Невеста

… Она так легко перешагнула через раму, что воздух даже не успел возмущенно заколебаться, рождая в себе проход для худой высокой фигуры, и только потом нахлынул прозрачными струями. На меня пахнуло гелем для душа. Горький апельсин – мой любимый запах. Воздух сложился складками, и каждая складка, коснувшаяся моего лица, пахла иначе. Одна пахла горьким, а следующая за ней пахла апельсином. И так до бесконечности.

Она лукаво взглянула на меня, потом откликнулась на крик извне:

– Да, милый, я уже иду!

Она закрыла дверь, оставив за дубовым дверным полотном отраженную в зеркале полутемную ванную, и шагнула к нему в объятья.

– Что так долго делала моя невеста? – улыбнулся он и ласково погладил ее по округлому плечу.

Бретелька легко соскользнула, повинуясь касанию его пальцев.

– Что я делала? – промурлыкала она. – Что я делала? Я готовилась к встрече со своим мужем. Как это странно звучит – муж. Не знаю, смогу ли привыкнуть к этому слову. До сих пор не верю.

– Я сейчас докажу тебе, что я твой муж, – и он протянул руки, пытаясь обнять ее.

Но она проскользнула под его протянутой рукой.

– Нет, – улыбнулась и погрозила ему пальчиком. – Сначала догони.

И она кинулась прочь от него по полутемному коридору, освещенному лишь редкими уютными светильниками в медных изогнутых оправах.

Опомнившись, он ринулся вслед за ней по извилистой ковровой дорожке, ведущей к оранжерее. Слыша, как ее лукавый смех оседает искорками пыли на старинных портретах: на всех этих накрахмаленных воротниках, кружевных манжетах и напудренных париках его далеких предков.

Длинный коридор изгибался, как нутро гигантской змеи, и окончился высокими стеклянными дверьми, распахнутыми в оранжерею.

– Где же ты? – крикнул он в темный сад.

– Я тут! – раздался последний насмешливый всплеск смеха из теплой и влажной темноты. И затих.

И когда он подбежал, только обрывки ночи зияли и дразнили его между листьев фикусов и диффенбахий. А звездный свет обрушивался с высокого стеклянного потолка лавиной стрел и покалывал тревогой.

…Она едва не задела меня, выходя из зеркала. На большом пальце ее ноги сверкнула золотая бабочка. Золото на голубом – эту комбинацию цветов предложила мастер педикюра. Мне хотелось что-нибудь попроще и поестественней, но в конце концов наше воображение разыгралось, и получилось это.

Бабочка как будто взмахнула крылышками, когда она ступила на край ванны. Она сделала это нарочно: поставила ногу – изящную и гладкую – и погладила ласкающими движениями. Все это время она, не отрываясь, смотрела мне в глаза – вызывающе и победоносно.

Потом она одернула на себе пеньюар и, вся в пене кружев, вышла в коридор.

– Где ты была? – запыхавшийся и растерянный, он стоял около двери, и в его взгляде был укор.

– Неважно где, – сказала она с придыханием и запрокинула лицо, подойдя к нему близко-близко. – Главное, что я сейчас здесь, рядом с тобой. Мой милый…

Она запустила руки в его волосы, и кончики пальцев нежно прошлись по теплой коже головы, массируя ее успокаивающей магией круговых движений.

– Не убегай. Пожалуйста, – в его голосе были мольба и страсть.

– Разве я могу это сделать?

Он потянул ее за руку в сторону спальни, но она перехватила его руку, останавливая.

– Разве нам нужна спальня? – прошептала она ему на ухо, заставляя волоски на теле встать дыбом. – Иди ко мне. Прямо здесь и сейчас.

И она прильнула к нему всем телом, просунула руку между пуговиц рубашки и провела по вздымающейся груди. Он обнял ее и окунул руки в мягкий шелк. Руки погружались в его прохладную гладкость все глубже и глубже, пока он не увидел, что держит в руках лишь пеньюар, наполненный кружевной пустотой…

…Она прошла мимо меня, уверенно откинув назад струящиеся волосы. Я так долго укладывала их перед свадьбой, стараясь добиться нужного эффекта. Теперь они спадали волнами сзади, и змеи теней шевелились и едва не шипели, касаясь тонкой шелковой ткани. Она не оглянулась на мой тоскующий взгляд, кричащий ей в спину, а захлопнула дверь, отрезая один кусок пространства от другого.

Она вышла в коридор и нашла его сидящим на полу у стены. Держащим в руках пеньюар. Он даже не поднял головы, когда она коснулась его колена мягкой ладонью.

– Посмотри на меня.

Он поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.

– Ну что ты, ну что ты… Ты же мой любимый мальчик, мой единственный, мой самый желанный… Я так хочу, чтобы ты…

Она опустилась на ковер рядом с ним и потерлась о его колено, как кошка. Потом взяла его руки, подпирающие голову, и медленно поцеловала прямо в середину обеих ладоней – медленно, как будто исполняя одной ей ведомый ритуал. Потом взяла его руки и приложила к своей груди.

Он обнял ее так, как будто искал в ее объятиях спасение от смерти в холодной пучине безумия.

– Я не знаю, что со мной. Происходит что-то неладное. Мне кажется, я теряю рассудок. Не уходи, пожалуйста, умоляю…

Их тела соединились тут же, на ковре в коридоре, и тени от канделябров играли с их тенями и заплетались в один замысловатый узел. Мужчины с портретов ханжески отводили свои удлиненные лошадиные лица, женщины закрывались раскрашенными веерами и осуждающе перешептывались, и этот шепот летел по коридору, вплетаясь в невесомый сквозняк.

Они любили друг друга так, как будто времени оставалось меньше, чем у приговоренного, на которого уже падает, разгоняясь от земного притяжения, нож гильотины. Они любили друг друга, забыв о пустоте огромного старинного дома, принявшего их в эту ночь. И он был честен с ней, как только может быть честен мужчина, желающий подарить удовольствие и сам находящий в этом радость. Но когда он откинулся в изнеможении на ковер рядом с ней и повернул голову к женщине, еще секунду назад бывшей его частью, он не увидел ничего, кроме примятого ворса ковра…

… – Ты ничего, ничего не cможешь сделать, – злорадно прошептала мне она, коснувшись пальчиком незримой глади, которая отделяла их мир от моего.

Гладь заволновалась и завибрировала, рождая звон. Она нарочито медленно водила пальчиком по кругу, и скрип о запотевшее стекло царапал мне душу. Она наслаждалась моей беспомощностью, а потом вдруг с веселым смешком раздвинула эту гладь и шагнула на край ванны, а затем на пол.

И я с отчаяньем смотрела ей вслед, глядя, как мокрые босые ноги оставляют преступные следы на темной плитке. Следы появлялись и тут же таяли, как будто она шла по воде.

Он был в спальне и натягивал на себя рубашку, когда она вошла, крадучись, как хищник в ночи, и подошла к нему.

– Я не понимаю, зачем эти игры? – сердито спросил он, застегивая пуговицу у ворота. – Зачем ты все время убегаешь от меня? И куда исчезаешь?

– Может быть, потому что я кошка? Мяу! – и она игриво пробежала ноготками по его спине. – Я маленькая игривая кошечка, и сейчас я хочу поиграть со своим котиком. Ну же, мур-мур-мур.

Она потерлась щекой о его сердитую спину в рубашке. Потом продела руки под рубашку и стала гладить его по животу, покрытому мелким пушком. Опуская руки все ниже и ниже…

– Ну же, я еще не наигралась. Котик-котик, повернись ко мне, – она почувствовала по его напрягшимся плечам и по затвердевшему животу, что желание снова охватило его.

Через секунду они уже покатились, обнявшись, на кровать. Она вдруг начала царапать его ногтями, как настоящая кошка, и громко животно стонать. Ее крики достигли даже ванной, пройдя через непреодолимую для меня преграду…

– Что ты делаешь?! Мне больно!

Он недовольно отстранился от нее, поводя израненным плечом. Она смотрела на него, и в ее мерцающих зрачках было затаенное упоение жестокостью, какая-то звериная радость.