Книги
Глава 1
— Бесполезная! Глупая! Ленивая! — каждое обвинение сопровождается ударом хлыста.
Кончик, усиленный металлическим когтем бьёт по камню, высекая колючие крошки, но свист пугает, и я непроизвольно вздрагиваю, хотя вроде бы знаю, что старый отшельник меня не ударит.
Хм…
Если он не ударит, то чего я боюсь? Я никогда не была пугливой.
Нет, я всегда всего боялась — тотчас возражаю я. Во мне будто два голоса, и оба почему-то мои.
— Как могло в достойнейшей семье Сян родиться настолько никчёмное создание? На месте твоей матери я бы утопил тебя и сам повесился.
Это он зря. Маму обижать я не позволю. Я резко поднимаю голову и совершаю сразу два неожиданных открытия. Во-первых, тело ощущается очень странно. На ум приходит то самое слово, которое я первым услышала от отшельника — бесполезное. Будто не тело, а кусок мягкого теста. Во-вторых, отшельник убеждён, что я дочь семьи Сян.
Но я не Сян!
Я девятихвостая лиса. Правда, хвостов у меня пока четыре, меньше половины.
А?!
Где. Мои. Хвосты?!
Ни одного не чувствую.
Забыв про старика, про всё на свете, я хлопаю себя сзади в районе копчика, принимаюсь торопливо ощупывать тылы, чуть ли не подол задираю. И… я их не нахожу! Да не может быть, лисы не теряют хвосты. Ни разу о таком не слышала даже в страшилках-выдумках. Может, меня чем-то отравили, а потом их отрезали? Это бы объяснило, почему в голове полнейшая муть, а тело ощущается слабым, словно я простая смертная, за всю жизнь не видевшая ни одной волшебной пилюли.
Но как ни отрезай, основания хвостов никуда не денутся. Мне бы зеркало… Но на краю горной пропасти зеркал нет. Сомневаюсь, что в хижине отшельника хоть одно найдётся. Поэтому я ещё более тщательно ощупываю копчик.
— Э-эй! С ума сошла?!
Очень может быть, что старик угадал. С головой у меня откровенно плохо.
А хвостов нет, словно вообще никогда не было. Я лисью анатомию знаю, нужные косточки, их девять и мы с ними рождаемся, не прощупываются. И дело отнюдь не в пальцах, которые потеряли чувствительность и отказываются гнуться. Наконец я догадываюсь посмотреть на свои кисти и обнаруживаю, что пропали не только хвосты, но и мясо. Руки болезненно-худые, как у людей бывает от хронического недоедания. Про таких говорят “кожа и кости”. Вместо загнутых когтей человеческие ногти…
Приступ головокружения заставляет опуститься на ближайший скальный выступ. Или меня предчувствием придавило? Очень нехорошим предчувствием.
— Возмутительно! Отвратительно! Бесстыдно!
Старик от переизбытка впечатлений даже про кнут забыл, верещит без музыкального сопровождения. Я пропускаю его выкрики мимо ушей, уясняю для себя главное — по его мнению, я наказана. Мне запрещено покидать пещеру Воздушных Размышлений в течение месяца. Мир перестаёт вращаться, и я рискую приподняться. На ноги встаю неожиданно твёрдо, насколько можно говорить о твёрдости в моём шатком состоянии.
Щёлкнув-таки кнутом, старик приказывает следовать за ним.
Я легко подчиняюсь. Ведь принять его наказание — это прекрасная возможность оказаться в тишине. И без посторонних глаз отдышаться, попробовать ещё раз поискать мои драгоценные хвосты — мех огненный в красноватый отлив, и на кончиках шерстинки чернеют, словно обугленные. Такой роскоши в клане больше ни у кого даже близко не было!
Помимо хвостов пропала память. Я прекрасно знаю, кто я, но не представляю, что случилось и где я оказалась. Какие-то голые скалы, поднебесная высота. Ближе до облаков дотянуться, чем до дна пропасти. Зато я откуда-то уверена, что старик именно отшельник, что кроме него на безымянном горном плато живут четверо монахов и одна затворница, облачённая в неизменные белые траурные одежды, что здесь я не заблудилась, а нахожусь по воле главы семьи, и отшельник раз в год посылает господину Сян письмо, в котором сокрушается о моей бездарности…
Что за чушь? Я ведь не Сян…
Обещанная пещера Воздушных Размышлений всего лишь выбитая в скале полость, причём не тупиковая, а сквозная, дальней стены просто нет. Неровный пол козырьком нависает над пропастью, и взгляду открывается бескрайний простор. Далёкие подножия гор укрыты густыми лесами, вверх вздымаются изломанные серо-чёрные хребты, а их пики теряются в густом облачном мареве.
— Воду и миску риса будешь получать на рассвете!
Вот и разгадка болезненной худобы. Полагаю, наказания девушке Сян достаются часто.
Ступая в пещеру, я ощущаю прилив страха, смешанного с отчаянием, но эмоции не мои, и я легко от них отстраняюсь, торопливо вхожу, мне не терпится остаться в одиночестве и заняться собой, но на скрежет я оборачиваюсь.
Наведя ладонь на внушительных размеров угловатый валун, старик скорчил гримасу, будто пытается родить помесь осла с ежом. На лбу выступил пот и обильными каплями катится вниз. Валун же сдвигается с места, тяжело перекатывается, и наглухо закрывает вход в пещеру.
Мда…
Ничем не примечательная каменюка преградой не воспринимается, поэтому я не ощущаю себя запертой, хотя подозреваю, что в моём нынешнем положении расколоть валун небрежным ударом ребра ладони я не смогу. Да сколько ни колоти — не смогу.
Но пока что я не собираюсь никуда выбриаться, я прохожу вперёд и осматриваюсь. Надо признать, что название пещере подходит. Наслаждаться дикими видами нетронутой природы, сидя высоко-высокок над миром не наказание, а подарок. При условии, что в руке у тебя пиала с тёплым терпким чаем, да и на пол желательно постелить ковёр и набросать подушек.
Вместо ковра протёртая, местами прохудившаяся циновка. Справа хозяйственный тупиковый отнорок, но в нём ничего, кроме пустой бочки. А, нет, ещё на выдолбленной в стене полке пылится небольшой мешочек. Я, естественно, распускаю завязки, вытряхиваю содержимое. На ладонь выкатываются прозрачные шарики, обжигающие кожу холодом. На ощупь — лёд. Приглядевшись, внутри каждого шарика я различаю иероглиф воды. Думаю, не ошибусь, если скажу, что каждый шарик наполнит бочку водой. То есть искупаться вроде бы можно, но в ледяной воде, без мыла и мочалки. На месяц… шариков с избытком, хоть дважды в день плескайся.
Полотенец нет, спальных принадлежностей нет, ничего нет.
А каково будет в ветреную и дождливую погоду?
Дома я частенько нарывалась на наказания, но всегда заслуженные. Старшие сперва разбирались, выслушивали мои объяснения, только потом говорили, в чём я не права и, уверившись, что я поняла свою вину, наказывали. Порой сурово, но никогда жестоко и всегда справедливо.
То, что я получила сейчас — не наказание, а издевательство. Или завуалированное убийство болезненной слабачки, потому что господин Сян не расстроится, получив известие о моей смерти… Моей?!
Что-то неправильно в моём восприятии действительности. Я знаю, что я лиса. То, что я оказалась в чужой шкуре не делает меня человеком, но почему-то подсознательно я считаю несчастную жизнь девушки Сян своей. Чем быстрее я разберусь с этой двойственностью, тем лучше. К тому же идеальным для меня решением будет скорейшее возвращение в родное тело. К чему мне чужие проблемы? Хотя, конечно, девушку Сян жаль… Но всех убогих жалеть — жалелка отвалится. И вообще, хоть кто-нибудь когда-нибудь видел добрых лисиц? Мы хищницы, а слабаки — наша добыча.
Сложив циновку вчетверо, я сажусь, скрещиваю ноги, но правильной позой тело не напрягаю. Главное, что мои ментальные способности со мной. Я легко соскальзываю в состояние медитации, вглядываюсь в себя…
Одного взглядя хватает, чтобы прийти в ужас.
Что за?!
Концентрация теряется. Я сижу и хлопаю глазами, как пойманная рыба жабрами.
Может, я что-то неправильно увидела? Я вновь заглядываю в себя — наивная надежда. Мои духовные структуры повреждены, перекручены и искорёжены. В мередианах жалкие крохи ци. Про немедленное возвращение домой можно забыть. В нынешнем состоянии я даже разделиться с приютившим мою душу сосудом не смогу. Собственно, тело, каким бы бесполезным оно ни было, сейчас меня защищает и даёт шанс на восстановление.
Чем больше я смотрю, тем меньше мне нравится то, что я вижу. И сейчас я уже не про сами повреждения говорю Они, к счастью, не фатальные. Зато характерные. Ошибиться невозможно — меня приложило “Расколом души”, но приложило вскользь, удар прошёл по касательной, иначе бы меня развеяло. Это, кстати, объясняет, почему я не помню ни саму атаку, ни что ей предшествовало — последстве удара.
“Раскол души” — секретная боевая техника клана Фениксов.
Куры недощипанные!
Фениксы всегда предпочитали держаться от Девятихвостых лис подальше, всем нутром чуяли, что они для нас лакомый деликатес. Кроме одного ненормального, он — додумался! — заявил, что любит меня даже хвостатую и однажды добьётся взаимности, а я почему-то терпела… И спиной поворачивалась, забывая о том, что бывает и наоборот, бывает, что фениксы рвут когтями глупых лисиц.
Он раз за разом предлагал стать настоящей парой.
Я раз за разом фыркала и отказывалась.
Только он мог нанести тот удар…
Вглядываясь в густое облачное марево, укрывающее пики хребтов, я размышляю о ближайшем и далёком будущем.
Про возвращение в родное тело придётся забыть. Временно, разумеется. Первый шаг — восстановить духовные структуры. Проще говоря, мне нужны клановые целители. Однако ни позвать их, ни передать им весточку я не смогу. Из доставшихся мне воспоминаний девушки Сян я выудила весьма удручающие сведения — поселившуюся под небесами горстку смертных снабжает храм Семи ветров, и снабжает откровенно скупо. Дважды в год, весной и осенью, монахи спускаются к подножию приютившей их горы, где их дожидаются телеги, гружёные преимущественно мешками с рисом, привоязт немного овощей, семян и горькой коры, которую монахи заваривают вместо чая. Тогда же старый отшельник передаёт письмо для господина Сян. Сейчас поздняя весна, поставка была недавно. Ждать середины осени?
Р-р-р.
Выкручиваться придётся самостоятельно. В любом случае рассчитывать на письмо нельзя. В землях смертных лисы редкие гости. Разумеется, у нас есть некоторые интересные связи, но в пути с письмом может произойти что угодно — потеряться, утонуть, сгореть, попасть в чужие руки.
Правильнее самой обратиться к нужным людям, но до них надо как-то добраться.
То есть про семью, не Сян, а мою настоящую, лисью, тоже временно забываю.
Буду сама себе целительница. А куда деваться? Азам оказания первой помощи учится каждая лиса, без этого старшие из детинца не выпустят. Я погружаюсь в медитацию, вглядываюсь в искорёженные структуры.
Ци пронизывает весь мир, она есть в воздухе, в воде, в толще земли, она течёт на дне самых глубоких океанов и выше самых высоких гор. Не покривлю душой, если скажу, что ци — сама жизнь. Обычно её потоки едва уловимы, подобны ручейкам, какие бывают после дождя, но есть места, где потоки ци сравнимы с бурной рекой, способной захлестнуть тебя с головой.
На горном плато ци мало, но не сказать, что совсем капля. Стены пещеры словно русло для слабенького энергетического потока. Явно, что пещеру создали для духовных практик, а не для наказания девиц, заинтересованных в своём копчике больше, чем в наставлениях старшего. Впитав крохи ци, я направляю энергию по мередианам. Каналы настолько изувечены, что хороший поток не потянут, разорвутся, а вот гоняя капли, я хоть немного выправлю каналы в самых узких местах, избавлюсь от угрозы застоя ци.
Мне бы лечебные пилюли…
Из состояния медитации меня выводит шорох и последовавшее за ним движение. Я распахиваю глаза.
Светло и… холодно. Как только ци перестаёт циркулировать, меня пробирает до костей. День был в разгаре. Раз так похолодало, я просидела до вечера? Уже, похоже, смеркается… Ничего необычного, чем дальше продвигаешься по пути духовного совершенствования, тем дольше можешь оставаться в состоянии медитации, бессмертные медитируют даже не годами, а столетиями. Ведь ци прекрасно заменяет пищу.
На верёвке рывками спускается плетёная корзина. Обещанные вода и рис. Хм, с определением времени суток я промахнулась.
Я перехватываю корзину за ручки.
— Даже бесполезные голодать не хотят, — доносится до меня голос отшельника.
Может, он злой ворчун, потому что тоже голодный?
Мяса храм не посылает. Я знаю, что многие совершенствующиеся из людей часто переходят на подножный корм, как презренные травоядные. Якобы, лишь ягоды и коренья позволят очистить тело и взойти на Небеса. Никогда этого не понимала. Что может быть лучше молодой курочки? Только цыплёнок феникса… Я сглатываю заполнившую рот слюну.
О вкусной и полезной пище лучше пока не думать, только аппетит дразнить.
Сжав и разжав пальцы, за ночь ставшие куда более послушными, я примеряюсь и развязываю примитивный узел, забираю бурдюк с водой и миску с рисом вместе с корзиной.
— Ты что творишь, бестолочь?!
Пфф!
Богатею. Обзавожусь имуществом. Корзинка, циновка и мешочек с талисманами воды лучше, чем просто циновка и талисманы. Помимо корзины, в моём хозяйстве прибавились фляжка, миска и палочки для еды. Бочку не считаю, потому что слишком громоздкая, неудобно тащить.
На всякий случай я ухватываюсь за верёвку и дёргаю, добавив к рывку каплю ци.
Отшельник явно сильнее, я помню, как он каменюку ворочал, но реакция старческая, ум слабоват. Держать верёвку крепче он не догадался, и я сматываю добычу.
— Ты что делаешь?!
А разве не ясно?
— Граблю, — честно отвечаю я.
И принимаюсь за завтрак, а то рис остынет. Я не бессмертная, и мне еда нужна, особенно этому телу.
— Совсем спятила?
С таким же успехом он может запустить лису в курятник и начать лекцию о праве собственности.
— Мне нужна корзинка, чтобы собрать снежные лотосы, — охотно разъясняю я, хотя с набитым ртом получается не слишком внятно.
Я слышу, как старик сопит, и я его понимаю. На его месте я бы тоже пыхтела от бессилия. Сквозь толщу потолка пещеры он меня не достанет. Для полётов он явно слабоват, помню, какую рожу он скорчил, чтобы всего-то валун подвинуть. Ворочить камень туда-сюда ради корзинки слишком затратно.
А наказать за нахальство и неподчинение надо.
И должна признать, он находить изящное решение:
— Вот и прекрасно, девушка Сян. Твоё наказание продлится, пока не принесёшь снежный лотос, — напоследок сердито фыркнув, старик уходит.
Я спокойно доедаю рис, блаженно щурюсь — порция маленькая, зато я успела съесть тёплой.
Следующие сутки я медитирую, гоняю по каналам всё те же крохи ци и постепенно восстанавливаю контроль над мередианами, но каналы как были зверски перекручены, так и остаются. Нечего и думать о нагрузке. Попытка пропустить через себя большую каплю ци вместо маленькой вполне может оказаться фатальной.
Ко мне возварщается чувство времени — из медитации я выхожу на рассвете.
— Девушка Сян, ты добыла снежный лотос? — раздаётся над головой.
— Нет ещё, учитель. Я в поисках.
Меня коробит от того, что я называю старика учителем, но обращаться к нему в моём положении следует вежливо. Впрочем, отшельник никогда не признавал меня настоящей ученицей и чай я ему в традиционной церемонии не подавала.
Опять я?! Опять я путаю себя и её?
— Я принёс твой завтрак, девушка Сян, но у меня нет ни корзины, ни верёвки, чтобы его тебе спустить. Я оставлю твой завтрак здесь, наверху.
— Р-р-р.
Соскользнув обратно в состояние медитации, я всматриваюсь в себя. Я умею не терять связь с реальностью полностью, поэтому вижу, как из-за восточного хребта выстреливают солнечные лучи и заливают безжизненные скалы золотым светом. Я наконец вижу в себе то, что давно следовало увидеть. То, что я категорически не хотела замечать.
Девушки Сян нет.
У неё нет души, есть лишь оболочка, в которую меня угораздило попасть семнадцать лет назад.
“Раскол” выбил мою душу из родного тела. Пройдя по касательной, удар не разбил её вдребезги, но один фрагмент всё же отколол. Связь двух частей осталась толщиной с волос. Дальше… не очень понятно. Почему, погибнув, я не ушла на перерождение?
Как бы то ни было у человеческой женщины родилась дочь, ставшая сосудом для моей покалеченной души, причём сперва “прижился” осколок. Ничего удивительного, что девочкой я росла глуповатой, безвольной и болезненной. Своей души у малышки изначально не было. Вероятно, младенец появилась бы на свет мертворожденным, такое, к сожалению, изредка случается. Но со мной тело получило жизнь.
Повреждение постепенно затягивалось, и семнадцать лет спустя две части соединились. О полном восстановлении говорить рано, но по крайней мере я вернула себя.
Хм, а ведь теперь придётся признать семью Сян своей… проблемой.
Р-р-р.
Нет, я не собираюсь им мстить за дурное со мной обращение. Слишком много чести. Ни одна уважающая себя лиса не будет носиться по лесу в поисках куснувшей её блохи. Но женщина, которую я семнадцать лет считала своей матерью, которая заботилась обо мне, как могла, и ни разу не попрекнула слабостью… моя вторая мама, да. А за маму я загрызу любого.
Я выныриваю из состояния медитации.
Должно быть, старый отшельник, уже далеко отошёл — я смотрела в себя меньше, чем горит одна благовонная палочка.
— Учитель? — тихо окликаю я на всякий случай.
Ответа нет.
Хо-ро-шо.
Сидеть в пещере дальше смысла нет — я проработала каналы с ювелирной точностью, теперь мередианы пропускают ци, и прежняя скурпулёзность без надобности, буду поддерживать циркуляцию энергии, не проваливаясь в транс.
Я медленно поднимаюсь на ноги, несколько мгновений выжидаю, не закружится ли от смены положения голова. Прислушиваясь к ощущениям, выполняю пару простейших упражнений — наклоны, приседания, вращения головой. Дураки те, кто думаю, что развивать духовные структуры достаточно. Мясо на костях — вот залог успеха. Я не увлекаюсь, потому что нагрузки мне предстоят серьёзные, а тело хрупкое, беречь придётся, как хрустальное, другого-то на замену мне не дадут, нынешнее — же чудо.
Рис наверху остывает…
Я в темпе собираю свои скромные пожитки в корзину, только мешочек с водными талисманами креплю на пояс, он мне пригодится, а верёвку оставляю на полу, предварительно одним концом связав ручки корзинки.
Бумаги у меня нет, единственная замена — длинный лоскут, оторванный от подола нижней сорочки. Ткань слабым рукам не поддаётся, но к физическому усилию я добавляю каплю энергии, и хлопок, если, конечно, это он, с треском расходится. Лоскут я делю на мелкие квадратики, и дело остаётся за малым — начертить иероглиф скрепления. Без писчих принадлежностей. Впрочем, нет только кисточки, краски… ведро наберётся, если всю слить. Я прокусываю палец, мимоходом сетую, что человеческим зубам далеко до остроты лисьих клыков.
Правильно начертанный иероглиф — это заготовка талисмана, которая без ци остаётся ровно тем, чем и является, а именно грязным клочком ткани. В пещере течёт достаточно энергии, чтобы заставить талисман работать. Беда в том, что пропустить через себя нужный объём силы — самоубийство.
Но я же умная.
Прижав талисман к ребру скалы верёвкой, я свободной рукой — как же не хватает хвостов! — навожу на конструкцию ледяной шарик.
Доставшиеся мне водные талисманы рассчитаны на простых смертных. Насколько я знаю, ученики человеческих сект изготавливают такие талисманы тысячами. Для учеников — тренировка, для секты — дополнительный источник дохода. Я с хрустом, будто скорлупу фениксова яйца, ломаю ледяную корку водного талисмана. Мне не нужна вода. Заключённую в талисмане ци я направляю на свой иероглиф.
И верёвка намертво прилипает к стене.
По моим прикидкам энергии хватит на одну благовонную палочку, если не меньше.
Я ломаю ещё один шарик и креплю верёвку выше. У меня получается настоящая лестница, только вместо ступенек петли. Высоты я не боюсь, подъём как-нибудь осилю. И я поднимаюсь, крепко держась за петли и надёжно продевая в них стопы. Сложность всего одна — тянуться наверх и прилеплять к скале новые петельки-ступеньки. Так шаг за шагом я приближаюсь к завтраку. И свободе.
Наверх я выбираюсь…
Дышу тяжело, будто сутки бежала на пределе возможностей. Ноги подкашиваются от слабости, но в отличии от старика я не забываю покрепче сжать верёвку, и как только талисманы перестают действовать, я вытягиваю наверх корзину с поклажей.
У-гу…
Рис остыл. Я, конечно, всё равно съедаю, но без вчерашнего восторга. Обе пиалы, из-под риса и из-под воды, отправляю в корзинку к уже имеющимся. Палочек для еды старик, жадина, мне не оставил.
Отдыхая после подъёма, я размышляю.
Какаие у меня пути? Ограбить монахов и отправиться вниз… Мысль привлекательная, задерживаться на затерянном в горах плато нет никакого желания, но мысль глупая. Во-первых, я слишком слаба, много на себе не утащу. Во-вторых, горная тропа трудная. В моём нынешнем состоянии легче в пропасть рухнуть, чем дойти до далёкого подножия. Да и где та тропа? Уходя за продовольствием, монахи меня с собой не брали, я видела дорогу лишь раз, когда пять лет назад поднималась на горное плато, и тогда я почти не переставая плакала, ничего кругом не замечая.
А есть путь наверх.
За снежным лотосом.
В алхимическом сырье я разбираюсь, занималась его добычей для клана. Правда, я предпочитала неделями и месяцами пропадать в лесах и болотистых низинах, к заоблачным горным пикам никогда не совалась, со снежным лотосом знакома исключительно по книгам из клановой библиотеки. Я хорошо помню, что снежный лотос является основным ингридиентом в разного рода “ледяных” пилюлях, незаменим при изготовлении Холодного яда, а вот его лечебные свойства весьма слабенькие. Но я любому лекарству буду рада.
К тому же растения, способные вбирать и накапливать ци, даже самые малоценные, не бывают дешёвыми. Они либо дорогие, либо очень дорогие, либо баснословно дорогие. И, кстати, не только растения. Ци способны накапливать как животные, так и некоторые минералы.
Открыв мешочек, я пересчитываю шарики водных талисманов — я должна абсолютно точно знать, сколько раз я смогу воспользоваться верёвочной лестницей.
Зайти за тёплой одеждой? На вершине она меня не защитит, а вот движения будет сковывать. Обойдусь. Буду поддерживать себя самым надёжным способом — беспрерывно гонять по мередианам ци.
Ориентируясь на воспоминания, я пробираюсь по плато как настоящая лиса — тихо и незаметно. И уношу в зубах добычу. Пока, увы, скромную.
Завернув за скальный выступ из расчёта, что он надёжно прикроет меня от взглядов снизу, я поднимаю голову, и меня впервые посещает лёгкое сомнение. Я ведь не улитка, чтобы по вертикали ползать. И не птица. Вершинам лисы предпочитают норы. Но на моей памяти за пять лет однажды плато посетили совершенствующиеся, и они пришли именно за снежными лотосами.
Определённо, цветы на пике растут.
Охота на сокровище начинается…
О том, что на полянах снежных лотосов водятся ледяные полозы, я не вспоминаю. Я, помогая себе руками, забираюсь на первый выступ. Левее просматривается что-то вроде гигантских уступов, случайно оставленных природой. Мне — туда.
