Книги
Воспоминание 82
23 мая
— Долго еще? — спрашиваю жалобно.
Нет сил, останавливаюсь и упираюсь ладонями в колени. Пятка пульсирует и горит огнем. Уже не сомневаюсь: первой моей остановкой в лагере будет место подле Ларисы Петровны. Ощущения скверные, кажется, что растерла ногу до кости.
Холостов сверяется с картой.
— Вроде уже близко.
В отличие от меня, на обратной дороге у него будто открылось второе дыхание. Ну, или он вспомнил, что забыл на поляне что-то важное. Иначе какого черта задает темп не хуже Князева?
— Близко… это… сколько? — дыхание сбивается, не могу заставить себя разогнуться. Солнце по крайней мере палит уже меньше, скоро вечер. Только поврежденная нога, общая усталость и моя странная реакция на спутника не добавляют хорошего настроения.
— Час, — убивает все мои надежды на лучшее Холостов, смотрит на часы на запястье. — Укладываемся, все в ажуре.
Тьфу на него. И правда взбодрился на пути назад. Просыпался, по ходу, долго. А мне бы лечь…
— Привал, — объявляю решительно и плюхаюсь в траву прямо там, где стояла.
Укладываемся, не укладываемся… Если нет ковра-самолета, всех — в сад. У меня от боли скоро пойдет кровь не только из ноги, но и из глаз. Нужно просто посидеть, выдохнуть.
Носок и задник кеда давно промокли, а теперь еще и начали деревенеть, отчего трут в два раза сильнее. Чуть приподнимаю штанину, вижу бордовые разводы и торопливо опускаю джинсы назад. Пусть меня залечат, а потом полюбуюсь. Я к виду ран как-то не очень.
Костя молчит. Наверное, считает меня дурой и слабачкой. Ну и фиг с ним. Если у него удобная обувь, то я в своих кедах раньше кроссов не совершала и не думала, что не стоит. Знала бы — ботинки надела. Ну и что, что было бы жарче, зато обошлось бы без членовредительства.
Холостов подходит ближе и опускается на корточки прямо напротив. Смотрю на него с вызовом, мол, чего тебе? Сказала, что не пойду, значит, не пойду. Мне нужен привал, и это не обсуждается.
— Покажешь? — вроде без издевки.
Так и тянет показать ему средний палец. Скриплю зубами.
— Пять минут мне дай, — прошу. Ладно, он прав, рассиживаться надолго уже неуместно, но свои пять минут я заслужила.
Костя по-прежнему смотрит серьезно.
— Ногу покажи, — настаивает.
— Больше тебе ничего не показать? — огрызаюсь. Нашелся лекарь.
Его взгляд темнеет. Смотрите-ка, обиделся.
— Все остальное ты мне уже показала, — припечатывает и тянется к моему кеду, пока я от возмущения лишаюсь дара речи и только ловлю ртом воздух. Да за такое по морде бить надо! — Или показываешь ногу, или я закидываю тебя себе на плечо и тащу в лагерь, — не унимается.
Вроде отмираю.
— Я же тяжелая, — напоминаю мстительно.
— Тогда за здоровую ногу и волоком!
А он и правда злится. Чем ему так моя нога помешала? Ну хромаю и хромаю. Впервые за день попросила присесть, а до этого мы отдыхали исключительно по его инициативе.
Под тяжелым взглядом старосты, тянусь к шнуркам.
— Еще скажи, что лечить тоже умеешь, — бурчу обиженно.
— Кровь остановить могу и боль на время снять. Остальное уже на месте сделают.
Самородок, ни дать ни взять. Что я вообще забыла в Сурке, с моими-то способностями?
Кед снимается только вместе с присохшим к нему носком, а вместе они еле отдираются от раны, так что громко выдыхаю и даже зажмуриваюсь. Потом приоткрываю один глаз, вижу кровавое месиво на месте моей пятки и зажмуриваюсь снова — кожа там, где ахиллесово сухожилие, просто в мясо.
Холостов даже присвистывает.
— Резеда, ты совсем дурная, что ли?
Ну вот, а час назад была еще «Лера». Смотрю на него из-под нахмуренных бровей и ничего не отвечаю. А чего он ждал? Мне жаловаться нужно было, всем свое увечье показывать? Сама виновата, что так обулась, да еще и носки короткие нацепила. Мой косяк — мои и проблемы.
На самом деле, снять обувь было хорошей идеей. На свежем воздухе без давления задника становится легче. Вот только как теперь заставить себя снова обуться?
— Давай, — Костя, сдвигается ближе ко мне, не вставая с корточек, берет и кладет мою конечность себе на колено. Дергаюсь.
— Она же грязная!
— У меня руки тоже грязные, — «успокаивает» невозмутимо.
Ну, если мы такие небрезгливые… Затыкаюсь, только соплю возмущенно. Драться мне с ним, что ли? Я на одной ноге далеко все равно не ускачу.
Несколько минут Холостов просто изучает мою ногу, касаясь в том месте, где у людей бывает плоскостопие, вертит, рассматривая. Потом опять водружает ногу на свое колено, держит одной рукой в районе лодыжки (крепко, кстати, не вырвешься), а вторую подносит прямо к ране и задерживает буквально в паре миллиметрах от моей кожи.
— Горячо, — вздрагиваю. В ответ получаю только красноречивый взгляд. Поняла, заткнулась.
А теперь холодно, но на сей раз молчу и даже отворачиваюсь. Не могу на него смотреть. Сосредоточенный такой, деловой, без улыбочек своих и шуток-прибауток — даже симпатичный. Лучше буду природу изучать, белок там высматривать, зайчиков.
— Лучше?
О нет, мне хуже и хуже, потому что минуту назад я подумала о том, что Костя Холостов симпатичный. Мне нужен постельный режим и компресс на лоб.
— Хм, — выдаю удивленно; двигаю ногой. И правда не болит.
Отбираю свою конечность, вытягиваю, рассматриваю. На вид все так же гадко-кроваво, но не больно и кровь явно остановилась.
— Спасибо, дорогой Костя, ты мне так помог, — язвит Холостов, выпрямляясь. — Ах, что ты, Лера, не за что.
Бросаю на него исподлобья взгляд.
— Спасибо, — бурчу.
— «Дорогой Костя…», — подсказывает.
— Иди в баню, — прошу искренне.
— Вот она бескорыстная помощь и человеческая благодарность во всей красе, — «горестно» комментирует Холостов. Ему бы Гамлета играть.
Корчу в ответ гримасу.
Ржет.
Воспоминание 83
То, что Холостов все же не медик, понимаю только минут через сорок, когда нога снова дает о себе знать. Все это время боли не чувствую, но все равно ковыляю как инвалид, затоптав задник обуви на манер шлепок, чтобы не разодрать ногу еще больше.
— Еще раз? — предлагает Костя, заметив, что я снова морщусь при каждом шаге.
До лагеря уже рукой подать. Вдалеке слышатся голоса. А значит, еще чуть-чуть, и я попаду в чуткие руки Ларисы Петровны. Не хочу, чтобы Холостов снова меня врачевал, не хочу и все. Осталось-то минут десять мытарств, а там нас полечат и покормят. Поэтому мотаю головой.
— Дойду, — уверяю. Только наклоняюсь и подворачиваю брючину, потому как, даже край штанины, касаясь раны, причиняет боль.
— Мазохист — тоже профессия, — философски изрекает Холостов, наблюдая за моими манипуляциями.
— А юморист — не твоя, — огрызаюсь. — Руку лучше дай, — впереди поваленное дерево, и переступить через него, владея в полной мере только одной конечностью, точно не получится.
— Ой, достала! — мученически воздевает глаза к кронам деревьев Костя, а потом нагло хватает меня на руки.
— А ну поставь! — взвизгиваю.
— Да ради бога, — отпускает, стоит нам преодолеть то злосчастное дерево. — Ты же не думала, что я собираюсь тащить тебя до самого лагеря? — язвит.
Я не думала, что он будет распускать руки, вот что. Воинственно сверкаю глазами, а затем, гордо вскинув подбородок, ухожу вперед.
Я уже ему должна столько, что проще пристрелиться, чем раздать долги. Так что не надо этого всего. И заботы этой не надо.
Воспоминание 84
Сижу на краю поляны, поливаю на вставший от крови колом носок водой из бутылки и пытаюсь не то что его выстирать, но хотя бы избавить от бурой корки — а то опять раздерет только что вылеченную ногу. Остальные кучкуются возле преподов, составляют карту из тех кусков, которые мы понатащили. С добычей вернулись, кстати, не все. Витька пришел злой как тысяча чертей и сказал, что больше в пару с Аршанской не встанет.
— Хм-хм, — раздается над моим плечом.
