Книги
5. Бешеное сердце
В субботу утром я отправила заказчику последние правки по проекту. С одной стороны, хорошо, потому что на днях на карточку должны были прийти деньги. С другой, работа здорово отвлекала от ненужных мыслей. Ни книги, ни кино, ни интернет с этим не справлялись.
После обеда мне надо было сходить в консультацию – показаться и отдать врачу результаты узи. Федька уехал в офис, поэтому топать предстояло пешком. И это не очень радовало: чувствовала я себя довольно скверно.
В начале четвертого месяца токсикоз потихоньку улегся. Меня перестало выворачивать наизнанку по несколько раз за день, головокружения и обмороки тоже прекратились. А вот дурнота осталась. Но я научилась с ней бороться. С вечера клала на тумбочку у кровати яблоко или печенье и съедала, как только открывала глаза, стараясь при этом резко не шевелиться. Если этот трюк удавался, сносное самочувствие на весь день было обеспечено. Но стоило чуть помедлить или дернуться – все. Как будто съела протухшую крысу.
Вот и в это утро я спросонья повернулась на бок, после чего за яблоком уже можно было не тянуться. Сглотнув противную кислую слюну, я положила руку на живот:
- Здорово, Виктор Батькович!
Приветственное шевеление в ответ. Ритуал исполнен.
Я занималась какими-то делами, но чем дальше, тем муторнее становилось. Конечно, можно было никуда и не ходить. В конце приема позвонила бы медсестра, чтобы убедиться, жива ли я, и записала бы на другое время. Но за окном был такой чудесный день, а я соскучилась по солнцу, которое не вылезало из-за туч уже больше двух недель. Подумалось, что, возможно, станет лучше, если потихонечку пройдусь по свежему воздуху. Всего-то одна трамвайная остановка.
Мне и правда стало получше, но очередь в душном коридоре явно не пошла на пользу.
- Что-то вы бледная, Светлана Николаевна, - нахмурилась моя Алла Петровна, едва я зашла в кабинет.
- Душно, - пожаловалась я. – И мутит опять.
- Анализы все в порядке, - она начала просматривать мои бумажки. – Узи тоже. Ну-ка, давайте давление… Как у космонавта. Только пульс…
Сердце истерично частило, мелко и противно.
- Такое было раньше?
- Вроде, нет. Во всяком случае, без причины – точно не было.
- Не нравится мне это. Сдайте в понедельник еще парочку анализов. И проверяйте пульс. В движении и в покое. Это не шутки.
Я вышла в коридор и села на диванчик. Сердце перебралось в горло. Я попыталась его проглотить, но оно сбилось в нитку.
- Ну, привет, миссис Каттнер, - сказала Маргарет, глядя на меня откуда-то снизу.
Остро пахло травой и цветами, как бывает перед грозой, а потом этот запах перебила противная вонь нашатыря.
Я закашлялась, открыла глаза и обнаружила себя лежащей на диванчике. Сумка и разлетевшиеся бумажки валялись рядом на полу.
- Тихо, тихо, Светлана Николаевна, - Алла Петровна не дала мне сесть и нащупала пульс на запястье. – Так, приехали… Крепко за соточку. Сейчас тихонечко поднимаемся и идем вот сюда, - она помогла мне подняться и отвела в пустой кабинет. – Ложитесь на кушетку и лежите спокойно. Если через полчаса не пройдет, будем думать, что с вами делать.
Через полчаса сердце отбивало фулл-он* на сто сорок ударов в минуту. Все вокруг плыло.
- Боюсь, придется вызвать скорую, - вздохнула Алла Петровна. – Это уже серьезно.
Кое-как дотянувшись до сумки, я достала телефон и позвонила Федьке. Он сказал, что поедет домой за моими вещами, чтобы сразу же отправиться в больницу, как только станет известно, куда меня повезут.
Время шло, скорая все не ехала. Я разглядывала стену грязно-розового цвета, плакат, изображавший страшные гинекологические болезни, и трещину в потолке, похожую на осьминога.
«И молодые осьминоги в последний путь проводят нас», - крутилось в голове на мотив «На поле танки грохотали».
Наконец в кабинет зашел фельдшер в синей форме. Посчитал пульс, измерил давление, вытащил кардиограф.
- Давно это с вами? – поинтересовался, облепив меня датчиками.
- Да не меньше часа, - сказала Алла Петровна. – Сначала было девяносто.
- А сейчас сто шестьдесят два. Жуть с ружьем. Подколю, и поедем.
Укол в вену я практически не почувствовала. Звуки доносились словно сквозь толстый войлок. Воздуха не хватало.
Кажется, я умру, вяло и бледно пробежала мысль. Мышка бежала, хвостиком махнула…
Глупо-то как. И Витю жалко.
- Вы до машины дойдете? – фельдшер легонько похлопал меня по щеке.
Я открыла глаза и попробовала сесть. Все вокруг закрутилось каруселью.
Мы с Тони на карусели. На лошадках. У меня в руке шарик. И большой кислый леденец на палочке. Моя лошадка рыжая – совсем как Полли. А его черная – как Карбон. Играет музыка – «Kiss from a Rose». Или это мой телефон?
Окно открылось. Разбойничий свист.
- Давай носилки!
Я – существо без тела. Все вижу, все слышу, все чувствую. Как обычный человек. Но только без тела. А вот и тело – его несут по коридору на носилках. Юбка задралась, хоть бы поправили, что ли. Слушайте, а я ведь и правда красивая. Несмотря на то, что бледная, как бумага. И растрепанная. И животик такой уже заметный. Черт, да поправьте вы мне юбку, эй! Я бы и сама поправила, но не могу.
Такую-то мать, а я ведь прекрасно знаю, как это – быть без тела. Сначала очень хорошо. Свобода. Эйфория. Зато потом становится паршиво. И холодно. Так холодно, как будто попала в скандинавский ад. Мука страшная. Со мной это уже было. И даже не один раз. Нет, в первый раз холодно не было. Потому что вернулась в тело обратно. Не успела замерзнуть. А вот во второй…
Да осторожнее вы! У меня там ребенок все-таки. Не бревно несете. Витюша, потерпи, малыш, ладно? Может, мы еще и не умрем. Может, они нас довезут живыми.
Да что ж вы ползете так медленно? Я в автошколе быстрее ездила. Сирену включите. И мигалку. Включили? Молодцы. Если б только долбоклюев этих убрать, которые ни за что скорую не пропустят. Чтоб их самих в больницу на беременных черепахах везли! Нет, на беременных не надо, беременным и так тяжело, я знаю.
Приехали? Ну слава богу, наконец-то. Перегрузили на каталку. Повезли. Эй, это вообще больница или лабиринт Минотавра? Сколько можно по коридорам возить? Осторожно! Осто…
Кажется, я куда-то лечу. Или откуда-то? Все вокруг переливается безумными психоделическими красками: лимонное, кислотно-зеленое, ядовито-фиолетовое. С хохотом пронеслась мимо странная птица – белая, с голубой шапочкой и длинным клювом. Что ж ты ржешь-то так мерзко, образина? Не птица, а какой-то дьявол, честное слово.
Вот дал бы мне лучше кто-нибудь воздуху глоточек. Совсем немного, на один раз. Когда тела нет, все равно хочется дышать. И пить…
- Сейчас, Света, - услышала я сквозь цветные всполохи, чей-то тихий, едва различимый голос. И прошептала:
- Тони…
- Попей немного! Осторожно!
Кто-то приподнял мою голову, губ коснулся край стакана. Вода! Я сделала большой глоток, закашлялась. И открыла глаза.
Лучше б не открывала!
Стакан держал Федька.
- Фух! – шумно выдохнул он. – Ну наконец-то. Хочешь еще воды?
Я осторожно покачала головой, которая сразу же закружилась.
- Еле нашел тебя, - рассказывал Федька. – Жду звонка – не звонишь. Сам звоню – не отвечаешь. Позвонил в консультацию. Сказали, что скорая тебя забрала. Куда – не знают. Позвонил в скорую. У нас, говорят, не справочная, обзванивайте дежурные больницы. А откуда я знаю, какие дежурные. Начал обзванивать все подряд. Я же думал, тебя в какой-нибудь роддом или гинекологию повезут. А ты в кардиологии оказалась.
- Сколько времени? – с трудом ворочая языком, спросила я.
- Половина первого. Я здесь уже седьмой час. Тебя сначала в интенсивную забрали, а пару часов назад в палату перевезли. Еле уговорил, чтобы разрешили с тобой остаться.
Я положила руку на живот, и внутри шевельнулась рыбка. Скоро уже начнет пинаться и ворочаться, а пока только тихонечко возится.
- Что тебе сказали? С ребенком как?
- С ребенком нормально все. А вот с тобой не очень. Меня спрашивают, были ли у тебя какие-нибудь проблемы с сердцем или с сосудами, а я как баран, не знаю, что сказать. Вроде, раньше ничего не было?
- Не было.
Голова потихоньку перестала кружиться. Во всяком случае, глазами я ворочала без проблем и могла осмотреться.
Меня положили в двухместную палату, но вторая кровать была свободна. Рядом стояла тренога капельницы, от нее к руке тянулась прозрачная трубка. Под больничной хламидой присосались датчики кардиомонитора, который пищал мелко и часто. Пульс хоть и успокоился немного, но все равно оставался, как сказала Алла Петровна, за соточку.
Федька сидел у кровати на стуле. Его лицо было совсем рядом – такое знакомое… Темно-серые глаза – как питерское небо, длинные ресницы, густые брови. У него всегда был немного хмурый вид, даже если улыбался. У глаз тонкие, едва заметные морщинки. Родинка над верхней губой. Когда-то мне нравилось исподтишка рассматривать его. А сейчас… Как дорого бы я отдала, чтобы увидеть рядом совсем другое лицо.
Как это глупо и грустно. Почему девочки любят не идеальных мальчиков, а мальчишей-плохишей? Может быть, потому, что неидеальной девочке трудно быть рядом с идеальным мальчиком?
Хотя… Идеальный мальчик Федя любит вовсе не девочку Свету. Потому что девочку Свету вообще никто не любит. Вот так.
Я вспомнила наш разговор с Люськой, когда она сказала: ты никого еще не любила. И что? Теперь люблю. Не «за», а «вопреки». Совсем не самого волшебного принца всей вселенной. И мне от этого стало лучше? Я не сказала Тони о ребенке, потому что не хотела, чтобы со мной был человек, который меня не любит. В результате рядом со мной будет Федька. Милый, внимательный, заботливый Федька. Который любит не меня, а свою Веронику.
Молодец Светочка. Чудесный обмен. Просто шило на мыло. Точнее, наоборот. Скользкое мыло на колючее шило. Потому что Тони ты любишь, а вот Федьку – нет.
Впрочем, впрочем… Федька хотя бы человек честный и порядочный. Патологически порядочный. И если его дорогая Вероника решит, что сделала роковую ошибку, поманит пальчиком… Да, наверняка он честно мне обо всем расскажет и вернется к ней.
Я вспомнила, как Тони обнимал Эшли, слова Энни, слова Салли. И о том, как быстро он утешился. Или, может, эта рыжая коза тоже в положении? Ну а что – если Энни не зря языком трепала? Мастер контрацепции, чего уж там…
Три месяца прошло, а легче так и не стало. Каждый раз, когда я вспоминала о Тони, это причиняло такую боль, как будто мы расстались только вчера. Или все дело в ребенке?
Словно услышав мои мысли, он опять пошевелился.
Ну что, Витус, может, ты меня будешь любить? Должен же быть в моей жизни хотя бы один любящий мужчина. Не муж, так хоть сын, а?
- Поезжай домой, Федь, - сказала я. – Не сидеть же тебе всю ночь здесь. Завтра приедешь.
Хоть и с трудом, но все-таки мне удалось его уговорить.
- Смотри, в шкафу сумка, в ней все вещи. Если что-то еще надо будет, привезу. А твою маленькую сумку я забрал. Только телефон оставил, в тумбочке. Очень прошу, не вздумай вставать. Если что – вон там кнопка, пост рядом.
- Хорошо, хорошо, иди!
Он поцеловал меня и вышел. Я вздохнула с облегчением. Во-первых, потому что сейчас мне тяжело было находиться рядом с ним – думая о другом мужчине. А вот вторая причина оказалась более прозаической. Мы прожили вместе четыре года и теперь собирались пожениться, но просить его о некоторых вещах было… стыдно? Неловко?
Я нажала кнопку в изголовье и объяснила проблему уютной усатой медсестре, уложившись в одно слово. Проблема моментально решилась, и жить сразу стало легче.
Интересно, а если бы на месте Федьки был Тони, я бы тоже терпела до последнего?
Прислушавшись к себе, я с удивлением поняла, что нет. И на этом бесполезном открытии уснула.
***
Утро началось в семь часов – медсестрой с градусником. Обычная больничная рутина. По привычке я протянула руку к тумбочке, но на ней, разумеется, ничего не было. Здравствуй, приятель токсикоз, давно не виделись.
Пришла другая медсестра и выкачала пять пробирок крови на анализы. После завтрака, состоявшего из сладкой овсянки, булки с маслом и толстого куска докторской колбасы, меня осторожно перегрузили на каталку и повезли на узи. Три врача по очереди разглядывали мои фрагменты с точки зрения своей специализации: один изучал сердце, второй почки, третий щитовидку. Потом прибежал угрюмый гинеколог и полюбовался на Витю. Все четверо сошлись в едином вердикте: без патологии.
Сердце продолжало плясать в ритме как минимум диско.
Монитор ко мне снова подключать не стали, но поставили еще одну капельницу. После этого пришел лечащий врач, похожий на Вини-пуха. И даже голос у него был, как у Евгения Леонова.
- Ну что, душенька Светлана Николавна, - вздохнул Вини-пух, присаживаясь рядом со мной на стул, - расскажите, как вы докатились до жизни такой.
- Не представляю… - я скосила глаза на его бейджик, но там значилось «Медведев М.М.», и мне едва удалось сдержать смешок.
- Михал Михалыч, будем знакомы, - он правильно понял мой взгляд, а я сжала губы в куриную гузку, только чтобы не расхохотаться.
- Так вот, моя драгоценная, - Михал Михалыч между делом проверил мой пульс. – Сто двадцать, однако. Должен вам сказать, что братья Колобки пока нич-чего не понимают. Вообще тахикардия у беременных – дело обычное. Нахлебник растет, потребляет ресурсы. Сердечку приходится компенсировать. Но чаще всего не так критично. И ближе к часу Ч. А вы еще до экватора не добрались. Все стандартные анализы в норме, давление в норме, сердце, почки и щитовидная железа в норме, ребенок развивается идеально. Посмотрим, что даст расширенное обследование. Так, пока не разрешу, не вставать.
- А в туалет? – жалобно пискнула я.
- Никаких туалетов! Умереть на горшке – это стыдно. Такая красивая женщина – и такая нелепая смерть. Там, - он ткнул пальцем в потолок, - вас не поймут.
- Но вы же сами сказали, что сердце в норме, - надулась я.
- Знали бы вы, душечка, сколько замечательных, отменно здоровых внешне сердец я повидал на вскрытии. Правда, все они почему-то немножечко умерли. Я вас не пугаю. Просто хочу, чтобы вы поняли: все это серьезно и по-взрослому. Сердце без причины не бесится. Но мы эту причину пока не знаем. Тахикардия – только симптом, а не болезнь. Возможно, это безобразие спровоцировал ваш токсикоз. Как бы там ни было, у нас с вами две задачи: чтобы вы не умерли и чтобы родили здоровенького – кто там у вас, мальчик? – вот, здоровенького мальчика. Так что лежите, спите, ешьте, читайте приятные книжки и думайте о позитивном.
Спасибо, доктор Вини-пух, подумала я, вокруг просто зашибись позитива.
- А хотя бы приблизительно сколько я тут пробуду? – робко поинтересовалась я. – У нас через неделю регистрация брака…
Он посмотрел на меня крайне выразительно. Наверно, ему очень хотелось сказать, что такие дела надо делать в иной последовательности: сначала оформить свою половую жизнь официально, а потом уже размножаться, но он сдержался.
- Забудьте, - сказал Винни-пух, состроив зверскую гримасу. – В лучшем случае, если удастся выявить в вашем прекрасном теле гнездо инсургентов, вы прогостите у нас недельки две. В худшем - прямо отсюда поедете в белой карете в спецроддом номер тринадцать. Кардиологический. И проживете там до самых родов безвылазно. Кстати, уже начинайте настраивать себя на кесарево. Если это безобразие не прекратится, самостоятельно вы вряд ли сможете родить.
Когда он ушел, в голове у меня крутилась всего одна мысль. Вполне идиотская.
Прощай, бикини…
- Может быть, удастся уговорить какого-нибудь сотрудника загса провернуть это прямо здесь? – предположил Федька, когда я пересказала ему разговор с Винни-пухом.
- С ума сошел? – возмутилась я. – Легче уж договориться, чтобы нас расписали за пять минут в каком-нибудь рабочем кабинете вообще без церемонии.
- А если тебя действительно не выпустят до самых родов?
- Значит, не выпустят.
- Ты знаешь, сколько геморроя усыновить уже родившегося ребенка?
- Ты сам сказал, что у нас есть время подумать, стоит ли это делать.
- Свет, ты совсем ку-ку? – разозлился Федька. – Я имел в виду, что есть время подумать, говорить ли ребенку, кто его настоящий отец. Впрочем, тебе решать, я не настаиваю.
- Мне доктор сказал лежать, спать и думать о позитивном.
Это был запрещенный прием, но что мне еще оставалось? Не развивать же тему дальше. К тому же в ушах снова противно зазвенело.
- Хорошо, спи, - сдался Федька. – И ешь фрукты. Завтра приеду. Если что – звони.
Он поцеловал меня в лоб и ушел.
Вечером позвонила Люська, обеспокоенная тем, что я второй день не выхожу на связь. Выслушав мои новости, она поахала, поохала и осторожно предположила:
- Свет, а ты не думаешь, что это… ну, все то же самое? Кольцо, в смысле? Помнишь, что нам Аманда про детей сказала?
Спасибо, Люся. Чтобы не думать о «все том же самом», мне приходилось прибегать к помощи молодых осьминогов. Эти ребята оказались просто молодчагами. Стоило мне спеть о них раз так пятьдесят подряд, любая магия по сравнению с этим абсурдом становилась бледной и нелепой. Нет, ну правда же. Траурная процессия молодых осьминогов во фраках и цилиндрах, скорбно шлепающих за роскошным черным катафалком – настоящий треш-угар.
- Люсь, прекрати, ладно? – попросила я. – Вообще не хочу об этом. Лучше скажи, как ты. К врачу ходила?
- Я-то? Да я нормально. Нет еще, в понедельник пойду. Мы с Питером в Скайхилле сейчас. На выходные приехали.
Про Скайхилл мне тоже не особо хотелось слышать. Совсем ненужные ассоциации.
В общем, разговор получился какой-то скомканный. И что-то в Люськином голосе мне не нравилось. Она суетливо пожелала скорейшего выздоровления, пообещала звонить и взяла с меня клятву, что я позвоню сама, если «вдруг что».
День побежал за днем. Каждое утро в палату, где я по-прежнему лежала одна, влетал Винни-пух Михал Михалыч.
- Ну, душенька моя Светлана Николавна, как мы нонеча?
Для начала он убеждал меня бросить старого грозного мужа (хотя они с Федькой были примерно ровесники) и бежать с ним на Гоа, как только мне станет получше. Потом переходил к следующему пункту программы, докладывая, что инсургенты в моем прекрасном теле по-прежнему не обнаружены.
Мне сделали несколько томографий и еще каких-то непонятных обследований, выкачали на анализы такое количество крови, которого просто не может быть у нормального человека в организме, приглашали невролога, ревматолога, пульмонолога, даже лора и психиатра, но результат был один.
Без патологии.
И, тем не менее, сердце продолжало, как сказал Винни-пух, беситься. Иногда оно немного успокаивалось, ударов до девяноста, а потом без причины разгонялось до совершенно ненормальных цифр. Впрочем, между такими приступами чувствовала я себя вполне сносно, и мне даже разрешили осторожно путешествовать по стеночке до туалета. Уже песня!
Федька действительно договорился в загсе, что нас за пять минут распишут в любой день, когда я буду в состоянии туда добраться. Если, конечно, буду. По правде, мне было абсолютно все равно. Просто не думать. И молодые осьминоги…
Впрочем, молодые осьминоги со своей миссией справляться перестали. Во всяком случае, в том, что касалось кольца и магии.
Я очутилась в прошлом в теле Маргарет. Кольцо Анахиты было на ее руке. Как это могло повлиять на меня? Что, черт возьми, произошло в мастерской ювелира? И что я видела, когда Аманда меня загипнотизировала? Эти вопросы не давали покоя, тревожили – и сердце вполне ожидаемо добавляло еще десяток ударов к и без того сумасшедшему ритму.
Люська звонила каждый день, и я уже не сомневалась: она что-то скрывает. Я волновалась только за нее. Потому что все остальное – ну что могло быть еще хуже-то?
В день моей несостоявшейся свадьбы повалил крупный снег. При плюсовой температуре хлопья наверняка таяли, не долетев до земли, но на уровне четвертого этажа в окне была настоящая зимняя сказка. Почему-то я подумала, что меньше трех недель осталось до западного Рождества. Люська с Питером приедут в Скайхилл, и там будет прием для родственников и близких друзей.
Наверно, сложись все иначе, мы с Тони тоже были бы у них. Люська говорила, что гости приезжают в сам праздник, а в Сочельник они в замке одни. Я представила холл с большой наряженной елкой. За окном идет снег, в камине горит огонь. Мы сидим вчетвером, на ковре дремлют корги…
Похоже, я задремала и увидела совсем другой замок. Хэмптон-корт, Рождество 1541 года. Я снова стала леди Маргарет Даннер. На троне в парадном зале сидел отвратительно толстый, обрюзглый Генрих VIII, рядом с ним королева Екатерина Говард и «любимая сестра» Анна Клевская…
Проснулась я в диком ужасе, но сердце, как ни странно, билось почти спокойно. Спокойнее, чем все эти дни в больнице. Всего ударов на сто с небольшим. Я взяла с тумбочки телефон и набрала Люськин номер.
- Что случилось? – испугалась она.
- Со мной – ничего. А вот что у вас? И не ври, пожалуйста, что все в порядке.
- Свет… - замялась Люська. – А ты вообще как? Чувствуешь себя?
- Лучше. Честное слово. Так что не волнуйся, я не умру, если ты мне скажешь что-то неприятное.
- Я правда боялась тебя волновать. Но если ты говоришь… У нас тут действительно кое-что произошло. Еще в прошлую субботу, как раз, когда ты в больницу попала…
________________________________________
*full on, или melodic psytrance, - стиль транс-музыки, форма психоделического транса, зародившийся в Израиле в конце 1990-х гг.
