Книги
Плач бьёт по ушам. Громкий, отрезвляющий, переворачивающий всё внутри меня. Никогда ещё моя дочь так громко не плакала!
Паника захлёстывает. Только и успеваю, что взглянуть в округлившиеся глаза Медаева, перед тем как захлопнуть за собой и перед его носом дверь. Страх деморализует. Тишина вообще оглушает!
С чего бы? Не галлюцинации же у меня? Варька плакала! Точно-точно!
— Тише-тише, яжмать. — тихонько посмеивается над перепуганной мной, влетевшей в нашу комнату, Маринка. — Приснилось, наверное, что-то. Захныкала. На бочок перевернулась и опять уснула. Всё в норме.
Впиваюсь глазами в манеж. Долго смотрю немигающим взглядом на спящую дочь и всерьёз начинаю сомневаться в своём здравомыслии.
Всё? Кукушечка кукукнула совсем?
Сердце тарахтит как обезумевшее. А не с чего! Вот не с чего ему тарахтеть! Спит Варька, прекрасно спит, на бочку спит, без любимой соски даже!
Это… что получается, я сама себя до такого состояния довела? Из-за Медаева, проклятущего, мне стало казаться, что моего ребёнка здесь чуть ли не убивают?
Какой позор…
Какой кошмар!
Паша!
Блин!
Чёрт!
Глазка у нас на дверях, разумеется, нет. Приходится подглядывать в окно на кухне, чтобы примерно прикинуть, свалила эта ошибка пошлого или нет. А она не свалила! Ошибку не вижу, зато вижу машину, припаркованную под калиткой, и совсем не вижу, чтобы в ней кто-то сидел или к ней кто-то спешил.
Ну ты смотри, а!
Как вообще можно быть настолько бессовестным человеком? Любой другой уже бы понял, что нужно просто уйти. Уйти! Это очень просто на самом деле. Просто берёшь и уходишь, поочерёдно ноги переставляешь…
— Ритка, ты как? — Маришка появляется за моей спиной и ободряюще сжимает моё плечо. — Дверь, смотрю, не выносит… Нормально прошло?
— Да если бы прошло… — выдыхаю, тряхнув головой.
Подруга и будущая кума по совместительству следит за моим взглядом и издаёт протяжное: «о-о-о-о-о».
Вот мне и о-о-о-о-о!
— Со мной пойдёшь. Покиваешь в нужный момент.
Маринка с готовностью кивает, в образ тут же входит и двигается следом за мной на выход из дома. За что спасибо ей большое!
Я переступаю порог первой. До Медаева всего шаг остаётся. Можно будет попробовать привстать на цыпочки и в упор заглянуть в его бессовестные гляделки. Может, изменилось что? Может, я подросла? Раньше не доставала… не хватало моего роста.
— В общем, Медаев, хозяйка дома, половину которого я арендую, очень сильно переживает, что такой экземпляр… с отбитой головой здесь долго ошивается. — киваю за спину. — Я считаю, что ты достаточно мне принёс проблем. Заверь Марину Витальевну, что больше ты здесь не появишься…
— Там ребёнок плакал? — вижу, как его плечи в футболке-поло расправляются, как руки исчезают в карманах тёмных джинсов, а ноги едва уловимо качаются. С пятки на носок переступает, взглядом меня прожигает…
Неужели помнит?
Нужно что-то сказать. Это так же просто, как и уходить. Нужно всего лишь открыть рот!
— Моя младшая дочь. Её испугали ваши разговоры. — как нож в спину вонзается ложь от самой близкой моей подруги. — Вы, наверное, не заметили… — цедит Марина, выступая вперёд и складывая на груди руки, — А может быть, просто привыкли так разговаривать, но мы здесь такой тон не приемлем! У меня… дети! — аж нос задирает, ничуточки не боясь Пашу.
Я восхищена.
— Фу-ух. — готова поклясться, что впервые вижу неподдельные эмоции на лице Медаева. И они мне не нравятся!
Что это за «фу-ух»? Откуда в нём взялось столько облегчения и радости? Даже не слово, так, выдох, а смысл такой, что гляделки его бесстыжие выцарапать хочется!
Что за «фу-ух»?! Да что он вообще знает о детях, чтобы здесь… фухкать, понимаешь ли?! Он их только на экране где-нибудь видел! Да у него даже друзей нет семейных, одни лоботрясы и прожигатели жизни!
Нет, что за «фу-ух» такой?! Может, ему всё-таки сказать, что он на родную дочь тут фухкает?!
Маринка отчего-то бледнеет и посылает мне глазами какие-то сигналы. Не могу их распознать. Не могу сконцентрироваться. Меня это «фу-ух»… да оно меня на запчасти разбирает!
Гадёныш такой, а!
— Я просто подумал, — начинает говорить Паша, — Ну… — запинается. Эмоции сменяются на его лице слишком быстро, чтобы обращать на них внимание. К тому же это бессмысленно. Это же Медаев — лживая скотина. Он что угодно отыграть может. — Проехали, в общем. — подбирается. — Рита, я бы всё же хотел вернуться к нашему разговору о твоём отце. Было бы просто замечательно, если бы прекрасная Марина Витальевна позволила нам это сделать… наедине. У вас там дочь одна не скучает? Вы производите впечатление хорошей матери. Не поранится там девочка, не покалечится?
Вот! Вот в этом вся его мерзкая тактика и заключается. Вроде и похвалить, комплимент сделать, от земли оторвать, а потом припечатать что-то такое, чтобы с небес на землю бам-с и в голове «виу-виу». Хамит, сволочь. Ещё как хамит. Зубы заговаривает.
— Нечего здесь продолжать, Медаев. — прихожу на помощь растерянной Маринке. К такому её жизнь точно не готовила. Её закоротило ещё на комплименте от Паши. Губы от лёгкой улыбки уже раз десять пытались в трубочку сложиться. — Нет у меня отца. Он для меня мёртв. Но такой заход я оценила. — прохожусь по нему колким взглядом. — Теперь я даже слышать о нём ничего не желаю, раз уж он с тобой спутался! Всё! — грозно припечатываю. — Идём… Идёмте, Марина!
Хватаю Маришку за руку, а проклятущий Медаев хватает за руку меня.
Ступор. Шок. Чувства такие, словно в меня только что ударила молния, а сверху литров пятьдесят ледяной воды вылили!
Как он смеет ко мне прикасаться?!
— Послушай, — крепко сжимая моё запястье, Медаев понижает голос до сиплого шёпота, — Чтобы там между вами ни было, но ты должна с ним увидеться.
Вот, пожалуйста! Полтора года мои глаза его не видели, увидев, привыкнуть ещё толком не успели, а Паша уже опять свою шарманку завёл.
Должна я? А кому? Когда занимала?
— Он давным-давно для меня умер. И ты тоже! — не позволяю больше пользоваться своим замешательством и с силой вырываю из его хватки свою руку. — Хватит уже надо мной издеваться! Оставьте меня в покое!
Паша дёргается. Будто оступается. Выдыхает рвано. Тянет ко мне руку, но та замирает в нескольких сантиметрах от моего плеча.
— Короче, ты не оставила мне выбора. — вздыхает, пожимая плечами. — Пусть твой отец для тебя мёртв… Пока что это фигурально, Маргаритка. Пока что… В ближайшем будущем это изменится. Он болен. Фигурально, буквально… Понимаешь? — заискивающе заглядывает в мои глаза. — Ему недолго осталось.
