Книги
Руки ходуном ходят. Ноги не отстают. Правая почему-то прямо-таки дёргается. Своей жизнью живёт.
Как в замедленной съёмке, проворачиваю ключ в замочной скважине, тяну на себя отчего-то расшатанную ручку, что под моими пальцами трясётся и гремит, тяну на себя дверь… Вдох. Замираю.
Какая девушка не мечтает утереть нос своему бывшему? Иногда я тоже фантазировала, как он увидит меня при полном параде, с красиво уложенными волосами, в роскошном платье, с идеальным макияжем, непременно на каблуках и непременно в толпе. Ахнет, конечно же, при виде меня. Его сердце быстрее забьётся, в его голове и глазах бесенята непременно решат, что я хороша, неотразима, неподражаема…
Но вот стою в кремовой, растянутой футболке, в легинсах, с заколотыми крабиком на затылке уже как два дня немытыми волосами, без грамма косметики, в домашних, пушистых тапках, от которых Варька балдеет, — особенно когда я в них перед ней вытанцовываю, — и вижу тень Медаева. Не буквальную, конечно же.
Мне прекрасно видно его волевое, по-мужски притягательное лицо, квадратный подбородок, крупноватый нос, с горбинкой, разумеется, губы, которые мне когда-то так нравилось целовать, а в груди вьюга свищет.
Чего я боялась всё это время?
Дурочка.
Не знаю, что читается на моём лице, но у Паши явный ступор.
Сама не замечаю, как уголок губ дёргается в нервной и кривой усмешке.
Ах да, они же с Линой столько бабла и сил в меня вбухали… Всё пытались под конец наших отношений из меня слепить фифочку, которую не стыдно в их великое общество вывести. Шмотки, цацки, бесконечные визажисты и мастера по женской, конечно же, красоте.
Неужели думал, что я на это повелась и этим прониклась? Ждал цацу-королеву? Разочарован?
— Пора бы уже что-то сказать, Медаев. — не узнаю свой голос. Он звонкий, как звон бокалов, и едкий, как сигаретный дым. — Какими судьбами?
Его правая бровь… Та самая, зараза, по маленькому шраму над которой я так любила проходиться подушечками пальцев…
Прочь! Нельзя! Никаких воспоминаний!
Нет Медаева! Тень его есть. Павла Медаева я никогда и не знала!
— Здравствуй, новая и грубая Рита. — он собирается. Правая бровь прекращает движение вверх. — Давно не виделись.
Это так банально, что даже злит. Пусть уже говорит, зачем пришёл, что он знает, и проваливает на все четыре стороны!
Я в долгу не останусь, верну ему те же слова, которыми он меня из своей жизни вышвырнул.
Да!
Да, так и поступлю!
Не струшу! Не дрогну!
Плевать мне на то, что он знает. Он моих чувств не щадил… Почему я с его считаться должна?
— Неловко… — почему-то он хмурится. Я думаю, он злится, потому что его бесконечные образы в голове в очередной раз не совпали с реальностью. Так было, есть и будет. Такой он сам. Медаев наверняка ждал, что я ему на шею брошусь или улыбки дарить буду, как его эти… Прости боженька, не буду даже мысленно выражаться! Паша всегда от людей чего-то ждал. Стратег недоделанный. Люди ещё подумать не успели, а он уже планы настроит, их поступки напророчит… — Ты говорила, что твой отец мёртв. — звучит то, что даже мой мысленный голос заставляет смолкнуть.
Дрожь возвращается. Непонятно, исчезала ли она вообще, или просто стала слабее, но меня потряхивает не по-детски.
По себе чувствую, выдаю себя с потрохами. Взгляд перепуганный, по Медаеву, по двору мечется, дыхание сбоить начинает, в горле будто моток колючей проволоки… Кошмар!
Всё, конец моей браваде. Дала слабину. Такие, как Паша, это всегда чувствуют. Чувствуют и пользуются этим!
Не ошибаюсь.
— Должанский здесь неподалёку, в гостинице. Он хочет тебя видеть. — с мерзкой ухмылочкой “бьёт” под дых каждым словом.
Мне больно. Больно физически. Грудь весом в тысячу тонн давит. Боли так много, что я тону в ней.
Уж не знаю, как Медаев связан с моим папашей, но ситуация такая, какую Маринке по экрану плазмы точно не покажут.
Рыдать хочется. И от смеха, и от боли, и от собственной глупости.
Да ну… Бред такой.
Нафантазировала себе, что он меня искал… Плевать ему на меня! Боялась, что он узнал о Варьке, опасалась его реакции и намерений… Плевать ему на меня! Пора себе это уже зарубить на носу — ему просто плевать на меня!
Я умудрилась к своему двадцати одному году втюриться в звезду бокса, в звезду абсолютно дурного и сумасшедшего реалити, по глупости организаторов которого одну из локаций разместили на окраине нашего посёлка… Боже, я жила им, я дышала им, надышаться не могла… Я просто полюбила морального урода, который не стоил ни одной моей слезинки, который ни минуты со мной не был настоящим! Приняла, полюбила, отдалась, подстроилась… забеременела и ушла тихонько внутренне разлагаться, пока были силы сохранить хотя бы часть себя. Родила ребёнка, открыла дверь этому “звёздному” мужчине, а он не за мной пришел, не за дочерью… Он, блин, про папашу моего спрашивает. Нет, как тут не смеяться? Как сердцу в груди не замирать и не ныть?
Да чтоб они оба провалились!
— Не знала, что мой папаша настолько разбогател, что у него теперь хватает бабла на такого мальчика на побегушках. — со злостью выплёвываю боль из себя. — Беги, напомни ему, что он для меня мёртв, доложи, за этот год ничего не изменилось. И сам этим утрись, а то придумал себе, наверное, уже десяток схем, как я тебя вокруг пальца обвела. Нет его. Мёртв он.
Медаев морщится. Эти его проклятущие ямочки, что появляются на его щеках с завидной регулярностью: что при гримасах, что при улыбках, бесят до одури. Всё в нём бесит! Они мне напоминают о том, что я просто дурочка, что я идиотка, и-д-и-о-т-и-н-а! Образ увидела, образ в голове дополнила, образ мне навязали, а я взяла и в этом образе всю себя растворила за какой-то год всего. Ни мысли не проскочило, что со мной играют так же вне камер, как и на камеры!
Видеть его не могу!
— Мы плохо расстались, я понимаю…
Что? Очередная банальность?
Где там Викин зонт?! Я им сейчас Медаева, как метлой поганой, со двора гнать буду!
