Книги
Где-то под горой, а может возле реченьки или в самой гуще леса с тропками малохожеными стояла избёнка рубленная. А жили в ней, поживали мужик Евстафий да его жена Лукерья. Просто жили, особо не тужили ребяток малых растили – два сыночка да дочку. И все бы хорошо – закрома полны̀, хлѐба – вдоволь да пирогов излишек. Ребятки здоровые, хоть и малые да старательные – сразу видно, помощь растет в дом.
Но только вот случилось с ними такое дело… Евстафий до того въедливый был да упёртый, что ни скажи ему – враз оспорит, что ни слово – всё потешается да ёрничает в ответ. Ерохвост, одним словом. И все бы ладно – хозяин в доме, но жена у него и того пуще, такая на язык бойкая, задиристая уродилась, спасу нет. Ёра, одним словом. Вот мужик спросонья только с печки соскочит, тут же кулаком по̀ столу как вдарит, аж все стаканы на пол валятся, посуды на него не напасешься, подавай, видишь ли, ему киселя. Ну, жена тоже не лыком шита, так его отчихвостит спозаранку, отчего им на весь день заделье.
А ежели Лукерья попросит мужа дров принести из лесу или печку истопить, так и не допросится. Говорит он ей, не мужицкое это дело. А какое мужицкое? Кашу есть али на печке пятки греть? Вот она ему разгоняй и на это задаст. Ну, а если мужик по делу что молвит, и такое было, тут уже жена упрямится начинает. Евстафий ей слово, а она ему три, и он в ответ ей десять. А то и наоборот. И талдычит, что бабье дело – молчать да мужика во всем слушать, а прав, не прав – это ужо дело второстепенное. Так цельными днями спорят да артачатся друг перед другом силой мерятся, кто во что горазд. Никак не находился для них общий язык, но зато день до вечера не скучен. Вот только хозяйство запустили.
Но Лукерья приноровилась, она здоровехонькая была, в рост пошла – ручищи сильные, локти крепкие. Вот она как приобнимет своего муженька, к печке локтем прижмет, так он стоит смирнёхонький – молчит. А опосля ужо идет, хоть и бурчит себе под нос, но дело делает.
Вот давеча прижала Лукерья мужа своего у печки да отправила его в лес по дрова. Хворосту принести да грибов приглядеть, авось на пироги соберет. А мож ягода какая на кисель найдется. Вот ходил-бродил Евстафий по лесу, далеко зашел, смотрит, солнышко ужо садится, а он тропинку обратно к дому потерял ѝз виду. Неужто заблудился, думает. Присел на пенек передохнуть. Глядь, идет старичок с ноготок – маленький, сгорбленный, еле-как тащит вязанку дров, примастырил ее на холку.
– Ох, – говорит, – устал так, что ноги подкашиваются… помоги, мил человек, донести мне дровишки до хатки.
Ну, Евстафий помог ему. Так-то мужик он добрый был по природе своей. Донес его дрова да свою тропку и узрел. Скоро ужо домой собрался, а старичок и говорит ему:
– Хочу тебя отблагодарить, вижу добрый ты человек. Проси, что хошь. Исполню твое желание.
Ну, Евстафий долго не думал:
– Дай мне силы недюжинной, чтобы сильнее я был, чем моя женка.
Старичок и отвечает:
– Ладно, коли хошь. Сильнее стал, теперича. Иди с Богом. Всё сам увидишь.
Приходит Евстафий в дом и сразу за стол. Да как вдарит кулаком по столу со всей мочи да ишо гласом своим трубным как гаркнет:
– Подавай-ка мне, жена щи с пирогами да киселю, во рту маковой росинки с утра не было, да пошевеливайся. Проголодался мужик – и то ясно, но кабы поласковее чуток быть – ан не обучен. Так-то Евстафий с виду небольшой был, жирком не оброс, росточком малый, но голос имел как у семерых. Если уж гаркнет, так гаркнет, посуда дребезжит да приплясывает в буфете.
Лукерья токмо на лавку присела, зены прикрыла, видать сон ужо какой хотела углядеть. А тут над ухом как гром среди ясного неба – так и свалилась она с лавки. И так бы слово за слово, в иной раз, ух досталось бы муженьку по полной. Но тут Лукерья подскочила скоренько и давай стряпнёй заниматься, тесто на пироги мять да щи варить, и рот – на замок. Молчит, аки немая. И думает, что за напасть с ней такая… и не хочет пирогов, а руки сами всё делают. Хотела было мужа прижать к печке да наказ какой дать, но язык во рту не ворочается.
А Евстафий ухмыляется, вот хорошо, какая покладистая жена у меня стала. Завтра еще проверю.
Наутро встает он и с ходу раскладывает:
– Вот что, Лукерьюшка, поеду-ка я на базар, на людей посмотрю да себя покажу, может что и куплю нам для хозяйства, а ребятишкам на радость. – И наказ дает: гусей накорми, за скотиной убери, дрова наколи, печку истопи да наготовь блинов. Жене бы рот раскрыть да ответ ему дать как полагается, не король чай, но не тут-то было. Руки сами веник схватили да давай пол мести, и рот – на замок. Поджала губы, ничего сказать не может. А мужик токмо ухмыляется.
Вот день, другой ходит смирная Лукерья, слова против не говорит. Все дела по дому переделала – чистота, порядок в избе. Все хорошо. И вот пошла она после полу̀дня на̀ реку белье полоскать… Смотрит, на песочке карп лежит, ртом воздух хватает – вот-вот издохнет без воды. Ну, она взяла его да кинула в воду. Не стала на уху брать, сжалилась. Так-то она баба добрая была по природе своей. А карп круг под водой сделал, насытил свои жабры и вынырнул к Лукерье и говорит:
– Хочу тебя отблагодарить за твое добро. Дам тебе одну подсказку, авось пригодится.
Удивилась Лукерья, что карп ей говорящий попался да спорить не стала, благо ужо приучена была.
Вот карп и говорит ей:
– Сходи в лес за хворостом да присядь на пенек, и тотчас увидишь старичка с ноготок. Поможешь ему, в чем скажет, он тебя тоже благодарить станет, так ты у него тогда проси связку из трех ключей. А для чего они тебе, узнаешь сама. Три ночи – три сна, все поймешь.
Удивилась Лукерья пуще прежнего, но так и сделала. Принесла домой связку ключей. И тут же в первую ночь снится ей сон, и слышит она некий сладкий голос:
– Первый ключ у тебя от кухоньки. Как закроешь ее на замок, так муженек твой враз научится разговаривать ласково, коли проголодается.
К утру напекла Лукерья блинов, простоквашу навела, кашу перловую натомила, ребяток накормила да закрыла кухоньку на ключ.
А Евстафий, проснувшись, и так, и эдак эту дверь, силой вроде поначалу хотел взять, то бочком к ней, то передом – никак не дается, а тут ужо и под ложечкой сосет. Ароматы такие соблазнительные за дверью, слюной истек. Уж не до ухмылок тут ему, не до потешек. Вот так до вечеру, словно кот подле сметаны и кружил у двери кухонной, но не солоно хлебавши в сердцах улегся спать.
А Лукерье в ночь снится второй сон и голос сладкий такой опять шепчет:
– Второй твой ключик от спаленки. Как закроешь на замок, так посмотришь, что будет. Муженек твой спать захочет, придет к тебе договариваться, ты только не оплошай, сразу-то не соглашайся.
Вот спозаранку Лукерья перины взбила, белы простыни да покрывала кружевные на кровати настелила и закрыла комнатку на ключ.
Евстафий токмо глаза протер, вспомнил кухня-то на замке – не видать ему ни калачей, ни баранок к чаю, пригорюнился. Затылок чешет, ужо не балагурит не ёрничает. Мысля одна с голодухи – что же делать, как жене угодить? Тут он и воды принес, дров наколол, и скотину выпас, ну во всем хорош – загляденье просто, а как глянул, там ужо и в спальню дверь ключом припёрта. Поглядел на жену свою, ох, хороша зараза, что тут лукавить. Вот тут ужо пошли в ход добрые слова, а куда строптивость делась, неведомо. Хоть и сулил муж жене горы золотые, уговоры напевал да обхаживал, но так и уснул в сенцах.
А Лукерье тут ужо в третий раз голос сладкий во сне мерещится:
