Книги
Девять дней после оставления Москвы, в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по-русски, но quoique étranger, Russe de coeur et d’âme,{впрочем хотя иностранец, но русский в глубине души,} как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по-русски, чувствовал себя всё-таки растроганным, когда он явился пред notre très gracieux souverain {наш всемилостивейший повелитель} (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes éclairaient sa route. {пламя которой освещало его путь.}
Хотя источник chagrin {горе} г-на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
— M’apportez vous de tristes nouvelles, colonel?
— Bien tristes, sire, — отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, — l’abandon de Moscou.
— Aurait on livré mon ancienne capitale sans se battre,
{Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?
— Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.
— Неужели отдали мою древнюю столицу без битвы?}— вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, чтò ему приказано было передать от Кутузова, именно то, что под Москвою драться не было возможности и, что так как оставался один выбор — потерять армию и Москву, или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
— L’ennemi est-il en ville? — спросил он.
— Oui, sire, et elle est en cendres à l’heure qu’il est. Je l’ai laissée toute en flammes, {Вступил ли неприятель в город?
— Да, ваше величество, и в настоящую минуту Москва обращена в пепел. Я оставил ее объятую пламенем,}— решительно сказал Мишо; но взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, чтò он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо:
— Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, — сказал он, — que la Providence exige de grands sacrifices de nous... Je suis prêt à me soumettre à toutes Ses volontés; mais dites moi, Michaud, comment avez-vous laissé l’armée, en voyant ainsi, sans coup férir, abandonner mon ancienne capitale? N’avez-vous pas aperçu du découragement?.. {Я вижу, полковник, по всему, чтò происходит, что Провидение требует от нас больших жертв... Я готов покориться Его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?}
Увидав успокоение своего très gracieux souverain, {всемилостивого повелителя,} Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
— Sire, me permettrez-vous de vous parler franchement en loyal militaire? — сказал он, чтобы выиграть время.
— Colonel, je l’éxige toujours,
{— Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает прямому воину?
— Полковник, я всегда этого требую.}— сказал государь. — Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu’il en est. {Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.}
— Sire! — сказал Мишо с тонкою чуть заметною улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots. {игры слов.} — Sire! j’ai laissé toute l’armée depuis les chefs jusqu’au dernier soldat, sans exception, dans une crainte épouvantable, affrayante... {Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе...}
— Comment ça? {Как так?} — строго нахмурившись, перебил государь. — Mes Russes se laisseront-ils abattre par le malheur... Jamais!.. {Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей... Никогда!..}— Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
— Sire, — сказал он с почтительною игривостью выражения, — ils craignent seulement que Votre Majesté par bonté de coeur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brûlent de combattre, — говорил уполномоченный русского народа, — et de prouver à Votre Majesté par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoués... {Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, на сколько они вам преданы!..}
— Ah! — успокоенно и с ласковым блеском глаз, сказал государь, ударяя по плечу Мишо. — Vous me tranquillisez, colonel. {Вы меня успокоиваете, полковник.}
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
— Eh bien, retournez à l’armée, {Ну, так возвращайтесь к армии.} — сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, — et dites à nos braves, dites à tous mes bons sujets partout où vous passerez, que quand je n’aurais plus aucun soldat, je me mettrai, moi-même, à la tête de ma chère noblesse, de mes bons paysans et j’userai ainsi jusqu’à la dernière ressource de mon empire. Il m’en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, {Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков, и истощу таким образом последние средства моего государства. Этих средств больше, нежели думают мои враги,} — говорил государь, все более и более воодушевляясь. — Mais si jamais il fut écrit dans les decrets de la Divine Providence, {Но если бы предназначено было божественным провидением,} — сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, — que ma dinastie dût cesser de régner sur le trône de mes ancêtres, alors, après avoir épuisé tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croître la barbe jusqu’ici (государь показал рукой на половину груди), et j’irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutôt, que de signer la honte de ma patrie et de ma chère nation, dont je sais apprécier les sacrifices!.. {чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор, и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..} — Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось и глаза горели блеском решимости и гнева.
— Colonel Michaud, n’oubliez pas ce que je vous dis ici; peut-être qu’un jour nous nous le rappellerons avec plaisir... Napoléon ou moi, — сказал государь, дотрогиваясь до груди. — Nous ne pouvons plus régner ensemble. J’ai appris à le connaître, il ne me trompera plus... {Полковник Мишо, не забудьте того, что я вам сказал здесь; может быть мы когда-нибудь вспомним об этом с удовольствием... Наполеон или я... Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет...} — И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо, — quoique étranger, mais Russe de coeur et d’âme — почувствовал себя, в эту торжественную минуту, — entousiasmé par tout ce qu’il venait d’entendre, { Хотя иностранец, но русский в глубине души, почувствовал себя в эту торжественную {минуту восхищенным всем тем, чтò он услышал,} — (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
— Sire! — сказал он, — Votre Majesté signe dans ce moment la gloire de sa nation et le salut de l’Europe!{Государь! ваше величество подписывает в эту минуту славу своего народа и спасение Европы!}
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
