ снова смех. Сначала приятный, а затем обрастающий эхом и превращающийся в гром, сотрясающий все мое тело...

Вспышка света.

Картинка разбивается вдребезги и разлетается на куски, бьет обломками по лицу.

Пытаюсь отвернуться, защитить глаза. Выставляю вперед руки, но острые осколки проходят сквозь них и больно впиваются в кожу, а мои руки хватают лишь пустоту.

Падаю. Снова и снова.

Падаю.

* * *

Прихожу в себя от холода.

Я в воде. Лежу на спине, вытянув руки по швам, а по мне течет вода. Она повсюду: снизу мое тело омывает целый ручей, сверху впивается ледяными иглами дождь. На моем лице горячие слезы и холодные капли, но слезы быстро остывают и смешиваются с дождем, стекают струями по щекам, забивают рот и нос. Трудно дышать.

Судорожно хватаю ртом воздух, как будто только что вынырнула с глубины. Пытаюсь рывком подняться и сесть, но вместо этого получается лишь перекатиться на живот да успеть подставить руки, чтобы не упасть лицом в холодную жижу.

Поднимаюсь с трудом. Тело одеревенело, не слушается.

Наконец удается встать на четвереньки. Дождь продолжает лить, застилая глаза. Провожу рукой по лицу, убирая воду, а затем оставляю ладонь козырьком у лба. Вокруг темно, но из окон барака льется мягкий свет. Внутри строения мелькают тени, слышны громкие голоса, смех, чья-то заунывная песня, несоответствующая взрыву на миг заглушившего ее хохота.

Часов у меня нет, но, судя по тому, что праздник еще в разгаре, а солнечные батареи не разрядились и лампы светят по-прежнему ярко, прошло не так много времени. Хотя по ощущениям — целая вечность.

Отплевываюсь от неприятной на вкус воды и заставляю себя подняться на ноги. Сгибаю и разгибаю руки — тоже целы. Боли нет, во всяком случае острой. Только в голове стоит звон.

...Янтарная...

Словно шепот, шелест в голове.

В этот момент спазм сводит желудок, и я успеваю разве что шагнуть на непослушных ногах к ближайшему кусту и согнуться под ним пополам. Меня выворачивает. Потом еще и еще.

Перед глазами все плывет, и какая-то часть меня, еще способная соображать, отдает себе отчет в том, что, видимо, я заполучила сотрясение мозга после падения. Другая часть меня мечтает лечь, здесь, под холодным дождем, и сдохнуть.

— Эй, кто там допился? — доносится до меня чей-то голос. Из-за головной боли и шума дождя не сразу могу его идентифицировать.

Вскидываю глаза, одновременно вытирая губы тыльной стороной ладони: ко мне пьяной походкой направляется Чиж, на ходу застегивая ширинку. Вода течет по его лицу и почему-то обнаженному торсу, но это соседа ничуть не смущает. Он вообще выглядит как довольный кот, обожравшийся сливок.

— Какая встреча! — раскрывает объятия. — Кажется... ик... я поторопился надевать штаны. — И шагает ко мне, вытягивая губы в трубочку.

Выворачиваюсь и с силой бью его в плечо, отталкивая, но меня все равно успевает обдать запахом перегара.

Чиж, не удержав равновесие, садится прямо в лужу.

Бегу к крыльцу — откуда только силы взялись? Холодная жижа хлюпает под ногами, икры обдает ледяными брызгами.

— Убью суку! — орет Чиж мне вслед, силясь подняться и оседая вновь.

Оборачиваюсь только уже на верхней ступени крыльца. Но вид барахтающегося в грязи человека не вызывает у меня сочувствия.

— Убью и трахну! — продолжает угрожать тот.

Скрываюсь в бараке. Захлопнувшаяся дверь отрезает от меня поток ругательств и обещаний.

— Нет, сначала трахну! Потом убь...

Опускаю засов на двери — пусть охладится. Рано или поздно кто-нибудь услышит его вопли и впустит внутрь. Или тоже пойдет по нужде и откроет дверь.

* * *

Фонарик остался валяться где-то в грязи на месте моего падения, ботинки — у люка. Так что бреду на ощупь по темным коридорам босиком и, должно быть, оставляя живописные следы на полу.

Вваливаюсь в свою комнату и стекаю спиной по двери. Остаюсь на полу, уткнувшись лицом в колени, обтянутые мокрым насквозь подолом платья.

Меня запоздало начинает трясти, но не от того, что я чуть не разбилась, а от того, что увидела после.

Это ведь не галлюцинация, правда? Это воспоминания? Янтарная — это я?

Что это? Прозвище? Фамилия, имя или производное от них?

Но, как ни напрягаюсь, в голове только серый туман да привязавшийся запах хвои. На Пандоре нет хвойных деревьев. Здесь вообще почти нет деревьев, а те, что есть, кривые, рассохшиеся, с мелкими листочками.

Нет, этот запах не отсюда. Как и Янтарная.

Откидываю голову на дверь и сижу с закрытыми глазами, силясь восстановить тяжелое дыхание.

В какой-то момент мне чудится, что сквозь прикрытые веки проникает свет. Яркий, не такой, как от фонаря с солнечной батареей.