Книги
Степнова Маргарита
Медаев поражает. Думает он. Явление редкое на публике. Раньше он предпочитал это делать в одиночестве, а тут и всю дорогу молчал, в своих облаках летая, и у гостиницы заторможенно себя вёл, и по дороге в ресторан, расположенный на первом этаже этой же гостиницы, рожу свою кривил.
Не нравится мне его задумчивость. Совсем не нравится. Мне вообще всё происходящее не нравится, но шевеление извилин Паши как-то особенно. Он же… ну-у, он не о пятне на моей футболке думает?
Овца криворукая. Непонятно, как умудрилась пятно поставить. То ли когда кормила, то ли когда сцеживалась… Растяпа и неряха, одним словом.
Впрочем, не об этом мне сейчас нужно думать!
В небольшом зале ресторана, оформленном в бежевых, довольно тёплых тонах, я вижу сидящим за дальним столиком мужчину с тучной фигурой и расплывающейся в улыбке физиономией.
О! Папенька, собственной персоной. Точно он. Как бы ни старалась выжечь его образ из памяти, а та ни в какую. Всё ещё помню этого морального урода.
Как-то он не похож на умирающего или больного.
Скалится так, что голливудские обзавидуются. Белоснежных зубов полный рот и он не стесняется их демонстрировать.
— Оставь нас.
— М? Что-то новенькое. — ухмыляется Медаев. — Ничего не перепутала?
— Перепутала. Тебя однажды с человеком. Выйди. — киваю с напускным равнодушием себе за плечо и ускоряю шаг.
Кажется, Паша не идёт следом.
Боюсь проверить. Оглядываться страшно.
— Риту-у-улечка, — тянет седой мужчина, выпрямляя своё мощное туловище и поднимаясь на ноги, — Я так рад…
Не зря его мама медведем называла. Большой, широкий, мощный. Даже в свои пятьдесят с хвостиком. Голос ещё такой дурацкий: сильный, жёсткий, ревучий. Ну точно косолапый ревёт, выйдя раньше положенного из спячки.
— Сергей Леонидович? — не знаю, почему делаю вид, что не узнаю его. Наверное, просто хочу сделать ему больно.
Улыбка на губах мужчины гаснет.
Киваю.
— Значит, вы.
— Прекращай ёрничать. — ворчит он. — Ты меня узнала. Вон как мордашку нахмурила, как только вошла. Сразу узнала.
— Ещё скажите, кровь свою почуяла. — закатываю глаза.
— Присаживайся, пожалуйста. Хочешь чего-нибудь? — он думает, что выглядит обходительным, галантным, кивая мне на место за столом напротив себя. Но для меня это совсем не так.
— Когда? — глухо спрашиваю и упрямо поджимаю губы, ни на сантиметр не сдвинувшись от угла стола.
Может, это наследственное? Что-то по женской линии у нас в семье тащится, что мы совсем не тех мужчин выбираем? Один ко мне заявился… Вместо того чтобы поступить по-человечески, прощения попросить, хотя бы спросить, как у меня дела, он ко мне с моим папашей пристал и откровенно хамить начал направо и налево. Второй… Этот вообще делает вид, что мы расстались с ним, примерно, вчера и чуть ли не как родные в доску просто собрались в этом ресторане для самого обыденного ужина. И опять же я не слышу ничего человеческого. Ни мне «прости», ни объяснений…
Чёрт, а они не родственники, нет? Повадки похожи до тошноты.
— Когда? Что когда? — глупо таращится на меня Должанский.
— Когда ты уже умрёшь? — на выдохе, без боли, эмоций и сомнений.
У мужчины в момент меняется лицо. Становится каким-то серым и безжизненным. Вот сейчас я верю, что он может чем-то болеть.
Если честно, начала сомневаться в словах Медаева. Ему врать, как с горы катиться. Не о себе, не о чувствах, так о ком-нибудь ещё, для кого-нибудь ещё…
— Уже?
— Чего ты ждал? — легко перехожу на ты, не повышая голоса. — Ты желал мой матери смерти, не стесняясь меня. Думаешь, дети тупые или глухие? Дети ничего не понимают? Или ты думаешь, что что-то сделал ради того, чтобы я здесь стояла?
— Но ты… Ты здесь. Рит, послушай. — ещё один любитель схватить меня за руку.
На этот раз действую на опережение. Успеваю отдёрнуть руку, шарахнуться в сторону и отвесить отцу звонкую пощёчину.
— Это ты меня послушай. — голос дрожит, но мне чудится, будто он звенит от силы и уверенности в себе. — Ты не признал меня. Ушёл от матери. Не помог ей, когда она болела. Не приехал на её похороны. Не помог мне, когда я осталась без дома и вынуждена была жить в школе и слоняться по соседям… Ты мне кто угодно, но не отец. И здесь я не для того, чтобы что-то с тебя поиметь! Не для того, чтобы мириться или выяснять отношения. Твой пёс сказал, что ты болен, что тебе недолго осталось. Я просто хотела в этом убедиться лично и узнать, как долго ещё будет существовать вероятность твоего вмешательства в мою жизнь. — ухмыляюсь и возвращаю ему сказанные много лет назад слова, его же. — Я вздохну с облегчением, когда ты сдохнешь.
— Всё сказала? — басит Должанский. — А теперь меня послушай. Твоя мать была законченной алкоголичкой, и я хоронил своё будущее не один год, таская её по всей стране! Ты не знаешь, что это такое, но, поверь, жить с алкоголиком…
— Тяжело? — смеюсь открыто в его лицо. — Слушай, Сергей Леонидович, а бросить дочь на жену-алкоголичку и уйти в своё счастливое и светлое будущее, просто было?
— Ты не понимаешь! Не хочешь понимать…
— Вот тут ты прав. Не хочу. У меня была прекрасная мама. Если она и выпивала, она всегда за это раскаивалась. Никогда в запой не уходила. Всю себя мне отдала. А ты… такой большой, сильный, страшный… Да сбежал ты, хвост поджав, и всё. Не нужны мне твои оправдания. Можешь на горло брать? Значит, скоро не сдохнешь. Увижу ещё раз этого пса рядом с собой… — у меня нет для него угроз на самом деле. Он мне абсолютно чужой человек, к тому же превосходящий меня по всем параметрам. — Как ты вообще мог ЕГО ко мне послать? Ещё моим отцом себя считаешь… Был ничтожеством, им и остался.
