Книги
Воспоминание 27
— Кыс-кыс-кыс! Бабай! Биби! — иду по садовой дорожке, заглядываю под низкие ветви кустов и «кыс-кысаю» как дура. Кто увидит со стороны, покрутит пальцем у виска.
Семен Евгеньевич (я наконец-то запомнила, что он не Семен Семеныч) весьма пространно обозначил территорию, где мне следует вести поиски. Завхоз куда-то спешил, поэтому, когда я напала на него в коридоре с расспросами, просто махнул рукой, указывая направление. Ну и ладно, сама найду.
А вот одеться бы не помешало. Я выперлась на улицу в футболке, как была на учебе и на ужине, не подумав, что к вечеру похолодает. Первооткрыватели Междумирья, чтоб их. Могли бы уж не гнаться за реалистичностью погоды до такой степени.
Иду по тропинке, обняв себя руками, зову кота, матерюсь, опять зову. Да уж, сторонних наблюдателей мне сейчас не надо, особенно из преподавательского состава. На улице уже совсем темно, сад мягко освещен фигурными фонарями, установленными по краям дорожки из цветных плит. Зато шаг влево, шаг вправо — расстрел, то есть тьма — хоть глаз выколи. Небо черное, луны нет, звезды, видимо, тут отсутствуют в принципе. А радиус действия у фонарей совсем небольшой. Видимо, те, кто их устанавливал, не предполагал, что кому-то взбредет в голову бродить в темноте по кустам.
Хм… Или наоборот, предполагал и устроил для студентов лазейки для приятного времяпрепровождения. В темноте за деревьями едва-едва угадываются очертания белой беседки, и оттуда раздаются весьма характерные звуки. Спешу убраться подальше, на сеанс порно я не записывалась.
Наконец, мои мытарства вознаграждаются осторожным «мяу» в ответ на мое уже придушенное «кыс-кыс», а из-под куста высовывается белый нос. Вернее, нос классически розовый, а переносица белая.
— Бибитто! — радуюсь шепотом. — Живой, зараза.
А этот действительно зараза разворачивается и чешет обратно в кусты!
— Бабай! — кидаюсь за ним, но тут же чуть не ломаю ногу в притаившейся в засаде канаве. — Черт-черт-черт! — уже забываю и забиваю на любвеобильную парочку в беседке неподалеку и матерюсь в полный голос, одновременно пытаясь сохранить равновесие.
Выходит дерьмово: падаю в траву, лодыжку обжигает огнем. Чееерт. В потемках ощупываю ногу над кедом. Вроде все цело, пошевелить могу, но растяжение точно имеется. Сейчас опухнет, и буду я одноногий пират на ближайшие пару дней. Ну Бабай, ну гад.
— Ты живая?
Черт-черт-черт — это я уже мысленно, потому что последний, кому я хотела бы показаться валяющейся в канаве, это Холостов. Откуда его принесло? Из беседки, что ли, на шум выскочил? Только не это, тогда и Люда — как там ее, Аршанская? — тоже сейчас примчится, чтобы засвидетельствовать мое фиаско.
— Живее всех живых, — огрызаюсь. Пытаюсь подняться, но нога предательски подгибается. Спокойно, Лера, это просто растяжение, что ты, раньше ноги не подворачивала, что ли? По детству, так вообще, как за здравствуй. Бабушка даже говорила, что у меня «привычный» вывих. — Эй! — возмущаюсь, когда меня просто берут за плечи и ставят на ноги.
— Точно все нормально? — я на границе света и тьмы, сам Холостов прямо под фонарем, и ему приходится вглядываться. Я же его прекрасно вижу: в отличие от меня, Мажор оказался догадливее и, выходя наружу на ночь глядя, нацепил поверх футболки джинсовую куртку.
— Порядок, — огрызаюсь.
Отступаю от него, стараясь поменьше давать нагрузку на поврежденную ногу, хватаюсь за фонарный столб, чтобы сохранить вертикальное положение. Надо бы поблагодарить, но мне больно и досадно. Если не передумаю, то завтра скажу спасибо.
Холостов щурится, глядя на меня, и улыбается, ехидно так, аж не могу.
Перевожу дыхание, собираясь с силами. Надо дохромать до комнаты и перевязать лодыжку. Не хочу в медпункт. На ночь перетяну, завтра чуть-чуть похромаю, и пройдет. А Бобка жив-здоров, попробую потом выбежать в светлое время суток, чтобы найти этого гаденыша без членовредительства.
— Тебя там не заждались? — бурчу, пялясь в темноту и всячески избегая встречаться с Холостовым взглядом. Неуютно мне с ним, проваливал бы.
— Да меня вроде никто не ждет, — усмехается.
Хмурюсь.
— А Люда?
— Аршанская? — тоже, значит, фамилию запомнил. Красивая, кстати. Фамилия в смысле.
— Какая ж еще? — подпрыгиваю на здоровой ноге, сдвигаясь ближе к фонарному столбу — так стоять полегче. — В беседке-то не околеет?
В ответ — тишина. Надо сказать, интригующая; приходится повернуться. Оно того стоит: вижу, как Костя хмурится. А то вечно как довольный жизнью удав.
— В какой беседке? — спрашивает осторожно. Ну не иначе решил, что я еще и головушкой того — о камень хлоп.
Хм, а может и «того». Не похож он на быстро одевшегося человека, только-только выпрыгнувшего из жарких объятий. Я, конечно, не спец, но слишком уж он аккуратно выглядит, волосы причесаны, одежда вся разглаженная, будто только из-под утюга или отпаривателя.
Что-то мне стыдно: придумала то, чего нет. В Сурок прибыло пятьдесят человек, мало ли кто вышел поразвлечься на свежем воздухе. С чего я только решила, что это мои одногруппники?
— Не бери в голову, — спешно натягиваю на себя наитупейшую улыбку. Когда люди так улыбаются, им опасаются задавать дополнительные вопросы. — Ты иди, я сейчас кота своего найду и пойду спать. Спасибо за помощь! — оказывается, когда вот так неискренне улыбаешься, и благодарить неискренне проще простого.
Но Холостов и не думает сваливать, чтоб его.
— Ты же не дойдешь, давай помогу.
Ага щаз-з, нашел дуру.
— Не-не-не, — машу головой. — У меня кот непроведанный. А мы в ответе за тех, кого приручили. И нога уже прошла. Вот…
И падаю.
Снова.
Черт.
Воспоминание 28
— Точно не наденешь мою куртку? Ты как ледышка.
— Не надену.
— Стесняешься, что ли?
— Мне твой парфюм не нравится.
— Хм, девчонкам обычно, наоборот, нравится.
— А я, может, аллергик. Надену, пропахну, распухну — и привет семье.
— Слушай, ты чего такая вредная?
— А ты чего такой настойчивый? Сказала: спасибо, нет. Вот и иди в своей куртке.
— Ладно, без проблем.
— Ладно.
Так и идем. Чтобы меня несли, я отказалась наотрез, поэтому Холостов ведет меня как раненого бойца — перекинул мою руку через свое плечо и поддерживает за талию. Холодно и правда зверски, и тайком греюсь об его руку, но продолжаю упрямствовать. А еще болтать и спорить, да. Я не из разговорчивых, но боль в ноге совершенно не вовремя развязывает мне язык. И я уже проклинаю тот миг, когда для отмазки сказала, что хочу навестить кота. Ушел бы Мажор своей дорогой, а я бы уползла в свою комнату. Бобка сам от меня сбежал, так что подождет денек: лучше сутки ожидания, чем дохлая хозяйка. Но нет же, вздумалось мне ляпнуть, что нужно навестить «котенка» сегодня и никак иначе. Наверно, Холостов решил, что я совсем сдвинутая. Ну и пусть считает, может, подальше держаться будет.
А парфюм у него приятный, и я в принципе не аллергик.
— Откуда у тебя с собой фонарик? — спрашиваю, когда повисает молчание, и, по уму, не следует его нарушать.
— Из дома. На брелоке с ключами обычно болтается. Иногда полезно, видишь же, — все такие предусмотрительные, плюнуть не в кого. — Чего сопишь обиженно? — тут же проявляет чудеса хорошего слуха.
— Не обиженно, а раздраженно, — огрызаюсь. Бесит.
— Сдался тебе этот кот на ночь глядя.
— Сдался! — ни шагу назад. Поздно признаваться, что я сама давно передумала. — Лучше скажи, чего сам по саду шлялся?
— Может, я лучше тебя на руках или на плече понесу?
— Нет.
— Да просто вышел прогуляться. Курить недавно бросил: сигарет нет, а привычка осталась. Пошел проветриться.
— Капля никотина убивает лошадь, — морщу нос, будто от него и сейчас воняет табаком.
