Книги
Жан тоже проснулся и уже натягивает штаны. Рузанна с мамой удовлетворяют потребность во сне, облокотившись на мягкий мешок. Боб сидит на полу возле койки Дмитрия, рассеянно поглаживая Берту по голове. А Саймон, низко опустив голову, пялится в большую толстую книгу в тканевом бордовом переплете.
- Что читаешь? – спрашиваю я шепотом, стараясь не разбудить спящих.
Саймон вздрагивает и, быстро заморгав, переводит на меня ошарашенный взгляд. Ничего он там не читает. Дрыхнет!
- А? – спрашивает он. – Сколько времени?
Боб достает из кармана часы и, зевнув, сообщает:
- Почти четыре утра.
Прошло далеко не два часа. Я вылезаю из кровати и, как могу, строго говорю:
- Саймон, Боб, в постель. Когда там укол надо делать?
- Часов в шесть.
- Газ подливали.
- Ага.
- Оставь мне часы и ложись спать. – Я отбираю у Саймона книгу и вслух читаю название. – Краткий медицинский справочник, - взвешиваю в руке. – Ничего себе краткий.
- Человеческий организм устроен куда сложнее, чем ты думаешь, - лепечет Саймон и, зевая во весь рот, направляется к Рузанне.
- А ну стой, - тихо одергивает его Жан. – Пусть спят. Ляг в кровать сам. Когда мы прибудем на остров Сопротивления, она успеет отдохнуть, а вот тебе это вряд и удастся.
То ли у Саймона не осталось сил, то ли он посчитал рассуждения Жана здравыми, но никаких возражений не высказал. Саймон и Боб улеглись в постель, а мы остались нести вахту.
- Если хочешь, вздремни еще, - предлагает мне Жан спустя какое-то время, - я присмотрю за ним.
Он мотает головой в сторону аппарата жизнеобеспечения, к которому подключен Дмитрий.
- С уколом тоже справлюсь. Саймон сказал, это нетрудно.
- Не, я в порядке, - говорю я. – К тому же, уколы меня дедушка учил ставить, опыт есть.
И то, и другое чистая правда. Сна не осталось ни в одном глазу. Я чувствую себя бодрым и отдохнувшим. Единственное, что не дает мне почувствовать себя абсолютно комфортно – боль в мышцах и правом боку. С болью в мышцах разобраться нетрудно – это результат трехдневной беготни и непривычных нагрузок, а вот с боком сложнее. Я отыскиваю симптомы в справочнике и прихожу к выводу, что во время первого взрыва повредил себе ребро, может, даже сломал. В список рекомендованных процедур для ускорения лечения входят постельный режим, тишина, покой и обезболивание.
Я невольно прыскаю. Тишина и покой пока еще в моем распоряжении, но надолго ли это? Точно нет. Скоро взойдет солнце, а вместе с ним возникнет острая необходимость действовать.
- Чего ржешь? – без особого интереса спрашивает Жан.
- Да так.
Я решаю не ставить его в известность о своих мыслях да и о травме тоже. Не стоит ему забивать голову моими проблемами, у него их не меньше. Вчерашним утром он остался сиротой, и будет ложью, если скажу, что в этом нет моей вины.
- Ты сам-то как? – я спрашиваю для галочки, из чувства вины и так, на всякий случай, чтобы он знал, что мне не плевать на смерть его родителей и других членов сопротивления. Я уверен, что жаловаться он не станет, не в его стиле. Скажет, что он в порядке и не о том сейчас надо думать, есть проблемы посерьезнее. Но в этот раз он, видимо, решил меня удивить.
- Хреново, - говорит он и устало потирает лоб кончиками пальцев, - до сих пор не верится.
Я опускаю голову и делаю вид, что чешу глаз. Я готов сделать все, что угодно, лишь бы не смотреть ему в глаза.
- Прости, я… вечно делаю глупости.
- Я тебя не виню, расслабься, - Жан с поразительной легкостью хлопает меня по плечу, будто мы тут вовсе не вскрываем темные наболевшие пятна собственной истории. – Если на чистоту ты был прав. Не было другого плана. И то, что мы и все те люди с острова здесь – невозможное. Но ты это сделал.
- Мы сделали, - поправляю я, едва сдерживая нахлынувшие в порыве сентиментальности чувства. Теплыми словами он нас с Саймоном раньше не баловал.
- Вы.
- Нет, мы все. Если бы не ваша поддержка, я бы ни за что не справился. Каждый приложил руку. Дмитрий и Боб помогли мне проникнуть в тыл к стратегам, Саймон впустил на завод забракованные разделы, разузнал код и вывел нас в море, а Рузанна с мамой спрятали вас, когда стратеги… а ты помог организовать эвакуацию да и вообще всю жизнь за нами приглядывал.
- Хреново приглядывал, - усмехается он.
Я тоже позволяю себе улыбнуться.
- Да я сам за собой порой уследить не могу. Черт знает, что в голову лезет. Самоконтроля ноль.
- И мозгов не больше.
Я не обижаюсь. Наоборот. Ворчливый Жан со своими вечными придирками куда привычней.
- Что есть, то есть.
- Ого, - он вскидывает брови и смеряет меня недоверчивым взглядом. – Ты никак повзрослел. Может, еще и ростом выше стал?
Я пихаю его кулаком в бок. Он обхватывает рукой мою шею, нагибает меня вперед и впечатывает кулак в голову, с нажимом вкручивает, будто пытается под черепушкой нащупать мозг. Есть он там, Жан может расслабиться. Не такой уж я и дурак. В отместку я пихаю его кулаком под ребра и выворачиваюсь из захвата.
Драка не затягивается. Мы боремся не всерьез. Я поправляю прическу и еще разок тычу его кулаком под ребро. Настроение поднимается. Будь повод, я бы с удовольствием повозился еще, но и так знаю, что Жан с легкостью уделает меня и здорового. А бок еще болит, и мышцы противно ноют при каждом движении. Зато, когда отойду, стану сильнее. Дедушка Тедди рассказывал, так растут и крепнут мышцы. А сила мне скоро ой как пригодится. Может, даже меч поднять смогу и замахнуться.
Между нами повисает долгая пауза, но неловкости нет. С Жаном, как с родным братом, можно молчать, не напрягаясь. И я знаю, что бы ни случилось, и что бы я ни натворил, он никуда не денется. А уж после казни его родителей и нашего дедушки, после всех моих ошибок и пакостей, с уверенностью могу сказать, что теперь он уж точно никогда и никуда не денется.
Только если погибнет, но об это я думать не хочу. Слишком вероятно, чтобы забивать себе голову подобными рассуждениями. Мы теперь вне закона. Каждый наш следующий шаг может стать последним. И у меня хватает мозгов, чтобы это понять.
В нашей с Саймоном семье спокойно молчать мы могли только втроем в компании с дедулей. При отце и матери молчание принимало почти мистическую тяжесть, становилось плотным и обязывающим. Но стоило раскрыть рот, как разговор превращался в скандал. Именно поэтому большую часть свободного от академии времени мы проводили на улице с Жаном. Но это после разделения. До него Жан часто ошивался у нас в гостях и был нашим единственным другом. Даже его небрежное «эй, уродцы» не обижало. То, что он уже тогда делил нас на двух самостоятельных людей, казалось нам достижением. Мы могли часами заниматься всякой ерундой: охотиться за чернильными червями, строить башни из пустых консервных банок (которые приносил с собой Жан, потому что Рита сразу сдавала их в пункт приема), рисовать и перекидываться подушками. И наша неповоротливость никогда не раздражала его. И он не выглядел так, будто делает нам одолжение. На фоне нашей с Саймоном семьи, это бесценно.
Наша приемная мать ненавидит нас, отцу плевать. Но я и не имею права требовать ее любви, однако по незнанию требовал, чем еще больше злил ее. И теперь меня гложет чувство вины, будто я насильно отнял у нее самое дорогое – родную дочь.
