Книги
26.
Поставив кружку на пол, Дима повернулся и нашел мою руку. Пальцы переплелись – давно забытое ощущение, когда они плотно касаются чувствительной кожи на впадинках, как детали конструктора, вошедшие в пазы. Так, словно предусмотрено проектом. Именно эти пальцы – не какие-то другие.
Смутный незаданный вопрос висел в сгустившемся воздухе, как наполненный гелием шарик. Вовсе не очевидный, но мне не хотелось отвечать или спрашивать. Не хотелось больше вообще ничего говорить. Хотя бы недолго. Остановиться вот в этом самом мгновении, прежде чем идти дальше. Потому что отчаянно хотела – и так же отчаянно боялась.
Чего? Всего.
Того, что у этой волшебной ночи не будет никакого продолжения.
Того, что оно может быть…
Макс поднял голову, посмотрел настороженно сначала на Диму, потом на меня, словно делая для себя какие-то выводы.
И в этот момент, то ли разрешая диссонирующий напряженный аккорд, то ли, напротив, добавляя ему напряжения, заиграла музыка, которая с первых нот всегда разрывала меня в лоскуты. Совсем не новогодняя песня – наоборот. Колыбельная «Summertime» в исполнении Луи Армстронга и Эллы Фитцджеральд.
Наверно, у всех есть такая мелодия, которую можно слушать бесконечно, и каждый раз она проникает в самую сердцевину, выворачивает наизнанку. Мучает и при этом ласкает, нежит каждой нотой, растворяя в подступающих сладких слезах. Кто невидимый сделал так, чтобы она зазвучала именно сейчас, именно в тот момент, когда у меня внутри все отзывалось ей в резонанс?
«Summertime, and the livin’ is easy…»
- Люблю эту песню, - к горлу подступил комок, и голос дрогнул.
Все так же сжимая мою руку, Дима снял у меня с коленей Макса и поднялся на ноги. Потянул к себе, заставляя встать, опустил кота на кресло.
Это был даже не танец. Мы просто стояли, обнявшись, чуть покачиваясь в неспешном ритме. Мягкий ворс ковра гладил ступни через тонкие носки, мягкая мелодия обволакивала, от мягко касающихся талии рук разливались волны тепла. Не хватало воздуха – совсем немного, чуть-чуть, и я вдыхала его чаще, вместе с запахом кожи, волос, горьковато-полынного парфюма - тревожного, похожего на плач последнего троллейбуса осенней ночью.
Он прижал меня к себе чуть сильнее, рука скользнула по спине вверх. Коснувшись волос, пальцы пробрались под них, легко дотронулись до мочки уха, до шеи. Задрожали, подгибаясь, колени, горячей ноющей тяжестью отозвался низ живота, жарко вспыхнуло в ямочке между ключиц.
Замер, растворяясь в сумраке последний звук, который сменился какой-то другой мелодией. Мы стояли, по-прежнему обнявшись, глядя друг другу в глаза. Жадно, не отрываясь. Но словно чего-то не хватало. Словно ждали чего-то. Или искали какой-то недостающий штрих.
