Книги
Глава 23. Ученик художника
1541 год
Двенадцать рождественских дней кажутся мне волшебным сном. Точнее, последними мгновениями волшебного сна, когда уже понимаешь, что просыпаешься, но все еще остаешься в сказочном мире. Кругом царит радость, мир и любовь. Генрих пригласил на праздник Анну Клевскую, дочерей Марию и Елизавету. Улыбки, подарки, музыка, танцы. Но я чувствую: что-то должно произойти…
Роджера уже нет при дворе – он вернулся домой перед Новым годом, когда умер маленький Эдвард. Миртл так и не оправилась окончательно после его рождения, поэтому о наследнике им остается только мечтать. Теперь брат ненавидит меня еще сильнее, а отец снова занялся поиском жениха. Я испытываю странное ощущение – как будто затянуло в водоворот, откуда уже не выбраться.
Екатерина с каждым бесплодным месяцем становится все раздражительнее и капризнее. Генрих по-прежнему влюблен в нее и не замечает, как жадно смотрит эта маленькая потаскушка на всех более-менее интересных мужчин, особенно на Томаса Калпепера.
У Джейн Болейн горят глаза, но со мной она больше своими тайнами не делится. Зато постоянно шепчется с Норфолком и с Екатериной. Не надо иметь слишком много ума, чтобы понять, на что они рассчитывают: скоро Калпепер окажется в постели королевы, и через какое-то время счастливый Генрих получит долгожданного герцога Йоркского. А больше всех будет довольно семейство Говардов, заимев пусть не главный, но все равно очень важный козырь в своей игре.
Первый день марта. Генрих снова страдает от вскрывшейся язвы и не выходит из своих покоев. Екатерина утром встает с постели с выражением кошки, которая украла и съела большой кусок мяса. В галерее я встречаю Калпепера, и по его лицу, такому же воровато-сытому, понимаю: этой ночью все произошло.
У меня нет сомнений: безрассудная королева окончит свои дни так же, как и ее кузина, - на плахе. Когда? Едва король узнает – а он непременно узнает. Уж слишком много у Говардов врагов.
Королева зовет фрейлин составить ей компанию: Гольбейн пришел писать ее портрет. Хотя Генрих и грозился повесить придворного художника после истории с портретом Анны Клевской, но все же простил, узнав, что в произошедшем не было его вины.
Гольбейн хмурится: Екатерина никак не может сидеть смирно. После бурно проведенной ночи она переполнена чувствами. Похоже, ее так и распирает желание рассказать о случившемся всему свету, но она сдерживается из последних сил, понимая, что погубит себя. Джейн вышивает в углу, потупив глаза, в которых прячется хитрая лиса.
Странно, но возбуждение Екатерины передается мне. В комнате словно не хватает воздуха. Я безотчетно кручу на пальце кольцо, и мне кажется, что звезда мерцает, становясь то ярче, то бледнее. Кружится голова, в ушах звенит.
Я встаю, иду к двери и в коридоре сталкиваюсь с мужчиной в немецком платье. Взглянув на его лицо, я шепчу: «Джон…» - и сползаю по стене, теряя сознание.
А когда открываю глаза, вижу его рядом. Стоя на коленях, он поддерживает мою голову. Не призрак, нет. Живой мужчина, очень похожий на Джона, только лет на пять старше. Таким Джон, наверно, был бы сейчас.
- Кто вы? – шепчу я.
- Ученик мастера Гольбейна, Мартин Кнауф.
- Что-то вы слишком стары для ученика, - бормочу я, пока он помогает мне подняться на ноги.
- Проводить вас в ваши покои, миледи? – спрашивает Кнауф, не обращая внимания на мои слова.
Я прошу Джейн, выглянувшую на шум, передать Екатерине, что мне стало дурно. Мы с Кнауфом идем по коридорам, он поддерживает меня под руку, по которой от его прикосновения разливается жгучее тепло. У своей комнаты я останавливаюсь.
- Позвольте узнать ваше имя, миледи?
- Леди Маргарет Даннер, - отвечаю я и закрываю за собой дверь.
День я провожу в постели – лихорадит, по-прежнему кружится голова. Кольцо давит на палец, но я не могу его снять – таким тесным оно стало. К счастью, мое положение дочери графа позволяет иметь отдельную комнату, вряд ли бы я сейчас вытерпела болтливую соседку.
Я стараюсь не думать ни о Джоне, ни о Мартине Кнауфе, но это невозможно. Боль, которая, как мне казалось, давно улеглась, став лишь легкой грустью и светлым воспоминанием, проснулась вновь. Я не могу сдержать слезы и справиться с неожиданной ненавистью к человеку, который виноват только в том, что невольно разбудил ее.
Поздно вечером, когда Элис помогла мне умыться и отправилась спать в свой закуток, кто-то тихо стучит в дверь. Набросив поверх рубашки накидку, я открываю, уверенная, что это Джейн или еще кто-то из фрейлин. Но на пороге стоит Мартин Кнауф.
- Простите, миледи, я только хотел узнать, как ваше здоровье, - шепотом говорит он.
- Все хорошо, - отвечаю я, оглядывая темный коридор.
- Не беспокойтесь, меня никто не видел.
- Но, возможно, слышал. Или слышит – прямо сейчас.
- Могу я войти? – спрашивает Кнауф.
- Зачем?
- Хотел бы узнать кое-что, если позволите.
Меня снова заливает волна ненависти, тянет закричать, позвать стражу, но… почему-то я молча отступаю, разрешая ему зайти в комнату. Сажусь на скамью у окна, где на столике горит свеча, он остается стоять у двери.
- Скажите, миледи, что произошло сегодня утром? Вы посмотрели на меня, сказали «Джон» и потеряли сознание. Я напомнил вам кого-то?
- К несчастью, вы похожи на моего покойного жениха, мастер Кнауф – если, конечно, вас можно называть мастером*, - я стараюсь держать себя в руках, но мои слова так и сочатся ядом.
- Понимаю, - кивает он, делая вид, что не замечает ни моего тона, ни насмешки над его положением. – Такое может очень сильно расстроить. Простите, что невольно огорчил вас, миледи.
Он поворачивается к двери, но я – неожиданно для себя – прошу его присесть на низкий табурет.
- Вас не смущает беседа с простым ремесленником, миледи? – с усмешкой спрашивает он, пытаясь поудобнее устроиться на жестком сиденье, а я благодарю бога за то, что в комнате полумрак и не видно, как сильно я покраснела.
- Вы сказали, что я слишком стар для ученика, - продолжает он, не дождавшись моего ответа. – Возможно, вы правы, мне двадцать четыре года, в этом возрасте уже стыдно мыть кисти и растирать краски, это работа для мальчика. Но я не связан условностями и могу позволить себе делать то, что интересно. А интересно мне учиться у великого Гольбейна. Хотя мой отец этого, разумеется, не одобряет.
- А кто ваш отец? – мне не удается сдержать любопытство. – Откуда вы? На вас немецкое платье, вы хорошо говорите по-английски, как образованный человек, но с тем же акцентом, что и бывшая королева Анна.
- Если я расскажу, миледи, вы будете первой в этой стране, кто узнает обо мне правду. Но вы ведь не собираетесь поддерживать со мной какие-либо отношения, не так ли? Поэтому будет лучше, если я останусь для вас ремесленником Кнауфом, который и мастером-то никогда не станет.
- Пожалуй, вы правы, - отвечаю я, безуспешно пытаясь снять кольцо, которое по-прежнему грызет мой палец.
- В таком случае, спокойной ночи, миледи.
Кнауф встает, кланяется мне и выходит из комнаты.
***
Гольбейн продолжает писать портрет Екатерины, и я часто вижу его ученика. Вид Кнауфа уже не вызывает у меня той острой боли, которую испытала при первой встрече. Теперь она ноющая, мучительная – но сладко мучительная, и я ловлю себя на том, что хочу увидеть его снова. Так же непреодолимо тянет прикасаться языком к прикушенной губе, одновременно увеличивая и - странным образом – уменьшая боль. Но Кнауф лишь вежливо кланяется и не говорит ни слова. Как будто никакого ночного разговора в моей комнате не было.
Не удержавшись, я спрашиваю Гольбейна о его ученике, когда застаю художника одного: он поправляет что-то в уже законченном портрете.
- Кнауф? – рассеянно переспрашивает Гольбейн. – Он откуда-то из Германии. То ли из Бадена, то ли из Вюртемберга, не знаю точно. Одно могу сказать: деньги ему не нужны. Похоже, из богатой семьи. Не уверен, что Кнауф – его настоящее имя. Но мне это безразлично. Он, конечно, никогда раньше не учился, но у него большие способности. Могу сказать, что он и сейчас уже художник. Хотите, напишет ваш портрет? В подарок жениху?
- У меня нет жениха, - голос дрожит, словно потянуло холодным ветром.
- Разве? – удивляется Гольбейн. – Вы же леди Маргарет Даннер, дочь графа Скайворта, не так ли? Я слышал, отец уже нашел вам мужа. Но, возможно, и ошибаюсь, миледи, простите, если так.
Я выхожу из зала и без сил присаживаюсь на сундук в нише. Неужели действительно отец подыскал мне жениха и все об этом знают – кроме меня?
Но в неведении я остаюсь недолго. О предстоящем браке мне объявляет сам король – по всей видимости, он-то и нашел жениха. Мой будущий муж вдвое старше, бездетный вдовец, происхождения незнатного. Его отец был богатым торговцем, а сам сэр Грегори Форестер, пожалованный рыцарством, – посол Его величества в Португалии. Поскольку мы не можем познакомиться лично, ему отправят мой портрет.
Судя по всему, жениха я увижу только на свадьбе – обычное дело при заочной помолвке. Конечно, моего согласия спросят, но лучше даже не пытаться ответить отказом. Остается только молить бога, чтобы со мной не произошло того же, что и с Анной Клевской, ей ведь тоже никто не показал портрет будущего мужа, даже сильно приукрашенный.
Ночью я плачу в подушку, к утру смиряюсь. В конце концов, единственный человек, за которого я хотела выйти замуж, мертв, так не все ли равно? Может, этот самый сэр Грегори тоже умрет перед свадьбой. Или после – и я наконец-то стану пресловутой богатой вдовой.
Следующим утром я начинаю позировать Кнауфу для миниатюры, которую отправят в Лиссабон (мысленно я прошу рисовать так плохо, чтобы жених сам от меня отказался). На ярком свету я вижу, что он не так уж сильно похож на Джона, как мне померещилось сначала. Светлые волосы, темные глаза, общее в чертах лица, но это совсем другой человек. И я больше не испытываю к нему никакой ненависти, напротив – сходство вдруг стало вызывать симпатию. Пожалуй, только в эти минуты, пока я сижу перед ним, на душе не так тяжело.
В тот день, когда портрет закончен, мне становится по-настоящему грустно. Я больше не буду встречаться с Кнауфом взглядом, рассматривать его лицо, следить за точными, аккуратными движениями красивых рук. Да, похоже, Гольбейн был прав, это не руки ремесленника. О чем я думаю? Какая разница, кто он, если я его больше не увижу?
Словно в ответ на мои мысли Кнауф говорит:
- Миледи, если не возражаете, я хотел бы написать ваш большой портрет. Это будет мой подарок к свадьбе. Разумеется, после того, как будет подписан брачный договор.
Конечно, я согласна – ведь это означает еще немало таких же спокойных, почти радостных дней в его обществе. Миниатюра, одобренная королем, отправляется в Лиссабон, а мне остается только ждать, чем все закончится. Точнее, начнется.
Тем временем Роза без шипов** совершенно утратила осторожность. Ее переглядывания и перешептывания с Калпепером не замечает, наверно, только слепой – и, конечно, король. Мне кажется, они проводят вдвоем все ночи, когда Генрих остается у себя. Она принимает любовника в своем отхожем месте. Мне видится в этом глубокий смысл, хотя на самом деле все просто: в нужник можно попасть не только из спальни, но и из заднего коридора, по которому проходит служанка, выносящая горшок.
Кроме того, во дворце появляются новые придворные дамы: Екатерина уговорила короля взять на службу ее подруг, с которыми росла в Ламбете. Затем на редкость неприятный Фрэнсис Дерем становится личным секретарем королевы. Личным секретарем! Да она в жизни, наверно, ни одного письма не написала.
На мое недоумение Джейн Болейн отвечает с кислой миной: его рекомендовала вдовствующая герцогиня Норфолк. Однако уже через две недели по дворцу разнесся шепот: Дерем напился и утверждал, что не только раньше спал с Екатериной, но и обручился с ней. Теперь оставалось лишь ждать, когда эти слухи достигнут ушей короля.
Начало лета. Теплые дожди, дурманящий запах травы. По утрам я просыпаюсь от птичьего пения. Элис приносит букет лилий. Она не говорит ни слова, а я ни о чем не спрашиваю. И в тот же день получаю письмо от отца.
Поверенный сэра Грегори Форестера приезжал в Скайхилл для подписания договора о помолвке. Свадьба назначена на начало следующего года, когда он закончит все дела в Португалии и вернется в Англию. Король со свитой готовится к обычному летнему путешествию, но мне позволено на время отправиться к отцу – у Екатерины и без меня хватает фрейлин, которым она доверяет гораздо больше.
Роджеру пришлось приехать за мной, и он страшно недоволен. Но еще больше недоволен тем, что с нами едет Мартин Кнауф: я пригласила его в замок - написать обещанный портрет.
- Вот увидишь, тебе достанется за это от отца, - брюзжит Роджер. – Когда выйдешь замуж, тогда и будешь заказывать портреты.
Я с ужасом смотрю на него. Он всего на два года старше меня, но похож на сварливого старика. Одутловатое бледное лицо, глаза, обведенные красной каймой, редкие ресницы, жидкие сальные волосы, дрожащие руки. С тех пор как он оставил двор, с ним определенно что-то произошло.
- Ты не болен? – спрашиваю я осторожно, но в ответ получаю только злобную ругань.
***
Телега, на которой едут, присматривая за поклажей, Элис и слуга Роджера, отстала. Дожидаясь их, мы втроем останавливаемся на ночлег в бывшем аббатстве. Большое здание пусто и разграблено, только на постоялом дворе какие-то предприимчивые люди предлагают проезжающим комнаты и горячую еду.
Не притронувшись к ужину, Роджер отправляется спать, а мы с Кнауфом сидим за столом в углу общего зала и разговариваем. Время за полночь, а мы все никак не можем расстаться. И вот уже он называет меня леди Маргарет, а я его – просто Мартином. И в какое-то мгновение мне кажется, что я снова с Джоном, но тут же приходит другая мысль: Джон навсегда останется со мной, но что, если возможно иное счастье, то, которое обещал мне странный голос в ночном видении?
- Значит, ты все-таки не скажешь мне свое настоящее имя? – спрашиваю я.
- Я бы сказал, - с грустной улыбкой отвечает Мартин, - но вдруг вы проболтаетесь своему мужу?
И меня снова захлестывает водоворот отчаяния. В тот миг, когда ко мне пришла мысль о возможности нового счастья, я словно забыла о том, что помолвлена.
- Какое все-таки странное у вас кольцо, - Мартин, заметив, как помертвело мое лицо, старается отвлечь меня другой темой. – Иногда оно кажется мне сказочно красивым, а иногда просто безобразным. Вы не знаете, откуда оно?
- Нет. Я слышала, оно принадлежало прежним графам Скайвортам, их род прервался в конце прошлого столетия. Но как оно попало в королевскую сокровищницу – не знаю. И ты прав, мне оно тоже иногда кажется безобразным. Но почему-то я ношу его постоянно.
- Узор мне знаком, - Мартин касается ажурной оправы, случайно - или намеренно? - задев мои пальцы. – Это восточный орнамент, я видел его на украшениях, которые когда-то крестоносцы привезли из Палестины.
Я вспоминаю пустынную равнину своего видения, ослепительное солнце и развалины крепости на горизонте.
- Может быть, прежние Скайворты участвовали в крестовых походах, - я пожимаю плечами. - Мы ничего не знаем о них, к сожалению. Как странно. Если у Роджера больше не будет детей, а я не рожу сына, наш род тоже прервется. Пройдет какое-то время, возможно, новый король отдаст это кольцо новому графу Скайворту, и он ничего не будет знать о нас.
- Зато ему останется ваш портрет, леди Маргарет. Он посмотрит на него и подумает: какая красивая женщина, и почему только таких нет в наше время. Может быть, он даже влюбится в этот портрет и будет мечтать, чтобы ваш туманный призрак явился ему в ночной тишине. Вы явитесь и расскажете, что при жизни боялись лягушек и обнюхивали все вокруг, как охотничья собака.
Я смеюсь так, что на нас оглядываются те редкие постояльцы, которые еще остаются в зале.
- Пора спать.
Мартин берет меня за руку и крепко сжимает ее, пока мы идем по лестнице на второй этаж. И так не хочется отпускать его пальцы, когда мы останавливаемся перед дверью нашей комнаты. Лежа на узкой скамье у окна, на которую брошен тонкий тюфяк, я не могу уснуть. На единственной кровати храпит Роджер. Мне кажется, что Мартин, устроившийся на таком же тюфяке на полу, тоже не спит и думает обо мне.
На следующий день мы приезжаем в Скайхилл, который я, как и Мартин, вижу впервые. Это действительно уменьшенная копия Хэмптон-корта, но копия бледная и унылая, похожая на серый дождливый день. Замок еще не достроен, полностью отделаны лишь главный фасад и одно боковое крыло.
Отец выходит навстречу. Он пугает меня своим видом так же, как и Роджер. Что с ними обоими стало? Этот сгорбленный старик – неужели он когда-то сражался на турнирах, танцевал на балах, ухаживал за дамами?
Разумеется, отец недоволен приездом Мартина, но, узнав, что тот писал миниатюру для сэра Грегори, смягчается. Ему в голову приходит, что галерея Скайхилла – самое подходящее место для фамильных портретов, поэтому он предлагает Мартину написать заодно и всех остальных – его, Роджера и Миртл.
Моя невестка выходит только к ужину. Худая, бледная, в желтовато-сером платье и старомодном чепце, похожая на ночного мотылька. Молча кивает – как будто мы расстались несколько часов назад. Так же молча ест, глядя в тарелку.
- Она вообще разговаривает? – шепотом спрашиваю Роджера.
- Нет. И слава Создателю. Было бы лучше, если б женщины рождались немыми.
После ужина все расходятся по своим покоям. Мартина поместили внизу с прислугой. Я перехожу из одной комнаты в другую, иду длинными коридорами. Огромный холодный дом, совсем пустой. Интересно, отец надеялся, что здесь будет жить большая гостеприимная семья с множеством детей, или просто хотел, чтобы замок графа был не хуже, чем у других?
Ночью мне не спится. В саду тоскливо хохочет сова. Душно – собирается гроза, где-то далеко ворчит гром. Я ворочаюсь с боку на бок. Что-то не дает мне покоя – такое непонятное, такое горькое и сладкое.
Вспышка молнии – и я вижу у окна неясный силуэт. Сердце замирает, чтобы тут же пуститься вскачь.
- Здравствуй, Мэг! – этот голос, мучительно знакомый и любимый…
- Джон! – шепчу я. – Прости меня!
- Тебе не за что просить прощения, дорогая! Я был с тобой рядом все эти годы – чтобы ты не оставалась одна. Но теперь я могу уйти.
- Я не видела тебя мертвым, Джон! – по моим щекам текут слезы. – И никак не могла до конца поверить, что тебя нет.
- И поэтому боялась полюбить снова. Поверь, Мэг, для небесной любви еще придет время, бесконечное время, но на земле ей нужно учиться. Надо любить земной любовью. И она у тебя будет. Она уже у тебя есть.
- Я всегда буду помнить тебя, Джон! – мне так хочется коснуться его, обнять, но я не могу даже шевельнуть рукой.
- Да, милая, будешь. Но это уже не будет мучить тебя. Прощай, Мэг. Я верю, мы еще встретимся…
Новая вспышка молнии, раскат грома, шум дождя – у окна никого нет. Слезы все так же катятся по щекам на подушку, но теперь они смывают с моей души все темное, скверное… Я снова как ребенок, который засыпает с улыбкой на губах и просыпается с ожиданием счастья.
На следующий день Мартин начинает писать мой портрет. У меня в ушах снова и снова звучат слова Джона: «Надо любить земной любовью... Она уже у тебя есть». Я смотрю Мартину прямо в глаза и вижу, как вздрагивает его рука, в которой зажат кусочек угля.
«Да?» - спрашивает его взгляд, и в нем огромное желание поверить и страх ошибиться.
«Да!» - отвечает мой ликующий взгляд, и я понимаю, что обратного пути уже нет.
***
Теперь дни сменяют друг друга с безумной скоростью. До обеда я позирую Мартину, мы обмениваемся ничего не значащими фразами, но наши глаза говорят совсем о другом. О нас. Только мы вдвоем – только наш мир, такой крошечный и хрупкий, но внутри – огромный, бесконечный. Словно случайно встречаемся в коридорах и на лестницах, украдкой касаясь друг друга, вздрагивая от малейшего шороха.
После обеда мы с Элис идем на прогулку в лес, который еще только начали превращать в парк. Мартин уже ждет нас. Элис остается на опушке, а мы углубляемся в чащу – там наше королевство, наш дворец, наше брачное ложе.
У нас слишком мало времени, и мы не говорим о том, что будет с нами дальше. То, что казалось мне отвратительным по отношению к королю и непристойным по отношению к Джону, оказывается прекрасным с Мартином. Каждая моя мельчайшая частичка вопит от наслаждения и восторга – от неописуемого счастья.
На смену июльской жаре приходят проливные дожди. Мои комнаты далеко от всех, и к ним из холла первого этажа ведет лестница в башне. Ночью Элис приводит Мартина. Милая моя Элис, уже столько лет она служит мне верой и правдой. Что я буду делать, когда она захочет выйти замуж и оставит меня?
Замок по ночам живет своей таинственной жизнью. Обнявшись крепко, мы с Мартином лежим и вслушиваемся в шорохи за дверью.
- Наверно, Екатерина вот так же лежит сейчас – не с королем, конечно, - и думает о том же: как бы ее не поймали с поличным.
- Мне кажется, она не думает ни о чем, кроме своих удовольствий, - Мартин нежно проводит рукой по моим волосам. – И потом, она изменяет мужу, а ты…
- А я помолвлена. И мы в доме моего отца, – наконец-то я решаюсь высказать свои мысли, которые до сих пор старательно гнала прочь. – Мне страшно, Мартин! Что будет с нами, когда все откроется? Если я вдруг забеременею? Перед тем как мы встретились, у меня было видение – что я буду счастлива, но недолго. И вот я счастлива, очень счастлива – но это счастье может оборваться в любой момент.
Мартин долго молчит, потом приподнимается на локте, смотрит на меня.
- Послушай, Маргарет… Я очень хочу жениться на тебе и прожить с тобой всю жизнь. Но чтобы сделать это, возможно, мне придется порвать с семьей. Наверно, ты давно поняла, что я не простой ремесленник?
- Да, у тебя не очень хорошо получалось выдавать себя за горожанина, - усмехаюсь я. – Твоя семья знатная и богатая, ведь так?
- Так. Настолько, что брак с дочерью английского графа, да еще без согласия с обеих сторон, сочтут преступлением и не признают законным.
- Ты из королевской семьи? – я не верю своим ушам.
- Маргарет, Германия – союз крошечных государств размером с ваши графства. Мой отец – маркграф, правитель одного из них. Хоть я и не старший сын, мне нашли невесту еще в колыбели.
И снова знакомое отчаяние заливает меня душной волной. Видимо, я на всю жизнь обречена терять тех, кто мне дорог.
- Послушай, любовь моя, - Мартин крепко обнимает меня. – Я закончу портрет твоего брата и уеду домой. Мы с отцом не в ладах, именно поэтому я и уехал. Но я помирюсь с ним. Постараюсь убедить его расторгнуть мою помолвку и дать разрешение на брак с тобой. Если он не согласится, я все равно вернусь и буду просить твоего отца принять меня в качестве зятя. А если и он будет против – мы просто уедем. Поселимся там, где нас никто не узнает и не найдет. Я получил кое-что в наследство от матери. Будет трудно – но мы будем вместе. Я готов ради тебя отказаться от всего. В конце концов, у меня есть младший сводный брат – на тот случай, если со старшим что-то случится. Скажи, ты согласна?
- Как ты можешь спрашивать? – отвечаю я, но предчувствие беды не оставляет меня.
В начале сентября портреты готовы. Как ни странно, отец остается доволен, хотя Мартин ни единым мазком кисти не польстил ни ему, ни Роджеру. Впрочем, ему достаточно того, что он изображен в парадном платье, но я-то знаю, это наряд Генриха, тот самый, в котором короля писал Гольбейн. В замке мне ни к чему придворная одежда, сказал отец Мартину, а на портрете я должен выглядеть внушительно.
Пообещав вернуться к зиме и написать Миртл, Мартин уезжает, а мне снова остается только ждать.
Я пишу письмо в Лондон с просьбой разрешить мне не возвращаться, ссылаясь на нездоровье, и получаю одобрение. Отец смотрит на меня с подозрением, но я объясняю свое нежелание возвращаться ко двору тем, что хочу подготовиться к свадьбе. Служанки перебирают мое приданое, более пяти лет пролежавшее в сундуках, заменяя пришедшее в негодность.
Вскоре мои слова о нездоровье становятся пугающей правдой. Неделя, вторая – и я окончательно убеждаюсь в том, что жду ребенка. Снова происходит то, чего я больше всего боялась. Я пребываю даже не в отчаянье – в каком-то странном сонном оцепенении.
Октябрь тянется бесконечно. В ноябре мы узнаем о том, что королева и Джейн Болейн арестованы и обвиняются в государственной измене. Разумеется, Екатерина уличена в измене королю, а Джейн заключили под стражу за помощь в этом грязном деле. Как именно правда вышла наружу, никто не знает, но я подозреваю, что враги Норфолка взялись за Дерема, а тот под пытками выдал Калпепера. А может, это была работа Джейн – ей не впервой доносить на свою родственницу-королеву. Хотя на этот раз все по-другому, и она вряд ли сможет выйти сухой из воды.
Если кто-то подскажет Екатерине признать свою помолвку с Деремом, ей не грозит ничего, кроме развода. Но, боюсь, никто не станет этого делать, а сама она слишком глупа, чтобы сообразить, и поэтому будет все отрицать. А потом ей не останется ничего другого, как сознаться в связи с Калпепером, и она закончит свои дни на плахе.
Судьба насмешлива, особенно по отношению к тем, кто сам вершит судьбы других людей. По сравнению с Кэтрин Говард я счастливица, меня не казнят, но все равно от одной мысли о будущем земля уходит из-под ног.
В декабре в Скайхилл приезжает мой жених – сэр Грегори Форестер, немолодой спокойный мужчина с печальными добрыми глазами. Нас оставляют наедине – для знакомства. Мы беседуем, и я понимаю, что испытываю к нему необыкновенное доверие. Что не будь Мартина, я смогла бы прожить с ним тихую жизнь, без тревог и волнений. И даже, наверно, смогла бы полюбить, без страсти, но с мягкой нежностью и заботой. А еще понимаю, что не могу его обманывать.
Я рассказываю все, надеясь на снисхождение. Сэр Грегори молчит, глядя в окно, потом спрашивает, как долго я уже не имела известий от Мартина.
- Три месяца, - отвечаю я. – Три месяца, как он уехал.
- Как думаете, леди Маргарет, он вернется?
- Не знаю…
Помолчав еще, он пересаживается со стула на скамью рядом со мной, берет за руку и смотритв глаза.
- Детка, вы беременны четвертый месяц, так? – я киваю. – И он не знает об этом? – я снова киваю. – Понимаете, если б я приехал раньше, на два месяца, даже на месяц, мы с вами могли бы сделать вид, что поддались внезапно нахлынувшей страсти. А потом наш ребенок как будто родился бы недоношенным, такое бывает. Конечно, многие бы не поверили, но это было бы не страшно – поговорят и забудут. Однако все знают, что я вернулся из Португалии лишь несколько дней назад, даже в своем имении еще не был.
- Я понимаю, вы не можете на мне жениться…
- Дело не во мне, леди Маргарет, - он смотрит на меня с такой болью и с таким сочувствием, что хочется уткнуться ему в плечо и долго-долго плакать. – Я бы пережил этот позор. Но ваш ребенок – ведь он должен наследовать титул. Или передать своему сыну, если будет девочка. Даже если я признаю его своим, на нем все равно останется клеймо незаконнорожденного. Вы это понимаете?
- Мой первый жених умер перед самой свадьбой. Второй, которого я очень сильно любила, погиб. Третий – отказался от меня, тоже перед свадьбой. Кто еще захочет на мне жениться? – горько усмехаюсь я. – Видимо, счастье мне судьбой не отпущено.
- Милая, не поверите, но вы – счастливая женщина. Вы дважды любили и были любимы, а сейчас носите ребенка от любимого мужчины. А в моей жизни не было взаимной любви, не было радости отцовства. Кто из нас двоих более несчастлив? Я бы мог полюбить вас и прожить с вами остаток дней в тихой радости, но… не судьба. Не волнуйтесь, я все улажу с вашим отцом.
- Но что делать мне, сэр Грегори? – шепчу я, вытирая слезы.
- Признаться отцу и надеяться, что ваш возлюбленный все же вернется и женится на вас. Я буду молиться за вас, моя дорогая…
__________________
*Полноправный член цеха в средние века, а также обращение к нетитулованным мужчинам благородного происхождения в средневековой Англии
**«Rose without a thorn» (англ.) – так Генрих VIII называл Екатерину Говард
