Книги
Воспоминание 87
24 мая
Сижу на самой окраине поляны, подтянув колени к груди и обняв их руками. Здесь оказался маленький ручеек. Рекой это и в бреду не назвать, и толку от него — чуть, но журчание бегущей воды успокаивает. Сейчас время завтрака. С центра поляны слышатся громкие голоса и веселый смех.
Я не пошла завтракать, не то что меня не пустили бы к столу или директор затеял бы разборки по поводу вчерашнего у всех на глазах и спозаранку, но мне самой кусок в горло не полезет. Да и болит это горло до сих пор. Надо бы к медикам, они бы мигом вылечили мою шею, как нос Аршанской еще ночью, но заставить себя не могу.
Как они вчера на меня смотрели — даже мысли не допустили, что жертва в данной ситуации не блондинка со сломанным носом. Кто пролил больше крови, тот и не виноват, так что ли? Противно. Презумпция невиновности? Не, не слышали.
Так что не пойду я ни на какой завтрак, вообще с места не сдвинусь, пока не отправимся в обратный пусть. А то выползу сейчас из своего убежища, погуляю под осуждающе-враждебными взглядами и точно сломаю нос еще кому-нибудь. Пошли они.
Кручу в пальцах шнурок с блокиратором магии, перебираю веревочку, словно четки — надо занять чем-нибудь руки. Забавно, но вчера я не надевала подарок Князева, психовала будь здоров, а никакого срыва не случилось. Почему? Над этим стоит поразмыслить. Может быть, мой дар слетает с цепи не просто от сильных эмоций, а от… боли? Вчера я всего лишь злилась. Ладно, была просто в ярости. Но это совсем другие эмоции в сравнении с теми, которые я испытала, увидев бабушку тем утром или вспомнив про мамино платье. А ведь был еще пол на вокзале — тоже вспылила от злости, испортила плитку кривой трещиной… И все же тот случай сложно назвать именно срывом. Значит, все-таки боль? Тогда мне просто следует стать более толстокожей, и блокиратор не понадобится?
Невесело усмехаюсь собственным мыслям. Если так, то я на верном пути: боль могут причинить лишь близкие, а близких у меня нет.
— Можно? — доносится со спины.
Вздрагиваю. Земля мягкая, покрыта толстым слоем травы, а потому я не услышала приближение незваного гостя заранее. Не оборачиваюсь, только дергаю плечом, не меняя позы.
— Валяй, если не боишься, что тебя запишут в соучастники, — горло все еще дерет при каждом сказанном слове, говорю придушенно.
Он, видимо, не боится, а звук моего голоса тактично не комментирует. Подходит ближе, садится рядом, копируя мою позу, — близко, но не нарушая личного пространства, не касаясь — хорошо.
— Почему не пошла на завтрак? — интересуется, буднично так.
— Не голодная, — буркаю.
Чувствую на себе пристальный взгляд, но упорно продолжаю смотреть только на ручеек перед собой. Вода чистая-чистая, совершенно прозрачная — виден каждый камешек, каждая веточка.
— А не думала, что если бы ты вышла к людям, то они увидели бы синяки на твоей шее и поменяли бы выводы? — спрашивает Холостов. — Да и голос у тебя, прямо скажем…
Как потертая пластинка, сказала бы бабушка. Не знаю, к чему вспоминаю. Уверенно качаю головой.
— Не хочу.
Объективно, и правда нет причин прятаться и тем более отказываться от профессиональной помощи, но не хочу. Я не объективна и никогда не была.
Вздрагиваю, когда моей шеи касаются чужие пальцы. Вскидываю возмущенный взгляд: что за самоуправство?
— Боль уберу на пару часов, а там подумаешь, — отвечает Костя на невысказанный вопрос.
Закусываю губу и отворачиваюсь. Пусть делает, что хочет. Нравится ему ощущать себя рыцарем-спасителем — пожалуйста. Вон Аршанская уже потешила свое самолюбие за мой счет. Пусть и этот. Давайте, ребята, подходите, не стесняйтесь.
Когда Холостов убирает руку, боль и правда исчезает, в горле больше не першит. Сглатываю без труда. Ладно, была не права, так гораздо лучше.
— Спасибо, Костя, — говорю, все еще гипнотизируя взглядом воду.
— Что, даже без «дорогого»? — усмехается. На сей раз не очень искренне, просто пытается свести в шутку. Не работает. Молчу, крепче обнимаю колени. Мне сейчас очень не хватает бабушки. Просто обнять, почувствовать, что не одна. — Лер, не грузись, — снова заговаривает Холостов, видимо, у меня все мысли на физиономии написаны. — Нормально все. У Люды уже нос целый, осталось тебя подлатать — и снова в бой.
Усмехаюсь.
— Ломать носы?
— И волосы драть, — подсказывает охотно. — Не хнычь, лягуха, болото наше!
Удивленно моргаю.
— Это что еще за ретрохит?
— А, — отмахивается Костя. — У меня папа так любит говорить.
Веселый у него, наверно, папа.
Снова молчим. Просто сидим рядом. Холостов поднимает с травы камешек и кидает его в ручей, тот проглатывает предмет с тихим хлюпом. Тянется за вторым.
— Что, так и не спросишь, что там произошло на самом деле? — интересуюсь.
— Не-а, — беспечно отзывается Костя, расставшись со вторым камнем и протягивая мне третий. — На, попробуй, слабо докинуть до того берега?
Оцениваю ширину ручейка: тут и пятилетке не слабо. Я эту «реку» могу просто переступить одним шагом, даже не прыгая. Издевается.
— Думаешь развеселить меня детскими играми?
В ответ получаю невинную улыбочку.
— Ну, получается же.
Получается. Улыбаюсь, хотя и не планировала поддаваться на провокацию и вообще с ним разговаривать. Просто улыбаюсь, потому что завязавшийся еще ночью узел в груди действительно рассасывается. Мне хорошо в его обществе, легко. И да, сейчас мне правда нужна поддержка.
Костя все еще смотрит на меня с такой осторожной улыбкой, готовой в зависимости от моей реакции превратиться как в «рот до ушей», так и исчезнуть вовсе. А я… А я вдруг делаю то, на что не решилась бы еще вчера, и за что, возможно, буду проклинать себя завтра — поворачиваюсь и упираюсь лбом Холостову в плечо, прикрываю глаза. Заминка не более пары секунд, и он обнимает меня одной рукой и прижимает к себе крепче. Знал бы кто, как мне нужны эти объятия. Я сама — точно нет. Но впервые со дня смерти бабушки я чувствую, что не одна в этом мире, и это по-настоящему дорогого стоит.
Так и сидим, только мне приходится чуть поменять позу и теперь положить голову ему на плечо.
— Спасибо, Кость, правда, — шепчу, дурея и от своей смелости и от происходящего в целом. Это другая близость, не та, искусственная, созданная зельем в лаборатории, эта — важнее.
— Брось, — усмехается Холостов, — я вообще люблю со всеми обниматься.
Улыбаюсь и просто наслаждаюсь собственными чувствами. Так легко и тепло, с тех пор, как погибли родители, мне было только с бабушкой.
— Если за нами сейчас кто-то наблюдает… — бормочу, тем не менее не делая попыток отстраниться.
— То-о… — передразнивает Костя. — Ничего. То — ничего. Мы тут как бы не сексом в кустах занимаемся.
Смеюсь.
— Это бы им понравилось. Не всё романы на пустом месте приписывать.
— Полегчало?
— Угу.
— А теперь расскажешь, что там у вас стряслось?
Так и знала! Дергаюсь, пытаясь вырваться — не пускает. Тогда просто мстительно заезжаю локтем ему под ребра. Уверена, не особо больно, но ощутимо. Давай, обидься и отпусти меня. Но он не обижается, наоборот — ржет.
— Брось, Резеда, я только спросил.
Настороженно замираю.
— И не побежишь докладывать?
— Кому, блин?!
— Директору?
— Перебьется.
Что ж, отношение Холостова к Князеву мне известно. Но бросаться в защиту главы Сурка меня точно не тянет. Я все еще не уверена, что тот не имеет отношения к смерти Руслана.
— А то ты не знаешь, что произошло, — говорю, сдавшись. — Аршанская решила, что я хочу тебя у нее отбить.
Вздрагивает. Поднимаю глаза: опять смеется.
— Сказал бы, что уже отбила. Если бы я был прибитым.
