Книги
Воспоминание 37
25 апреля
Если мне на новом месте по-прежнему неуютно, то Бабай, наш не особо общительный кот, предпочитающий жить сам по себе, решил сменить тактику и получать от жизни удовольствие. Иными словами, продажная ты шкура, Бибитто. Такие мысли посещают меня, когда добираюсь до места кошачьего жилища и вижу двух девчонок из параллельной группы: сидят на коленях в траве, а между ними кверху пузом развалилась полосатая тушка и подставляется под наглаживающие ладони.
Гнусный предатель. Пячусь, чтобы меня не заметили, прячусь за раскидистыми ветвями кустарников с меня ростом. Хорошо, конечно, что Боб тут прижился. Все это время меня мучал червяк сомнений, что я совершила большую глупость, потащив с собой бедное животное. Вон и гладят его, и вкусняшки с кухни таскают (судя по сосиске в чашке поверх сухого корма). Но с другой стороны — это мой кот, какого фига?
Пячусь еще. Да, может, стоило бы выйти на свет и гневно потребовать объяснений. Мол, кто вам разрешил трогать животинку, да еще и портить жиробасу диету сосисками с человеческого стола. Тем не менее я этого не делаю, потому что понимаю: думаю не о его благе, фигуре и правильном питании, а просто-напросто ревную. Что уж греха таить, все эти годы мне было прекрасно известно, что бабушка также подкармливала Бобку; пряталась от меня, знала, что буду ругаться, но все равно угощала со своего стола. Так что вряд ли Бабаю повредит несчастная сосиска. А вот хозяйка – дура и истеричка — повредит всенепременно.
Делаю еще один шаг спиной назад. Просто мне одиноко, а у него — жизнь-курорт. Просто…
— Ай! — подпрыгиваю, когда врезаюсь в кого-то спиной; резко оборачиваюсь, едва ли не в прыжке.
— Ты меня затоптать сегодня решила? — ржет Холостов, отчего у меня руки сжимаются в кулаки. — Спокойно, — все еще посмеиваясь, отгораживается ладонями, — я оба раза к тебе не подкрадывался, это ты меня топчешь.
Опускаю взгляд на его теперь испачканные белые кеды. И правда, затоптала.
Дергаю плечом и отвожу взгляд. Вот уж извинений от меня не дождется. Сдаст кеды в прачечную и заберет как новые. Они у него всяко не единственные.
— Мы заниматься будем? — спрашивает Холостов уже серьезно.
Киваю. Куда мне деваться? Нужно или приспосабливаться, или бежать отсюда. Но если даже Бабай приспособился…
— Будем! — подтверждаю решительно.
Из-за кустов раздается девчачий смех. Не иначе Бобка сделал что-то смешное. Видели бы вы как он блюет на коврике — обхохочешься.
— Ревнуешь? — прищуривается Холостов.
Гляди-ка, какой глазастый. Солнце как раз садится за моей спиной, и, по идее, стоящему напротив не должно быть видно моего лица. А этот — ничего, щурится, но все замечает.
— Заниматься будем? — игнорирую вопрос и воинственно складываю руки на груди.
— Будем, — усмехается староста. — Я же обещал.
Не трепаться о моей подвернутой лодыжке он тоже обещал.
Воспоминание 38
— Ты шутишь? — выпаливаю, не веря своим глазам, когда на столике в беседке оказываются колба и пакетики с разноцветными порошками.
— Да вроде нет, — безмятежно откликается Холостов, извлекая из своей сумки последний штрих — две пары силиконовых перчаток.
Упираюсь локтями в столешницу, подаюсь вперед.
— Ты где это взял?
Костя замирает, оставляя край перчатки поперек ладони; смотрит удивленно.
— Попросил. Что не так?
Вызвал мне медика — что не так? Пошел и попросил у преподавателя лабораторное оборудование — что не так? Что же ты все время недовольна, Лера, а? Что не так?
Отклоняюсь назад, делаю два глубоких вдоха и поднимаю руки.
— Все, сдаюсь.
— Да прекрати ты, — Холостов дотягивает перчатку до запястья, берется за вторую и кивает мне на другую пару. — Надевай и не парься. Ты очень много паришься, тебе говорили?
Я. Сама себе. Каждый день. Но это к делу не относится. И к Холостову тем более.
Беру перчатки, надеваю.
Солнце снаружи еще не село, зато внутри крытой беседки царит полумрак. Может, зря мы затеяли эксперименты в саду?
Словно прочтя мои мысли, Костя протягивает руку и щелкает выключателем. Под крышей тут же загорается лампочка. Черт, а я и не заметила, что тут можно включить свет.
— Помнишь, что делали на занятии? — Холостов не замечает моего замешательства или удачно делает вид, кивает на разложенные между нами на столешнице предметы. — Попробуй сначала все повторить, окей? А там попытаемся понять, где у тебя «системный сбой».
— Угу, — соглашаюсь хмуро.
Из него, наверное, вышел бы неплохой преподаватель. Усмехаюсь про себя, и девки вешались бы, как на Князева. До Брэда Питта Холостову, конечно, как до луны, но что-то в нем есть. Если быть объективной, разумеется.
Аккуратно смешиваю ингредиенты, отмеряя нужные пропорции на миниатюрных весах, которые староста не преминул захватить с собой; бережно пересыпаю, чтобы не уронить ни крупинки. Костя сидит напротив, сложив на столешнице руки, следит за моими действиями, не отвлекает. Не пялится ни насмешливо, ни выжидающе — именно смотрит на то, что я делаю.
— Что ты сказал директору? — спрашиваю, нарушая повисшее молчание. Мне все равно неуютно с ним наедине, еще и в тишине.
— По поводу? — только теперь поднимает глаза к моему лицу.
— По поводу, зачем позаимствовал все это, — указываю подбородком на стол.
— Пф-ф, — Холостов закатывает глаза, усмехаясь. — Сдался мне твой Князь, — а это неожиданно, ни грамма трепета перед директором, как у большинства. — Попросил у лаборантки.
Хмурюсь. Почему-то тот факт, что Князев пришел на занятие без помощника, сбил меня с толку. А ведь и правда, нелогично, чтобы в такой огромной лаборатории всем занимался один человек. Блин, да даже в школьном кабинете химии был свой лаборант.
Ладно, проглатываю признания в своей недальновидности.
— А ей что сказал?
Пожимает плечом.
— Что хотим с одногруппниками попрактиковаться в неурочное время.
— И все?
— А что еще? — и смотрит, будто правда не понимает.
Что-то я сильно сомневаюсь, что, приди я к неведомой лаборантке с подобной просьбой, меня не отослали бы за письменным разрешением кого-то из преподавателей.
— Ладно, проехали, — сдаюсь.
Может, староста — это не просто дежурная ж…, как в школе, и зря мы смеялись над обиженной Полиной, лишенной такой должности? А может, лаборантка молодая, и Холостов просто взял ее своей харизмой. В любом случае, мне с ним не тягаться ни так, ни эдак.
Продолжаю работу. Ингредиенты в порядке, осталось самое простое, как говорил Князев, и самое сложное, как понимаю я, — магия, работа с энергией. Глубоко вздыхаю, собираясь с силами. Вправо, влево, пальцы…
Ничего. На этот раз — ни искр, ни дыма какого-либо цвета. Ни-че-го.
Утыкаюсь взглядом в стол. Деревянный, основательный, выкрашенный в белый и покрытый полиролью сверху — ни царапинки.
— Расслабься, — вздрагиваю не столько от неожиданности прозвучавшего голоса, сколько от его близости — Холостов встал и подошел ближе, остановился у моего плеча.
— Легко сказать, — бурчу. Ну чего вскочил? И так тошно.
— Ты слишком хочешь, чтобы получилось, — не отстает наш старательный староста.
— Все хотят, — возражаю.
Кошусь в сторону выхода — стемнело быстро, и из-за того, что внутри светло, кажется, будто снаружи уже глубокая ночь; ничего не видно, только угадываются качающиеся на легком ветру ветви кустарников.
— Не отвлекайся, — шикает на меня Холостов. — Подвинься, — и, не дожидаясь реакции, плюхается на мою лавку и толкает меня своим бедром; послушно сдвигаюсь, хотя так и подмывает высказаться о нарушении личного пространства. — Смотри…
А вот когда его рука касается моей, не выдерживаю:
— Это обязательно?
— Я не использовал сегодня ту туалетную воду, которая тебя бесит, что еще?
