Книги
Встретил Чарушу князь на исходе весны, в месяц пролетень. Когда заканчивают селяне с посадками на огороде, но еще не начинают посев яровых, то празднуют женщины и девушки праздник Рожаниц. Уходят они в лес, где пробуют первый голос соловьи и спросонья протяжно квакают изумрудные лягушки. Где загораются синие огоньки медуницы, а майские жуки ошалело кружат в хрустальном воздухе. Зажигают в лесу женщины один большой костер – в честь Лады, покровительницы семьи и брака. А вокруг еще двенадцать малых костров по числу месяцев, ведь считается Лада их матерью. Мужчин не зовут, потому что незачем им подглядывать тайные дела женщин.
В эту пору Тихомир не мог усидеть дома. Словно что-то звало его в полупрозрачный лес, где пахло ароматом стаявшего снега, а эхо звенело женскими голосами. Что-то тревожило его сердце, и песня кукушки звучала обещанием любви и счастья.
Там-то и встретил Тихомир Чарушу. Показалась ему девушка в березовой роще, и чем ближе подходила она, мелькая стройной тенью меж белоснежных стволов, переполненных сладким соком жизни, тем сильнее билось сердце князя – она это, она, Леля! Именно такой он представлял дочь Лады, богиню любви и женской прелести! Такой! Такие у Лели глаза – бездонно голубые, как небо пролетня, как пролески, что разбрызгались мелкой росой по едва пробивающейся траве. Такие у нее волосы – светло-русые, с жаркой рыжинкой, словно солнце, встающее над домами светличей. Именно так скользит Леля по лесным полянам – как невесомое облачко, как туман. Именно так пахнет она – сладким ароматом зацветающей липы и розовых лепестков яблонь.
Идет Леля по полям и лесам, и распускаются соцветья вишен, груш и смородины. Проводит Леля плавно рукой – и начинают пестреть по пригоркам первоцветы, золотиться мать-и-мачеха, а ландыши приподнимают над широкими листьями свои хрустальные колокольца. Выходят вечерами селяне и закликают Лелю: «Приди, милая, приди, красавица, и благослови наш сад!» Дары готовят Леле – творог и сладкие козули. И скользит божественная красавица вместе с весенним ветерком, вместе с сиреневыми сумерками по земле славянской.
Застыл князь, увидев незнакомку. Не верил он, что такая красота на земле бывает. А девушка только усмехнулась ласково, так что последний разум Тихомир потерял, обожгла взглядом и дальше побрела.
- Стой! – за руку схватил. – Ты кто?
- А тебе на что?
Трепет пробежал по жилам Тихомира. Разве ж можно отпустить чудо, выпустить из рук золотой луч, что ненароком сам скользнул в ладонь?
- Леля! Любимая моя!
- Так уж сразу и любимая? – усмехнулась.
Обнял за талию. Стоит девушка, не шелохнется, и только глаза голубые дурман заволакивает. А Тихомир и сам уже не помнит, на каком он свете – на этом или на том.
- Поцеловать дашь?
- Разве об этом спрашивают? – шепчет.
Нет! Не надо об этом спрашивать! Надо прильнуть к прохладной, словно подснежники, коже, надо прильнуть к этому пахнущему весенними цветами рту.
- Леля моя!
- Чтобы своей назвать, мало слов.
- Да я ради тебя на все, что угодно, готов!
- Вот как?
И снова усмехнулась так лукаво, что у князя все в душе перевернулось: все на свете, казалось, бы ей отдал, чтобы только от него не убегала, чтобы и дальше целовать позволила, чтобы из рук не выскальзывала, как ветерок, как туман, как быстро летящий к исходу месяц пролетень…
- А что дальше было? – привычно спросила Лесава, хотя прекрасно знала и продолжение, и окончание истории.
Она замотала ноги князя тряпицами и помогла мужчине перенести их на постель – нужно было ему теперь полежать часок, чтобы впиталась мазь в кожу, чтобы польза была от лечения.
- Посиди со мной, Лесавушка! – запросил князь и девушку за рукав поймал.
Ну как же ему отказать! Уселась Лесава на свою скамеечку назад, локти на колени поставила, подбородок примостила на ладонях, глаза на князя подняла – слушает.
- А дальше все было, как в сказке… Не думал я, что такое бывает счастье на свете. Каждое утро я летел на коне, чтобы увидеть любимую. Каждую ночь я засыпал с мыслью о том, что завтра увижу ее снова. Ни одной женщины в мире не было мне слаще целовать и обнимать…
Лесава привычно потупилась. Негоже было князю рассказывать ей, невинной девушке, такие вещи, только, видимо, не с кем ему было, бедному, кроме нее, пооткровенничать. Вот и вываливал князь весь свой жар исстрадавшегося сердца, всю боль и тоску на Лесаву.
- Решили мы с Чарушей по осени пожениться. Я бы сразу ее к капищу Даждьбога повел, чтобы перед богом поклясться в любви до гроба, а потом в свой терем женой ввести.
- И почему же не сделали так?
- Чаруша не захотела. Не стала старшую сестру позорить. Решила дать ей время до осени мужа найти. Только судьба по-другому распорядилась.
- И как же?
Лесава задавала привычные вопросы. И почти не вслушивалась в ответы князя Тихомира, которые тоже слышала уже не раз. Не столько ей, столько ему нужно было выговориться. Может, чуял князь скорую кончину и хотел облегчить душу перед смертью.
Бают люди, что прилетает за душой смелого воина орел с самого острова Ирия и уносит туда, где ждет ее нескончаемый строй предков. Но не сможет донести орел душу, если будут гнести ее тяжким бременем вина, грех или тоска. Или если промочат ее неутешными слезами близкие. И уронит тяжелую душу орел в гиблые болота, где загорится она ярким огоньком, и судьба проклятой души отныне – заманивать в трясину легковерных путников.
Лесава слушала голос князя, и давно знакомые образы снова привычно носились перед ее глазами. Поляна в лесу. Склоненные к земле лапы хмурых елей. Седая от росы трава блестит в свете выплывшей из-за туч луны. Ночные шорохи. И посередине полночи стоит раздавленный горем мужчина.
Только старики оставались в ночь в своих домах на Летнего Ярилу. Тогда как молодежь вся уходила в лес жечь костры, петь и танцевать. Ну и любиться, как же без этого. Сколько пар поутру приходило в капище Даждьбога, чтобы скрепить союз и зажить одной семьей – и не сосчитать! И разве можно придумать день лучше для этого – когда светлый бог, дарующий людям блага – Даждьбог – в самой силе.
Стоял Тихомир и слушал, как где-то в лесу звучат смех и нежные голоса влюбленных. Слушал и плакал. Ведь и много лет назад он тоже был здесь, был и ждал Чарушу. На их заветном месте, на их любимой полянке. Только ушла в лес Чаруша и не вернулась. Пропала с концами…
- А зачем Чаруша пошла в лес? – привычно спросила Лесава, уже зная ответ, но все же с трепетом ожидая его.
- Рассказывала мне она, что стали ее с Русальной недели сны одолевать. И такие сны, говорит, привязчивые, неотступные. Провалишься, говорит она мне, в дрему, как в болото, и выбраться из нее невозможно. И все шепчет ей, якобы, во сне голос. И рассказывает ей этот голос дорогу.
- Какую дорогу?
- К цветку волшебному. И прямо вот точно-точно ей говорит и идти как, и цветок как сорвать, чтобы потом в беду не попасть.
- А голос женский или мужской? – с замиранием сердца спрашивала Лесава.
- Не знаю. Не помню. А может, и не говорила мне Чаруша. Только крепко она верила в свои сны. И решила за цветком идти в ночь на Летнего Ярилу.
- А зачем хотела Чаруша найти папору?
- Не знаю я. Отговаривал я любимую, убеждал не идти в такой опасный путь, но не уговорил. Когда пришел я вечером в дом Чаруши, сказала мне мать, что ушла она вместе с сестрой старшей в лес. Бросился я на нашу заветную полянку, где до утра ждал Чарушу. Но не пришла она. И домой не вернулась. Старшая сестра сказала, что не позволила ей Чаруша за собой идти по секретной тропе, как та ни уговаривала. Ох и ругала потом себя Гордяна, что послушалась ее, ох и винила. Только что ж теперь! Потерявши утку, не свисти в дудку.
